Песнь шаира или хроники Ахдада
Шрифт:
Полоненная страстью душа изнывает от мук.
Так доколе же будешь вдали ты держаться, доколе?
Я совсем не виновна, зачем отвращаешь свой лик?
–
Вспомни, даже газель, оглянувшись, уносится в поле.
Отдаленье, разлука и эта безмерная даль -
Как снести это все? Как, скажи, не погибнуть от боли?***
И хотя стих касался ожидания любимого, Абд-ас-Самад чувствовал себя не лучше, если не хуже. Что такое любовь? Сегодня ты любишь одну, завтра грезишь о другой, а через год не вспомнишь имен их обоих. А вот ожидание обладания вещью. Ценной вещью, особенно для тех, кто
– Слушай, а ты меня уважаешь? И я тебя уважаю.
Собеседники, или сокувшинники Абд-ас-Самада куда-то делись. Остался только один. Но зато какой - внимательно слушал Абд-ас-Самада и кивал.
– Слушай, мы с тобой уважаемые люди!
От зухра к асру, от асра к магрибу уходила в песок обреченности вода надежды Абд-ас-Самада
Если к фаджру он был уверен, что вор вернется, к зухру почти знал, к асру надеялся на успех предприятия, то уже начиная с магриба, надежда таяла быстрее льда на солнце. И так ли уж важно - поймали Камакима-вора, или он просто решил нарушить клятву, главное Абд-ас-Самад не получал желаемое. А что может быть мучительнее, чем почти схватить удачу за хвост, обонять ее запах, ощущать дыхание и упустить, сжимая жалкие несколько волосков меха. Да и то - линялых.
– По последней!
– подал голос собутыльник.
Ни кривая рожа со шрамом, ни отсутствие руки не смущали Абд-ас-Самада.
– Т-ты х-хороший ч-человек!
– не без труда родил он.
– Я тебе поднесу чашу, друг мой!
Абд-ас-Самад так и не дождался Камакима, да и не важно, когда вокруг столько хороший людей. Не дождавшись, пришел в припортовый квартал, где единственно подавали крепкие напитки.
– Т-ты м-меня?..
Да, привычка к питию многое значит. Но это ничего, научится, у него впереди много времени. Река времени, море времени, океан...
– Пей!
– глиняная чаша ткнулась в губы.
– З-за т-тебя!
Абд-ас-Самад выпил, а после... да, привычка к питию многое значит.
46.
Продолжение рассказа пятого узника
Как я уже говорил, колдунья спустилась к черному и произнесла такие стихи:
Доколе будешь ты дичиться, сторониться,
Достаточно того, что страстью я спален.
Из-за тебя одной разлука наша длиться.
Зачем? Завистник мой давно уж исцелен!**
Затем она опять заплакала и сказала:
– Господин мой, поговори со мной, скажи мне что-нибудь!
И мой отец (а как вы помните, на месте черного был он) понизил голос и заговорил заплетающимся языком на наречии чёрных и сказал:
– Ах, ах, нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!
И когда женщина услыхала его слова, она вскрикнула от радости и потеряла сознание, а потом очнулась и сказала:
– О господин мой, это правда?
А отец ослабил голос и отвечал:
– О проклятая, разве ты заслуживаешь, чтобы с
тобой кто-нибудь говорил и разговаривал?– А почему же нет?
– спросила женщина.
– А потому, что ты весь день терзаешь своего мужа, а он зовёт на помощь и не даст мне спать от вечера до утра, проклиная тебя и меня, - сказал отец.
– Он меня обеспокоил и повредил мне, и если бы не это, я бы, наверное, поправился. Вот что мешало мне тебе ответить.
– С твоего разрешения я освобожу его от того, что с ним, - сказала женщина.
И отец отвечал ей:
– Освободи и дай нам отдых.
И она сказала:
– Слушаю и повинуюсь!
– и, выйдя из-под купола во дворец, взяла кувшин (а мой отец следил за ней), потерла его и проговорила что-то, и в тот же миг появился перед нею джин с красной кожей и рогами как у оленя, и колдунья ему сказала:
– Приказываю тебе этим кувшином и печатью, что связывает тебя, сделай так, чтобы муж мой, ставший таким по моему желанию и ухищрению, изменил этот образ на свой прежний.
Мой отец кинулся к юноше и увидел, что тот встряхнулся и встал на ноги.
И он обрадовался своему освобождению и воскликнул:
– Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад - посланник Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует!
А колдунья вошла в покои (а мой отец к тому времени вернулся на прежнее место) и сказала:
– Выходи и не возвращайся сюда, иначе я тебя убью!
– и закричала на мужа.
И юноша вышел.
А колдунья вернулась к куполу, сошла вниз и сказала:
– О господин мой, выйди ко мне, чтобы я видела твой прекрасный образ.
И отец сказал ей слабым голосом:
– Что ты сделала? Ты избавила меня от ветки, но не избавила от корня!
– О мой господин, о мой любимый, - спросила она, - а что же есть корень?
И отец воскликнул:
– Горе тебе, проклятая! Что я тебе должен все объяснять, подай мне кувшин с джином и скажи слова, которые ты говорила, я сам все сделаю! Иди же и принеси его скорей мне!
47.
Продолжение рассказа третьего узника
Таким образом я, со своей женой Ситт Шамсой прожили у шейха Насра еще три месяца, проводя время в еде, питьё, играх и великом веселье. А потом, через три месяца, я спал и увидел свою мать, которая печалилась обо мне, и кости её стали тонки, и тело её исхудало, и цвет её лица пожелтел, и состояние её изменилось, а я был в хорошем состоянии. И когда моя мать увидела меня в таком состоянии, она сказала: "О дитя моё, о Хасан, как ты живёшь на свете, благоденствуя, и забыл меня? Посмотри, каково мне после тебя: я тебя не забываю, и язык мой не перестанет поминать тебя, пока я не умру. Я сделала тебе у себя в доме могилу, чтобы никогда не забыть тебя. Посмотреть бы, доживу ли я, о дитя моё, до того, что увижу тебя со мною, и мы снова будем вместе, как были".
И я пробудился от сна, плача и рыдая, и слезы текли по моим щекам, как дождь, и стал я грустным и печальным, и слезы не высыхали, и сон не шёл ко мне, и я не находил покоя, и не осталось у меня терпения. А когда наступило утро, вошел ко мне шейх Наср и пожелал доброго утра и стал со мной разговаривать по своему обычаю, но я не обращал на него внимания. И он спросил жену, что со мной, и она ответила:
– Не знаю.
И тогда шейх сказал ей:
– Спроси его, что с ним?
И царевна подошла ко мне и спросила: