Песни

Не разбирай баррикады у Белого дома

Белого дома защитник, коллега мой славный, Где ты сегодня? Тебя повстречаю едва ли. Время меняется — нынче февраль, а не август. Смолкли оркестры, цветы на могилах увяли. Снег обметал ненадёжной свободы побеги, В тёмном краю появляется свет ненадолго. Не обольщайся бескровной и лёгкой победой, Не разбирай баррикады у Белого дома. Вязнут в ушах о недавнем геройстве былины. Всем наплевать на смешную твою оборону. Вслед за игрушечным заговором Катилины Цезарь идёт, открывая дорогу Нерону. Снова в провинции кровь потекла, как водица, — Дым на Днестре и ненастье в излучине Дона. Памятник этот ещё нам, дружок, пригодится — Не разбирай баррикады у Белого дома. Пусть говорят, что рубеж этот больше не нужен, — Скорбь о погибших, обманутых злая досада. Всюду измена — противник внутри и снаружи, — Нас одолела ползучая эта осада. «Вечно добро» — объясняли тебе не вчера ли? Пообветшала наивная детская догма. Бывший стукач обучает сегодня морали — Не разбирай баррикады у Белого дома. Скоро ли снова мы танковый грохот услышим, Ранней весной или поздним засушливым летом? В небе московском у края заснеженной крыши Дымный закат полыхает коричневым светом. Старых врагов незаметно сменили другие, Сколько ни пей, эта чаша черна и бездонна. Не изживай о победной поре ностальгии, Не разбирай баррикады у Белого дома! 1992

Новодевичий монастырь

Снова рябь на воде и сентябрь на дворе. Я брожу в Новодевичьем монастыре, Где невесты-березы, склоняясь ко рву, Словно девичьи слезы, роняют листву. Здесь все те, кто был признан в народе, лежат. Здесь меж смертью и жизнью проходит межа. И кричит одинокая птица, кружа, И влюбленных гоняют с могил сторожа. У нарядных могил обихоженный вид. Здесь и тот, кто убил, рядом с тем, кто убит. Им легко в этом месте — ведь тот, и другой Жизни отдали вместе идее одной. Дым плывет, невесом. Тишина, тишина… Осеняет их сон кружевная стена. И металлом на мраморе — их имена Чтобы знала, кого потеряла, страна. А в полях под Москвой, а полях под Орлом, Порыжевшей травой, через лес напролом, Вдоль освоенных трасс на реке Колыме Ходит ветер, пространство готовя к зиме. Зарастают окопы колючим кустом. Не поймешь, кто закопан на месте пустом: Без имен их земля спеленала, темна, И не знает, кого потеряла, страна. Я люблю по холодной осенней поре Побродить в Новодевичьем монастыре. День приходит, лилов, и уходит назад, Тусклый свет куполов повернув на закат… Не хочу под плитой именною лежать, — Мне б водою речной за стеною бежать, Мне б песчинкою лечь в монастырь, что вместил Территорию тех безымянных могил.

Ностальгия

Белой ночи колодец бездонный И Васильевский в красном дыму. Ностальгия — тоска не по дому, А тоска по себе самому. Этой странной болезнью встревожен, Сквозь кордоны границ и таможен Не спеши к разведённым мостам: Век твой юный единожды прожит, Не поможет тебе, не поможет Возвращение к прежним местам. На столе институтские снимки, Где Исаакий в оранжевой дымке И канала цветное стекло. Не откроются эти скрижали. Мы недавно туда приезжали, После выпили — не помогло… Этот контур, знакомый и чёткий, Эти мальчики возле решётки, Неподвижная эта вода… Никогда не стоять тебе с ними, Не вернуться на старенький снимок Никогда, никогда, никогда. 24 августа 1979 «Дмитрий Менделеев» Тихий океан

Осенний вальс

И снова закаты мглисты, И пахнет сырой золой, Ковры-самолёты листьев Над синей скользят землёй. И низко туманы влажные Плывут вослед, — Ведь вовсе не так уж важно, Что крыльев нет. Сигналит гусь утомлённый, Словно такси во мгле, Звезды огонёк зелёный Дрожит на его крыле. И низко туманы влажные Плывут вослед, — Ведь вовсе не так уж важно, Что крыльев нет. И если усну теперь я, — Не твой я уже, не твой: Усталое пенье перьев Я слышу над головой. И низко туманы влажные Плывут вослед, — Ведь вовсе не так уж важно, Что крыльев нет. 4 декабря 1962 Репино

Остров Гваделупа

Такие, брат, дела, такие, брат, дела Давно уже вокруг смеются над тобою. Горька и весела пора твоя прошла И партию сдавать пора уже без боя. На палубе ночной постой и помолчи, Мечтать под сорок лет по меньшей мере глупо. Над темною водой огни горят в ночи, Там встретит поутру нас остров Гваделупа. Пусть годы с головы дерут за прядью прядь, Пусть грустно оттого, что без толку влюбляться. Не страшно потерять умение удивлять, Страшнее потерять умение удивляться. И возвратясь в края обыденной земли, Обыденной любви, обыденного супа, Страшнее позабыть, что где-то есть вдали Наветренный пролив и остров Гваделупа. Так пусть же даст нам Бог за все грехи грозя До самой смерти быть солидными не слишком. Чтоб взрослым было нам завидовать нельзя, Чтоб можно было нам завидовать мальчишкам. И будут сниться сны нам в комнатной пыли В последние года, отмерянные скупо, И будут миновать ночные корабли Наветренный пролив и остров Гваделупа.

