Песнь любви

И испугался я так, что схватил капитана за полу и заплакал горько, и мои слезы потекли, и капитан сжалился надо мною, сказав: «О купцы, эта обезьяна прибегла к моей защите, я не дам убить ее. Отныне она под моим покровительством, и пусть никто ее не беспокоит и не досаждает ей». Так капитан стал обращаться со мной милостиво, и, что бы он ни говорил мне, я понимал и исполнял все приказания его. И я служил на корабле, и капитан полюбил меня. Ветер благоприятствовал кораблю пятьдесят дней, пока мы не пристали к большому городу, где было множество людей, число которых может счесть только Аллах. И в тот час, когда корабль наш остановился, к нам явились подданные царя города и поднялись на наше судно, и поздравили купцов с благополучием, и сказали: «Наш царь поздравляет вас с благополучием и посылает вам этот свиток бумаги. Пусть каждый из вас напишет на нем одну строчку».

А дело было в том, что у царя умер визирь-чистописец, и султан поклялся великими клятвами, что сделает визирем лишь того, кто напишет таким же почерком, как почивший чистописец. И они подали купцам бумажный свиток длиной в десять локтей и шириной в локоть, и каждый, кто умел писать, написал, до последнего. Тогда и я поднялся, будучи в образе обезьяны, и вырвал свиток у них из рук, а они испугались, что я порву его, и стали меня гнать криками, но я сделал знак, что умею писать! И капитан повелел своим людям: «Пусть пишет; если станет царапать, мы его прогоним от нас, а если напишет хорошо, я сделаю его своим сыном. Истинно, я не видел обезьяны понятливее, чем эта». Тогда я взял калам [22] и, набрав чернил из чернильницы, написал почерком рика такое двустишие:

22

Калам — тростниковое перо для писания арабским шрифтом.

Судьбою записаны милости знатных, Твоя ж не написана милость досель. Так пусть же Аллах не лишит нас тебя — Ведь милостей всех ты и мать, и отец.

И я написал почерком рейхани:

Перо его милостью объемлет все области, И все охватил миры своею он щедростью. Нельзя Нил египетский сравнить с твоей милостью, Что тянется к странам всем рукой с пятью пальцами.

И почерком судье я написал:

Всяк пишущий когда-нибудь погибнет, Но все, что пишут руки его, то вечно. Не вздумай же ты своею писать рукою Другого, чем то, что рад ты, воскреснув, видеть.

И еще я написал почерком несхи:

И когда пришла о разлуке весть, нам назначенной Переменой дней и судьбой, всегда превратной, Обратились мы к устам чернильницы, чтоб сетовать На разлуки тяжесть концами острых перьев.

И дальше я написал почерком тумар:

Халифат не вечен для правящих, поистине, А коль споришь ты, скажи мне, где первые? Благих поступков сажай посевы в делах своих; Коль низложен будешь, посевы эти останутся.

И почерком мухажик я написал:

Открывши чернильницы величья и милостей, Налей в них чернила ты щедрот и достойных дел. Пиши же всегда добром, когда только можешь ты, Тогда вознесешься ты высоко пером своим.

Потом я подал им свиток, и они написали каждый по строчке, а после этого невольники взяли свиток и отнесли к дарю. И султан посмотрел на свиток, ничей почерк ему не понравился, кроме моего, тогда сказал он присутствующим: «Отправляйтесь к обладателю этого почерка, посадите его на мула и доставьте его с музыкой. Наденьте на него драгоценную одежду и приведите его ко мне». Услышав эти слова, все улыбнулись, а царь разгневался и закричал: «О проклятые, я отдаю вам приказание, а вы надо мной смеетесь!» Тогда подданные отвечали: «О царь, нашему смеху есть причина». «Какая же?» — спросил он, и те ответили: «О царь, ты велел нам доставить к тебе того, кто написал этим почерком, но дело в том, что так написала обезьяна, а не человек, и она у капитана корабля». «Правда ли то, что вы говорите?» — спросил царь, и подданные ответили: «Да, клянемся твоей милостью!». И царь удивился их словам, и затрясся от восторга, и воскликнул: «Я хочу купить эту обезьяну у капитана!».

