Песнь шаира или хроники Ахдада

– Поступай по наставлению, которое я тебе дал, в отношении одежды девушек; я ухожу встречать птиц.

– Слушаю и повинуюсь твоему приказанию, о родитель мой!
– ответил я.

И затем шейх Наср ушёл встречать птиц. А после его ухода я поднялся и шёл, пока не вошёл в помещение, и спрятался, так что никто меня не видел.

И я просидел первый день и второй день и третий день, и девушки не прилетали, и я начал тревожиться, плакать и испускать стоны, исходившие из печального сердца, и плакал до тех пор, пока не потерял сознания. А через некоторое время очнулся и стал смотреть то на небо, то на землю, то на бассейн, то на равнину, и сердце мое дрожало от сильной страсти. И когда я был в таком состоянии, вдруг приблизились ко мне по воздуху птицы в образе голубей (но только каждый голубь был величиной с орла), и они опустились около бассейна и посмотрели направо и налево, но не увидели ни одного человека или джинна.

И тогда они сняли одежду и, войдя в бассейн, стали играть, смеяться и развлекаться, и были подобны слиткам серебра. И одна из них сказала:

– Я боюсь, о сестры, что кто-нибудь спрятался из-за нас в этом дворце.

Но другая молвила:

– О сестра, в этот дворец со времени Сулеймана не входил ни человек, ни джины.

А еще одна воскликнула, смеясь:

– Клянусь Аллахом, сестрицы, если кто-нибудь здесь спрятан, то он возьмёт только меня!

И затем они стали играть и смеяться, а сердце мое дрожало от чрезмерной страсти. И я сидел, спрятавшись, и смотрел на девушек, а те меня не видели. И девушки поплыли по воде и доплыли до середины бассейна, удалившись от своих одежд, и тогда я поднялся на ноги и помчался, как поражающая молния, и взял одежду младшей девушки, а это была та, к которой привязалось мое сердце, и звали её Ситт Шамса.

И девушки обернулись и увидели меня, и задрожали их сердца, и они закрылись от меня водой и, подойдя близко к берегу, стали смотреть на меня.

– Кто ты и как ты пришёл в это место и взял одежду Ситт Шамсы?
– спросили они.

И я сказал:

– Подойдите ко мне, и я расскажу вам, что со мной случилось.

– Какова твоя повесть, зачем ты взял мою одежду и как ты узнал меня среди моих сестёр?
– спросила Ситт Шамса.

И я молвил:

– О свет моего глаза, выйди из воды, и я поведаю тебе мою историю и расскажу тебе, что со мной случилось, и осведомлю тебя, почему я тебя знаю.

– О господин мой, прохлада моего глаза и плод моего сердца, - оказала она мне, - дай мне мою одежду, чтобы я могла её надеть и прикрыться ею, и я к тебе выйду.

– О владычица красавиц, - отвечал я, - мне невозможно отдать тебе одежду и убить себя от страсти. Я отдам тебе одежду, только когда придёт шейх Наср, царь птиц.

И, услышав мои слова, она стала кричать и бить себя по лицу и разорвала на себе нижнюю одежду, и её сестры начали кричать и бить себя и умолять, чтобы я отдал одежду из перьев, но я оставался непреклонен, как и велел мне шейх Наср.

Когда же наступила над ними ночь, они не могли оставаться с нею и улетели, оставив её в верхней части дворца.

41.

Продолжение рассказа седьмого узника

– Что-о, влезть во дворец султана! Нашего султана - досточтимого Шамс ад-Дина Мухаммада - да благословит его Аллах и приветствует. Господин Абд-ас-Самад шутит, конечно шутит. О-о-о, Камаким тоже любит шутить, больше того - понимает хорошие шутки, однажды я...

Незнакомец, или уже не незнакомец, ибо Камакиму было названо имя, оставался серьезен, как верблюд за едой. Больше того, брови, черные густые брови Абд-ас-Самада были сдвинуты, соединившись в одну линию, пусть и не совсем ровную.

– Не просто во дворец султана - в его сокровищницу.

