Пёсий остров

— А до тех пор позвольте медсестре о вас позаботиться. И постарайтесь выспаться, хорошо?

— Спасибо, — благодарит Вилли, старательно изображая Ким. — Простите, что я…

— Вы еще не оправились от шока, — отзывается медсестра Стилвелл и движением глаз велит Толиверу выйти из палаты.

Толивер напоследок внимательно смотрит на нее. Когда он встает с табуретки, их глаза оказываются на одном уровне.

— О вас уже сообщили паромщику и службе безопасности аэропорта, так что, прошу вас, не покидайте больницу, пока мы не разобрались в ситуации. Договорились, Ким?

— Идите уже, — говорит медсестра, теперь обеими руками указывая на дверь. — Поймайте лучше каких-нибудь настоящих преступников, чем доставать несчастную девочку!

Полицейский выходит без возражений. Медсестра поворачивается к Вилли.

— А теперь ты закроешь свои черные глазки, да, вот так, — приговаривает она, опуская изголовье кровати и подтягивая одеяло до самых щек Вилли.

Вилли послушно закрывает глаза. Она не помнит, когда последний раз ее кто-то укладывал спать. Белая комната снова тускнеет, словно сцена после спектакля. Она слышит, как медсестра Стилвелл подливает воду в чашку. Вилли почти целует эту чашку, когда она оказывается у ее губ. Этот жест напоминает ей о мужчине из трюма — о мгновении перед тем, как она перерезала трос и увидела, как он падает в воду. У него были приятные глаза, она их помнит. И мягкие губы. Интересно, он выжил? Как жаль, что я не помню его лица.

Вилли снова отдается сновидениям. Но прежде чем они одолевают ее, вытесняя шепот в коридоре и шум самолетов за окном, она вспоминает полицейского, который только что ее допрашивал. Что-то с ним было не так, но что? Фальшивое дружелюбие? Нет, они все так поначалу себя ведут. Или то, что он послушался медсестры? Но здесь он действительно не хозяин.

И тут что-то ярко мерцает в ее памяти.

Что-то крохотное и яркое на кольце, которое она заметила, когда коп постучал пальцами по блокноту. Оно поймало луч солнца, падавший сквозь занавески.

Засыпая, Вилли гадает, откуда у простого констебля деньги на бриллианты.

Якоб

18 градусов 12 минут северной широты, 63 градуса 4 минуты западной долготы, думает Якоб, рассматривая гладь океана, на которой нет ни волн, ни даже ряби. Широта, долгота. Все это должно волновать меня. Но сегодня не волнует. Потому что я не знаю, как там Лора. Он представляет себе другой корабль, с другим темным трюмом, где она сидит и дрожит от полуденной жары.

— Знаешь, а я тебе завидую, — произносит из гамака Штурман, нависая своим угловатым носом над Якобом. При дневном свете комната кажется больше, чем накануне вечером. Над его головой висит что-то похожее на сломанное весло. К нему приклеены крохотные фотографии. Руки Штурмана возятся с маленьким приемником, пытаясь настроить его на какую-то волну.

— Чему тут завидовать? — угрюмо спрашивает Якоб. — Тому, как меня вырубили? Тому, как похитили? Или тому, как в меня стреляли?

— А ты посмотри на себя, — возражает Штурман, настроив приемник на местные новости, доносящиеся из-за пролива. — Хорош собой, жизнь по полочкам. Небось у тебя и дебет с кредитом сходятся.

За окном, законопаченным резиновыми прокладками, Якоб видит две фигуры в красных рубашках. Они чинят причал, который свисает над водой как сломанная рука.

— Да уж, я смотрю на себя, — отзывается Якоб, раздумывая, кто такие Эмерсон и Селеста. У него сводит желудок. Рука снова начинает болеть. — Звезда Бушвика. Долго еще ждать?

Штурман смотрит на море, оценивая на глаз поверхность воды.

— Максимум час. Тогда волны совсем успокоятся. Если, конечно, ты не передумал и не решил принять мое предложение.

Серые глаза, полные мальчишеского задора, жаждут завести нового друга.

— Спасибо, но…

— Жена. Да, я помню, — кивает Штурман и аккуратно отталкивается ногой от стены, раскачивая гамак. Веревка трещит, как корабельные снасти, приводя комнату в странное оживление. У кромки воды Селеста поднимает голову, как будто слышит этот звук. — По-настоящему я завидую только вот этому моменту. Он никогда не вернется. Тот самый, что может изменить всю твою жизнь. Как только ты сядешь на самолет и забудешь об этих краях, момент закончится. Как не бывало. А еще говоришь, что в детстве мечтал о приключениях.

Лица проступают сегодня более четко, чем накануне. Портрет в раме оказывается старым капитаном в напудренном парике и с блестящими пуговицами на кителе. Иноземные колонии. Чужая могила. Капитан, кажется, сверлит Якоба взглядом.

— Мечтал, — соглашается Якоб, пытаясь прочесть крохотную табличку под картиной. — Но я повзрослел.

— Ой ли?

— А ты как здесь оказался? — спрашивает Якоб, стряхивая с себя морок. — Как ты построил все это… у тебя здесь огромное владение. Опреснитель, теплоизоляция, еда… — перечисляет он и ловит взгляд Селесты, которая тут же отводит глаза, чтобы Штурман не увидел. — Два верных помощника, или кто они там. Не хочу показаться нескромным, но мне интересно…

— Конечно интересно, — перебивает Штурман и улыбается. Он показывает куда-то за голову Эмерсона, который вбивает в доску гвоздь. — Мне бы тоже было интересно. Меня выбросили в море, как тебя. Но сегодня я выбираю эту жизнь посереди моря. Десять лет назад мой корабль налетел вон на те камни, слева от пальм, видишь? И у меня был выбор: выжить или погибнуть. Я был обыкновенным вором, довольно посредственным моряком и совсем уж отвратительным другом. Так что, когда приплыли спасатели, я им велел убираться. Решил построить здесь что-нибудь достойное. И с тех пор люди приезжают в мой бамбуковый дом, год за годом, и каждый приходит к одному и тому же выводу.

Якоб наклоняется вперед, сидя на стуле. У Штурмана явно не все дома, но история его захватывает.

— И что это за вывод? — спрашивает Якоб уважительным шепотом.

— А вот этого, — Штурман смакует каждое слово, как бы дразнясь, — ты никогда не узнаешь, если сейчас уплывешь.

Якоб старается не рассмеяться, затем поднимает и ставит на место щербатую чашку чаю. Тело его кажется непривычно тяжелым, как бывает от депрессии, но тяжесть немного другая, металлическая. Одежда, которую ему дали, почти подошла. В штанах цвета хаки и кроссовках он похож на покорителя пустыни, случайно попавшего на этот остров из совсем другой истории. Рубашку он переодевать не стал. Это подарок Лоры. К тому же кровь отстиралась.

— Я хочу уплыть сегодня, Питер. Все же рискну.

— Хорошо, — отвечает Штурман с нескрываемым разочарованием. Он выходит и поднимает руку. Эмерсон бросает молоток и бежит к нему.

— Ну что? — спрашивает Эмерсон, который выглядит чем-то недовольным.

— Возьми большую лодку, — приказывает Штурман, — высади Якоба на том берегу и тут же возвращайся.

— То есть… — начинает Эмерсон, поднимая бровь.

— Нет, не в большом порту. На старом причале. И повторяю: возвращайся сразу.