Песнь лихорадки

— Привет, — сказала я, вырывая этот сорняк из мыслей, прежде чем он успел расцвести.

Его голова резко вскинулась, и он метнулась так быстро, что задел локтем пробирку и опрокинул ее. Она пошатнулась на столешнице, упала на пол и разбилась прежде, чем он успел ее поймать.

Он долгое мгновение смотрел на меня, затем холодно сказал:

— Итак. Ты вернулась. Опять.

Я улыбнулась и беззаботно сказала:

— Явилась — не запылилась. Опять-двадцать пять. Готова к мозговому штурму, как… — я не могла придумать рифму к слову «штурм». — Эйнштейн в его лучшие дни.

Он не улыбнулся в ответ. Он выглядел усталым, под глазами пролегли черные круги.

Схватив стоявший рядом веник, он схватился за ручку совка и принялся сметать разбитое стекло. Не поднимая взгляда от пола, он сказал:

— Прошло тридцать пять дней, четыре часа и… — он посмотрел на наручные часы. — Шестнадцать минут с тех пор, как тебя в последний раз видели живой, если тебе это интересно. Но я сомневаюсь, что тебе есть дело. Время для тебя не имеет такого значения, как для некоторых из нас. Вот сколько ты отсутствовала в этот раз, насколько я сумел подсчитать. В последний раз тебя видели покидающей Честер ночью восьмого августа.

Если по тому, как яростно он лупил веником пол, можно было судить об его настроении, то он был изрядно зол на меня.

Я обдумала последние двадцать четыре часа. Мне нужно было сделать кое-какую работу. Я ее сделала.

— Мне жаль, — просто ответила я. И я имела это в виду. В тот день, так много лет назад, когда он разозлился на меня за исчезновение в Зеркалах с Кристианом, я разозлилась в ответ.

Но с тех пор я кое-чему научилась. Например, тому, что когда ты заботишься о каких-то людях, а они внезапно исчезают, и ты не знаешь, увидишь ли их снова — это чистый ад.

Я прошла в комнату и подождала, пока он перестанет атаковать пол проведением уборки.

Он продолжал свое яростное подметание еще несколько секунд, не говоря ни слова, затем наконец остановился и посмотрел на меня. Взгляд его был настороженным и отстраненным.

— Я серьезно, — мягко произнесла я. — Мне жаль. Там, где я была, время действительно идет иначе. Мне жизненно необходимо было отправиться в Белый Особняк. Для меня прошло всего лишь двадцать четыре часа.

— За сколько до своего отправления в Зеркала ты знала, что придется идти?

Он спрашивал, было ли у меня достаточно времени, чтобы оставить записку или каким-то образом передать сообщение.

— Ровно столько, чтобы в режиме стоп-кадра добраться прямиком из Честера в Белый Особняк. «Жизненно необходимо» означает «в момент непосредственного кризиса».

Он прислонил веник к стойке и посмотрел мне в глаза, вглядываясь в глубину. Я понятия не имела, что он искал или что нашел, но его плечи наконец расслабились, и он тихо ответил:

— Ну что ж. Чертовски рад, что ты вернулась, Мега.

— Чертовски рада вернуться, Танцор.

И вот так запросто в комнате уже не осталось напряжения.

Я любила это в нем. Ему не нужно было знать, что я делала. Лишь те критерии, что имели отношение к уважению и внимательности, на которые он рассчитывал, если я хотела оставаться его другом. Мне ненавистен тот факт, что он вновь беспокоился за меня. Мне ненавистны темные круги под его глазами, и поэтому я протянула оливковую ветвь — чего никогда не делала в прошлом. Из-за этого я почувствовала себя неудобно, но еще неудобнее мне было бы не сделать это.

— Если это вообще возможно, я обещаю сообщить тебе, если когда-нибудь вновь придется отправиться в Зеркала.

Он резко втянул воздух, не упуская того, что я только что предоставила ему ту степень подотчетности, которой до сих пор не терпела. И я говорила серьезно. В следующий раз, когда мне придется куда-то отправиться, я, черт подери, найду способ оставить ему записку.

Его улыбка была мгновенной и ослепительной.

Затем он затараторил без умолку, посвящая меня в проделанную ими работу, в общих чертах обрисовывая приоритетные теории с горящими глазами.

***

Танцор был убежден, что черные дыры, повисшие невысоко над землей, были вовсе не такими, как те, что в космосе.

— Я думаю, что те, наверху, — он вскинул голову к потолку, — естественно происходящий феномен. У них есть право быть тем, что они есть и где они есть. Теория сводится к тому, что изначальные черные дыры были рождены на заре времен, всегда существовали и по какой-то причине должны быть. Мне нравится думать о них как о вселенских сборщиках мусора, подбирающих старый и мертвый хлам, очищая путь для рождения вещей. Дыры, с которыми мы имеем дело, ведут себя не в соответствии с современной теорией черных дыр. Хоть и возможно, что современная теория черных дыр ошибочна — ну то есть, черт подери, мы верили в ньютоновские законы, пока Эйнштейн не перевернул все с ног на уши — от этих дыр идет запашок, который подсказывает мне, что они проклятие для вселенной. Им здесь не место, они никогда не должны были существовать и полностью противоречат естественному порядку вещей.

— Они пахнут? Я никогда не замечала запаха, а у меня обостренное обоняние.

Он склонил голову, выглядя слегка смущенным.

— Говорят, хорошего физика можно узнать по его способности на нюх отличить превосходную теорию от той, на которую не стоит тратить время.

Я улыбнулась.

— Тогда у тебя тоже супер-обоняние, определенно.

Он расплылся в широкой улыбке.

— Я подозреваю, что эти создания представляют собой буквально сферы «анти-созидания» в… магическом смысле, хоть мне и ненавистно это слово, поскольку я склоняюсь к тому, что все объяснимо научным путем. Но я также верю в Бога, и Фейри реальны, и возможно, магия — это всего лишь слово для обозначения вещей, которые мы пока не понимаем и не можем объяснить.

— И что это говорит нам о путях избавления от дыр?

— Что Песнь Созидания — скорее всего единственный вариант, у которого есть реальные шансы, — он на мгновение умолк, и взгляд его глаз сделался таким мечтательным и отстраненным, что означало, что он счастливо обдумывает крайне абстрактную концепцию. — Мелодия сотворения… подумай об этом, Мега! — воскликнул он. — Эти величины и частоты, возможно, на самом деле способны на каком-то неведомом нам уровне создавать новые вещи и чинить поврежденные!

Он покачал головой.

— Есть в этой концепции нечто, резонирующее с моими мыслями. На подсознательном уровне это имеет смысл, но это чертовски за пределами моей способности интерпретировать и исследовать, что я чувствую себя ребенком, смотрящим в ночное небо и гадающим о том, что такое Млечный Путь. Как бы там ни было, ткань нашего мира рвется, ее надо каким-то образом снова заштопать, и я полагаю, что песнь, известная Фейри — единственный способ, который сработает. Невидимые создали дыры. Кажется логичным, что Видимые должны их залатать. Возможно, будь у нас сотни лет на работу над песнью, мы бы продвинулись куда-то, но не думаю, что у нас есть хоть десятая часть этого времени.