Песнь лихорадки

Я стою неподвижно, охваченная любопытством узнать лицо своего врага.

Иерихон Бэрронс выходит из-за обрушившейся стены.

На мгновение я просто смотрю на него, охваченная завистью. Мне пришлось родиться женщиной в мире, где мужчины имеют физическое превосходство. Кристиан. Круус. Теперь и Бэрронс. Он источает свирепость, мощь, жажду, его присутствие наполняет воздух осязаемой электризующей энергией. Даже Фейри боятся его. Тени ускользают прочь, когда он проходит мимо. Он убивал королевских Фейри — просеивателей! Его сосуд широкоплеч, тяжеловесен, мускулист и мощен как лев. Неразрушимый. Я презираю его за это.

— Мак, — хрипло говорит он, и я знаю, что он видит — его драгоценную маленькую Мак, блондинку-попрыгушку, оскверненную и нечистую (и от моего внимания не ускользает то, что «нечистая» становится «злой», а «злая» становится «живой» [23] , и это лишний раз подтверждает, что мое господство предначертано), всю в крови — кровью заляпаны волосы, лицо окровавлено, черные перья застряли в слипшейся массе, ошметки мозгов Джо на руках его хорошенькой девочки, под ее ногтями.

23

Игра слов. В английском языке эти слова состоят из одних букв и легко трансформируются одно в другое — VILE — EVIL–LIVE.

Он окидывает останки своим темным взглядом, пытаясь их идентифицировать; невозможно, поскольку ее голова превратилась в блестящий кровавый омлет, приправленный сломанной скорлупой ее черепа.

— Джо, — говорю я ему, наслаждаясь моментом. — Я ела ее. Достаточно дико для тебя, Бэрронс?

— Мак сама по себе была достаточно дикой для меня.

— Она была слабой, — и она есть до сих пор. Ненавижу суку. Глупая, пропитанная виной дрянь.

— Юной, — поправляет он. — Иногда юность удивляет тебя.

— Юность — это скучно. Она никогда не понимала тебя. А я понимаю. — Отбрось он свою ограниченную этику, мы могли бы вместе разрушать галактики. Я бы трахалась с ним. Открыла удовольствие, которое мое тело может мне предложить. Когда я смотрю на него, похоть говорит на голодном, первобытном языке и требует удовлетворения. Для этого будет время. Позже.

— Хрень полная. Она знает меня. Ты — нет.

— Я знаю тебя намного лучше, чем МакКайла, погрязшая в неуверенности. Она не могла сформировать своего мнения даже о дерьме. Вот почему мне было так просто завладеть ей.

— Она дойдет до этого. Я терпеливый мужчина.

— Твоя любовь к ней — твоя главная слабость. Жалко. Ты мог бы быть намного лучше, — он мог бы быть, как я. Его монстр требует, чтобы он уподобился мне. Он приглушает лучшую часть себя. МакКайла может притворяться, что не знает, чем он питается, но мы знаем. Мы знаем, кто он. Мы просто не говорим об этом.

— Чего ты хочешь? — требует он.

— У меня есть то, что я хочу. Тебе нечего мне предложить.

— А ты попробуй. Торгуйся. Давай я найду тебе другое тело.

— Есть какое-нибудь на примете? — спрашиваю я, заинтересовавшись. Я никогда не недооцениваю свою добычу. Возможно, он знает то, что неизвестно мне и МакКайле.

— Мое, — ровно произносит он.

От неожиданного предложения я умолкаю. Я оцениваю его роскошное тело от головы до пят, представляя, как здорово будет прокатиться на его чернокожем звере. Обладая им, я бы завладела всеми его секретами, его достойными зависти навыками. Я бы смогла убивать Фейри без копья или меча. Я получила бы тысячелетия друидства и знания темных искусств. Он готов зайти так далеко ради ее спасения — отказаться от своего совершенного существования ради иллюзии под названием любовь? Этот идиот заблуждается сильнее, чем я думала. Желание, похоть, жажда обладать его мощным, изменяемым, неуязвимым телом заполняют каждую мою клеточку. Если бы я могла полностью перейти в его тело, и мое величие не спалило бы его как остальных, я бы возвращалась вновь и вновь, вечно. Мне бы пришлось лишь держаться за свою оболочку во время смерти и возрождения, а я выдерживала и более внушительные атаки. Король Невидимых сам пытался вырвать меня из материальной книги, как только понял, что натворил.