– А почему не в личные покои, давайте сразу в личные покои, или лучше в гарем, да в гарем, ведь его охраняет всего-навсего пол сотни евнухов. Пол сотни отборный нубийских невольников с черной, как обожженное дерево кожей и такими же душами, ибо ничего хорошего за этой кожей быть не может. А у каждого евнуха - по сабле, а у каждой сабли - по заточенному краю. Острому, как язык сплетницы, тонкому, как лесть искусителя.

– Мне не нужен гарем, мне нужна сокровищница. И ты поклялся, не забывай.

– Ай, где была моя голова, где был мой ум. Почему, ну почему я не отрезал свой неразумный язык до того, как он произнес проклятые слова. Горе мне, горе. И даже сейчас он ворочается и выдает то, о чем я, может быть, потом пожалею. Когда я давал клятву, самую неразумную из всех клятв, которые давались от сотворения мира, я думал речь идет о доме какого-нибудь купчишки, на худой конец - богатого купца, со слугами и охраной, пусть и многочисленной, но уступающей в количестве и свирепости охране султана. Я думал речь идет о доме кого-нибудь из тех, кто вершит судьбами правоверных, а заодно и неверных в этом городе. Славном городе Ахдаде. Кто дни напролет просиживает шальвары в диване. Благословенном диване. А видит Аллах - это тяжкая ноша, ибо шальвары нынче дороги. На худой конец - речь могла идти о Абу-ль-Хасане - благословенном визире нашего славного султана. Род Аминов славится своим богатством, и если из дома Абу-ль-Хасана пропадет какая-нибудь вещь, пусть и обладающая ценностью, мало кто, ну может, кроме самого визиря Абу-ль-Хасана, хватится пропажи. А если повезет, если мне, нам очень повезет, если Аллах, всевидящий Аллах именно в этот момент будет смотреть в другую сторону, ибо много чего творится в мире, достойное внимания Аллаха...

– Ты проникнешь во дворец султана. Там - отыщешь сокровищницу. Бери, что пожелаешь и сколько унесешь, но не жадничай, впрочем, бывалый вор должен знать это лучше кого бы то ни было. Мне же доставишь следующее...

42.

Продолжение рассказа четвертого узника

Итак, моего соседа спустили в колодец, закрыли отверстие камнем, и все ушли, оставив соседа подле его жены в колодце.

Увидев, более того, став свидетелем подобного варварства, ваш покорный слуга не удержался, чтобы воскликнуть:

– Клянусь Аллахом, эта смерть тяжелей, чем первая смерть!

Обуреваемый чувствами, я пошел ни к кому иному, как к правителю страны, как вы помните, бывшему моим другом.

– Господин, - сказал я, - как это вы хороните живого вместе с мёртвым в вашей стране?

На что царь ответил:

– Знай, что таков обычай в наших странах: когда умирает мужчина, мы хороним вместе с ним жену, а когда умирает женщина, мы хороним с ней её мужа заживо, чтобы не разлучать их при жизни и после смерти.

– О царь времени, - спросил я, - а если у чужеземца, как я, умирает жена, вы тоже поступаете с ним так, как поступили с тем человеком?

– Да, - отвечал царь, - мы хороним его вместе с ней и поступаем с ним так, как ты видел. Больше того, в этот же колодец сбрасываем мы и преступивших закон, только не оставляем им ни еды, ни пищи. Так две весны назад был сброшен чернокожий колдун из племени людоедов, и, клянусь Аллахом, поделом ему, ибо не только деяния, но и внешний облик его был омерзителен.

– О царь времени, если позволено будет сказать - это скверный обычай.

– Этот обычай идет от наших дедов, и не нам его рушить!

От слов этих и от сильной печали и огорчения о самом себе, у меня лопнул жёлчный пузырь. Ум мой смутился, в результате я стал опасаться, что моя жена умрёт раньше меня и меня похоронят с нею живым. Но затем я стал утешать себя и сказал:

– Может быть, я умру раньше неё, никто ведь не отличит опережающего от настигающего.

Успокоенный такими мыслями, я стал жить прежней жизнью.