Песнь небесного меча

Альфред позаботился о том, чтобы Этельред не стал королем, потому что его устраивало, чтобы Мерсия оставалась без короля. Ему было нужно, чтобы Мерсией управлял его верный сподвижник, и он сделал так, чтобы этот верный сподвижник зависел от денег восточных саксов, потому и выбрал Этельреда. Тот получил титул олдермена Мерсии и во всем, кроме титула, был королем, хотя датчане северной Мерсии так и не признали его власть. Они признали его силу, признали, что сила эта проистекает оттого, что Этельред — зять Альфреда. Именно поэтому сакские таны южной Мерсии приняли его. Им наверняка не нравился олдермен Этельред, но они знали: он может привести войска восточных саксов, стоит датчанам попытаться двинуться на юг.

Этельред начал входить в силу в тот весенний день в Винтанкестере, в день, яркий от солнечного света и звонкий от пения птиц. Он появился в новой большой церкви Альфреда с важным видом, с улыбкой на рыжебородом лице. Раньше Этельред страдал от иллюзии, будто всем нравится; может, некоторым он и вправду нравился — только не мне. Мой кузен был драчливым хвастливым коротышкой. Он вечно выпячивал челюсть, а в глазах его всегда читался вызов. Он был вдвое старше своей невесты и почти пять лет командовал гвардией Альфреда — назначение, которое он получил скорее благодаря происхождению, чем своим способностям. Удача помогла ему унаследовать земли, простиравшиеся по большей части в южной Мерсии. Это делало Этельреда главным среди мерсийской знати и, как я нехотя признавал, естественным лидером страны. А еще я охотно соглашался, что он маленький кусок дерьма.

Альфред никогда не понимал этого. Его ввела в заблуждение чрезмерная набожность Этельреда и то, что кузен всегда был готов соглашаться с королем Уэссекса. Да, господин; нет, господин; позвольте вынести ваш ночной горшок, господин; позвольте облизать ваш царственный зад, господин. Таков был Этельред, и в награду за все это он получил Этельфлэд.

Этельфлэд явилась в церковь спустя несколько мгновений после своего жениха, улыбаясь, как и он. Она была влюблена в любовь, и это делало тот день поистине радостным. Ее милое личико сияло от радости. Этельфлэд была маленькой гибкой женщиной, которая уже начала покачивать бедрами; длинноногой, стройной, с курносым лицом, на которое не наложили отпечаток никакие несчастья.

На ней было бледно-голубое льняное платье, вышитое крестами и святыми с нимбами. Платье подпоясывал кушак из золотистой ткани с кисточками и маленькими серебряными бубенчиками. Ее белую накидку скрепляла у горла хрустальная брошка. Накидка мела тростник на плитах пола, когда Этельфлэд шла по церкви. Ее ярко-золотые волосы были уложены вокруг головы; их удерживали гребни из слоновой кости.

Тем весенним днем она впервые в знак своего брака уложила волосы, зачесав их вверх и обнажив длинную тонкую шею. Она была так изящна!

Направляясь к покрытому белой тканью алтарю, Этельфлэд поймала мой взгляд, и ее глаза, и без того полные восхищения, словно заблестели еще ярче.

Она улыбнулась мне, и я невольно улыбнулся в ответ, а Этельфлэд весело засмеялась, прежде чем направиться к своему отцу и человеку, который должен был стать ее мужем.

— Она тебя очень любит, — сказала Гизела с улыбкой.

— Мы с ней дружим с тех пор, как она была ребенком, — ответил я.

— Она и сейчас все еще ребенок, — мягко проговорила Гизела.

Невеста подошла к усыпанному цветами алтарю, на котором был водружен крест, и, помню, я подумал, что Этельфлэд приносят в жертву на этом алтаре. Но даже если и так, то была самая добровольная жертва на свете. Она всегда была озорным и своевольным ребенком, и я не сомневался, что ее раздражали материнский присмотр и правила сурового отца. Этельфлэд видела в замужестве спасение от мрачного и набожного двора Альфреда, и в тот день новая церковь Альфреда была полна ее счастья.

Я увидел, что Стеапа — возможно, самый великий воин Уэссекса, плачет. Он, как и я, любил Этельфлэд.

В церкви собралось около трехсот человек. Явились посланники из заморских королевств Франкии и другие — из Нортумбрии, Мерсии, Восточной Англии и валлийских королевств. Посланники — все они были священниками или знатными людьми — получили почетные места рядом с алтарем. Олдермены и высшие магистраты Уэссекса тоже собрались там, а ближе всего к алтарю теснилось темное стадо церковников и монахов.

Я мало что расслышал из мессы, потому что мы с Гизелой стояли в задней части церкви и разговаривали с друзьями. Время от времени священник резко призывал к тишине, но никто не обращал на это ни малейшего внимания.

Хильда, аббатиса монастыря в Винтанкестере, обняла Гизелу. У жены среди христиан были две хорошие подруги: во-первых, Хильда, некогда оставившая церковь и ставшая моей любовницей, а во-вторых, Тайра, сестра Рагнара, с которой я рос и которую любил как сестру. Тайра была датчанкой, конечно, и ее воспитали в поклонении Одину и Тору, но она перешла в христианство и уехала на юг, в Уэссекс. Тайра была одета, как монахиня — в тускло-серую робу с капюшоном, под которым прятала свою удивительную красоту. Черный кушак опоясывал ее талию, обычно такую же тонкую, как у Гизелы, но теперь раздавшуюся из-за беременности.

Я осторожно положил руку на кушак.

— Еще один? — спросил я.

— И скоро, — ответила Тайра.

Она родила уже троих детей, из которых один, мальчик, все еще был жив.

— Такова воля Господа, — серьезно проговорила Тайра.

Ее чувство юмора, запомнившееся мне по детским годам, испарилось, когда она приняла христианство… Хотя, по правде сказать, чувство юмора, вероятно, покинуло ее во время пребывания в Дунхолме, в рабстве у врагов ее брата. Те, кто захватил ее в плен, насиловали ее и избивали, и свели ее с ума. Мы с Рагнаром пробились в Дунхолм, чтобы вызволить ее, но именно христианство освободило Тайру от безумия и превратило в спокойную женщину, так серьезно глядевшую на меня.

— Как поживает твой муж? — спросил я.

— Хорошо, спасибо, — ее лицо слегка прояснилось.

Тайра нашла любовь, но любовь не только Бога, но и хорошего человека, за что я был ему благодарен.

— И ты, конечно, назовешь ребенка Утредом, если родится мальчик, — серьезно проговорил я.

— Если король разрешит, — ответила Тайра, — мы наречем его Альфредом, а если будет девочка, назовем Хильдой.

Это заставило Хильду заплакать, а Гизела сообщила, что тоже беременна, после чего все три женщины погрузились в бесконечные разговоры о детях.

Я удрал и нашел Стеапу, чьи плечи и голова возвышались над всеми собравшимися.

— Ты знаешь, что я должен вышвырнуть из Лундена Зигфрида и Эрика? — спросил я его.

— Мне сказали об этом, — ответил тот медленно и осторожно.

— Ты со мной пойдешь?

Он быстро улыбнулся, и я принял это за знак согласия.

У Стеапы было устрашающее лицо; его кожа так туго обтягивала череп, что он словно непрерывно гримасничал. В битве Стеапа вселял ужас — огромный воин, вооруженный мечом, боевым искусством и дикостью. Он родился рабом, но рост и воинская сноровка возвысили его до нынешнего положения.