Потом он послал на корабль гонца, а с ним мула, одежду и музыку, — и сказал: «Непременно наденьте на него эту одежду, посадите на мула и доставьте его с корабля!». И те повиновались и взяли меня у капитана. И люди оторопели, и город перевернулся из-за меня вверх дном, и все стали на меня смотреть.

А когда меня привели к царю, и он меня встретил, я поцеловал трижды землю меж его рук. Он приказал мне сесть, и я присел на колени, и все присутствующие люди удивились моей вежливости, а больше всех изумился царь. Потом царь приказал народу уйти, и все удалились. Остался только я, его величество царь, евнухи и маленький невольник. Царь отдал приказание, и тотчас подали скатерть кушаний, и было на ней все, что скачет, летает и спаривается в гнездах: куропатки, перепелки и прочие виды птиц. Султан сделал мне знак, чтобы я ел с ним, и я поднялся и поцеловал перед ним землю, а потом сел и принялся есть. Затем скатерть убрали, я семь раз вымыл руки и, взяв чернильницу и калам, написал такие стихи:

Постой хоть недолго ты у табора мисок, И плачь об утрате ты жаркого и дичи. Поплачь о ката [23] со мной, — о них вечно плачу я — О жареных курочках с размолотым мясом! О, горесть души моей о двух рыбных кушаньях! Я ел на лепешке их из плотного теста. Аллаха достоин вид жаркого! Прекрасен он, Когда обмакнешь ты жир в разбавленный уксус, Коль голод трясет меня, всегда поглощаю я С почтеньем пирог мясной — изделье искусных. Когда развлекаюсь я и ем, я смущен всегда Убранством и семенами столов и посуды. Терпенье, душа! Судьба приносит диковины, И если стеснит она, то даст облегченье.

23

Ката — особый вид куропаток.

Потом я поднялся и сел поодаль. Царь посмотрел на то, что я написал, и, прочтя, удивился, и воскликнул: «О, диво! У этой обезьяны такое красноречие и почерк! Клянусь Аллахом, это самое диковинное диво!». Затем царю подали особый напиток в стеклянном сосуде, он сделал глоток из него и протянул мне, и я поцеловал землю и выпил, и написал на сосуде:

Был огнями сжигаем я на допросе, Но в несчастье нашли меня терпеливым. Потому-то всегда в руках меня носят И прекрасных уста меня лобызают.

И еще:

Похищает свет утра мрак, дай же выпить Мне напитка, что ум людей отнимает. Я не знаю — так ясен он и прозрачен, — Он ли в кубке, иль кубок в нем пребывает.

И царь прочитал стихи, и вздохнул, и воскликнул: «Если б подобная образованность была у человека, он, верно, превзошел бы людей своего века и времени!» — потом пододвинул ко мне шахматную доску и спросил: «Не хочешь ли сыграть со мной?». И я сделал головой знак: «Да», — а подойдя, расставил шахматы и сыграл с царем два раза, и победил его, отчего ум царя смутился. После я взял чернильницу и калам и написал на доске такое двустишие:

Целый день два войска в бою жестоком сражаются, И сраженье их все сильней кипит и жарче. Но лишь только мрак пеленой своей их окутает, На одной постели заснут они вместе.

И когда царь прочитал написанное, то изумился и пришел в восторг так, что его охватила оторопь, и он сказал евнуху: «Пойди к твоей госпоже Ситт-аль-Хусн и скажи, что царь желает, чтобы она пришла и посмотрела на эту удивительную обезьяну». И евнух скрылся, а скоро вернулся вместе с царевной. Она же, посмотрев на меня, закрыла лицо и сказала: «О батюшка, как могло быть приятно твоему сердцу прислать за мной, чтобы показать меня мужчинам?».