И он потерпел неудачу.

Возможно, в моменты его смерти я смогу выселить остатки его способностей чувствовать. Он не заслуживает сосуда, в котором обитает. Моя воля господствует. Ни у кого нет моей сосредоточенности, моего голода.

Он задумал какую-то ловушку, иначе не предлагал бы. Бэрронс — не жертвенная овечка. Кроме того, есть и другой, более надежный путь. Я трахну его. А потом убью. Как только мои цели будут достигнуты.

— Ты думаешь, что у тебя больше шансов против меня, чем у нее, потому что у тебя внутри есть зверь. Ты думаешь, что ты сильнее и сможешь сражаться за нее, как всегда, потому что она такая ничтожная жертва. Твой зверь, — бархатным тоном произношу я, — в моем доме будет всего лишь мышкой. Ты держишь его на цепи. Связываешь своей гребанной моралью, пусть даже теми ее ошметками, что у тебя есть.

— Испытай меня, — отвечает он таким же бархатным тоном. — Если так в этом уверена. Возьми мое тело. Отпусти ее. Ее тело хрупкое. Оно может умереть. Ты знаешь, что мое бессмертно. Логика диктует тебе взять мое тело. Если можешь, — дразнит он. — Ах, но ты не уверена, сможешь ли, не так ли?

Ярость заполняет меня. Он — журавль в небе. Я жажду его тело, но не уверена, смогу ли его заполучить.

— Тело МакКайлы — это все, чего я жажду. Я запланировала для него столько игр и веселья, — он заслуживает пыток. Он препятствует моим желаниям. Я заставляю свое лицо ослабнуть, перестраиваю черты лица, изображая беззвучный крик. Черные глаза бледнеют до зеленых, затем снова чернеют и опять зеленеют.

Я притворяюсь, будто это его Радужная Девочка под коркой крови, глупая, хрупкая и фатально травмированная. Я падаю на колени, стискивая свою голову.

— Бэрронс, — кричу я, — помоги мне! О Боже, помоги мне! Я здесь. Вытащи это из меня! Пожалуйста, Бэрронс, помоги мне! — я наполняю свой крик отчаянием, зная, что он будет слышать ее голос в кошмарах.

Я встряхиваюсь всем телом, вновь наполняю взгляд черным, вскидываю голову и рычу:

— Ты ей уже не поможешь.

— Мак, я здесь. Я не потеряю тебя, — хрипло говорит он. — Ты должна бороться. Ты можешь! Борись!

Ура-ура, гребаный чирлидер. Ему не хватает только пушистых розовых помпонов. Я едва сдерживаюсь, чтобы не покачать головой в презрении.

Я заставляю глаза менять цвет — зеленый/черный/зеленый/черный, тело дрожит, как будто я слаба и борюсь за контроль.

— Бэрронс! — кричу я. — Больно! Она убивает меня! Пожалуйста, ты должен спасти меня! У меня не осталось времени!

Он рвется вперед, но удерживается и останавливается.

Его боль — мое наслаждение.

— Ты не можешь победить меня, — я вновь позволяют глазам почернеть. — Она моя, я никогда не освобожу ее, — я встаю и неспешно подхожу к нему, покачивая бедрами, тряся грудями, вульгарно напоминая о связи, которую они делили. И могли бы делить снова — предлагает моя походка. Я облизываю губы и улыбаюсь. Мое тело горячо, отдельные его части ноют грешно-сладкой болью. Эту боль я понимаю. ПОХОТЬ. ЖАЖДА. Доминировать над ним. Посадить его на цепь. Использовать и унизить его. У меня есть на него планы.

Он бормочет что-то себе под нос, и в воздухе между нами появляется серебристая стена.

Я неспешно подхожу ближе, останавливаясь в считанных дюймах от его поспешно возведенной и даже близко не настолько сильной, чтобы удержать меня, друидской стене.

— Друидов учили Фейри, — мурлычу я. — И не очень хорошо. Мы всегда утаиваем информацию, — я тянусь за тремя меньшими амулетами, забранными у Крууса и болтающимися на моей шее, сжимаю их в кулаке и мягко бормочу, отправляя волну иллюзии, которая убедит Бэрронса опустить его друидскую стену и стать овечкой на моей скотобойне.