Отца никак не вспомню молодым…

Отца никак не вспомню молодым: Всё седина, да лысина, да кашель. Завидую родителям моим, Ни почестей, ни денег не снискавшим. Завидую, со временем ценя В наследство мне доставшиеся гены Из жизни, недоступной для меня, Где не было обмана и измены. Безропотной покорности судьбе, Пренебреженью к холоду и боли, Умению быть равными себе И презирать торгашество любое. Они, весь век горбатя на страну, Не нажили квартиру или виллу, Деля при жизни комнатку одну, А после смерти — тесную могилу. Чем мы живём сегодня и горим? Что в полумраке будущего ищем? Завидую родителям моим, Наивным, обездоленным и нищим. 2006

Памяти Виктора Берковского

На рубеже зимы сомнёт ладони злость. Друзей горячий след запорошила вьюга. Всё то, чем жили мы, как будто, не сбылось: Гренады в мире нет, Кабул не стоит друга. На небе, где уют, и нет земных тревог, Где тихо и светло, — весною ли, зимой ли, С ним вина нынче пьют соавторы его: Багрицкий и Светлов, и Киплинг, и Самойлов. Костра смолистый дым, бегущая вода. Мы юную мечту вернуть уже не в силах. Немало песен с ним певали мы тогда На грушинском плоту, в Москве и на Курилах. Распался тесный круг, необратимый впредь. Всё явственнее вьюг морозное дыханье. Прощай, мой старый друг, — с тобою нам не петь, Прощай, мой старый друг, вернее — до-свиданья. А на Земле грядут другие времена. Наш век ушёл давно, не вызвав ностальгии. Эпоха новых смут, и новая война, И новое кино, и ценности другие. Но, душу сохранив для будущих времён, Забыть мы никогда не сможем эти зонги, Где скачет по степи усталый эскадрон, И движутся суда к далёкой Амазонке. 2006

Памяти Владимира Высоцкого

На Ваганьковом горят сухие листья. Купола блестят на солнце — больно глазу. Приходи сюда и молча помолись ты, Даже если не молился ты ни разу. Облаков плывёт небесная отара Над сторожкой милицейской унылой, И застыла одинокая гитара, Как собака над хозяйскою могилой. Ветви чёрные раскачивают ветры Над прозрачной неподвижною водой, И ушедшие безвременно поэты Улыбаются улыбкой молодой. Их земля теперь связала воедино, Опоила их, как водкою, дурманом. Запах вянущих цветов и запах дыма — Всё проходит в этом мире безымянном. На Ваганьковском горят сухие листья. За стеной звонит трамвай из дальней дали. Приходи сюда и молча помолись ты — Это осень наступает не твоя ли? 1980 Москва

Памяти Евгения Клячкина

Сигаретой опиши колечко, Снова расставаться нам пора, Ты теперь в земле остался вечной, Где стоит июльская жара. О тебе поплачет хмурый Питер И родной израильский народ, Только эти песни на иврите Кто-нибудь навряд ли запоет. Со ступеней набережной старой На воду пускаю я цветы. Слышу я знакомую гитару, Может, это вовсе и не ты, Может, и не ты совсем, а некто Улетел за тридевять земель, Дом на переулке Антоненко Поменяв на город Ариэль. «Сигаретой опиши колечко», Пусть дымок растает голубой, Все равно на станции конечной Скоро мы увидимся с тобой. Пусть тебе приснится ночью синей, Возвратив душе твоей покой, Дождик василеостровских линий Над холодной цинковой рекой.

Паруса «Крузенштерна»

Расправлены вымпелы гордо. Не жди меня скоро, жена, — Опять закипает у борта Крутого посола волна. Под северным солнцем неверным, Под южных небес синевой — Всегда паруса «Крузенштерна» Шумят над моей головой. И дома порою ночною. Лишь только открою окно, Опять на ветру надо мною Тугое поет полотно. И тесны домашние стены, И душен домашний покой, Когда паруса «Крузенштерна» Шумят над моей головой. Пусть чаек слепящие вспышки Горят надо мной в вышине, Мальчишки, мальчишки, мальчишки Пусть вечно завидуют мне. И старость отступит, наверно, — Не властна она надо мной, Пока паруса «Крузенштерна» Шумят над моей головой. 1963

Переделкино

Позабудте свои городские привычки, — В шуме улиц капель не слышна. Отложите дела — и скорей к электричке: В Переделкино входит весна. Там зеленые воды в канавах проснулись, Снег последний к оврагам приник. На фанернех дощечках названия улиц — Как заглавия давние книг. Там, тропинкой бредя, задеваешь щекою Паутины беззвучную нить. И лежит Пастернак под закатным покоем, И веселая церковь звонит. А в безлюдных садах и на улицах мглистых Над дыханием влажной земли Молча жгут сторожа прошлогодние листья — Миновавшей весны корабли. И на даче пустой, где не хочешь, а пей-ка Непонятные горькие сны, Заскрипит в темноте под ногами ступенька, И Светлов подмигнет со стены. И поверить нельзя невозможности Бога В ранний час, когда верба красна. И на заячьих лапках, как в сердце — тревога, В Переделкино входит весна.