Песня цветов аконита

Я выехала сегодня на любимице своей, Фиалке. Меня сопровождал старый слуга отца — это он учил меня ездить верхом. Я забываю о его присутствии, и мне кажется, что я одна. Как хорошо галопом нестись по полю! Никаких осуждающих взглядов, перешептываний о неподобающем девушке поведении. Хорошо! Все поле устилают золотые цветы, мелкие, словно солнечные слезинки — бывают ведь слезы смеха и радости.

Я заметила троих всадников и остановилась. Один, я видела, сделал спутникам знак остановиться и подъехал ко мне. А мой провожатый тоже немного отстал, намеренно.

Конечно, я растерялась. Не ожидала увидеть его… хотя лошадь его гнедую узнала издалека. Такой красивой больше нет в Окаэре. Он приветствовал меня, улыбаясь, и мы поехали рядом Свита держалась позади.

Его светло-зеленую ханну развевал ветерок, на рукаве переливалась серебристая вышивка — причудливо изогнувшийся морской дракон.

Я не знала, о чем говорят в таких случаях, и завела разговор о прекрасном виде, что расстилался перед нами. Он слушал с легкой усмешкой. Я увлеклась строками своего любимого поэта и спохватилась не сразу:

— Простите… Может быть, я наскучила вам? Вы… не любите все это, да? У вас есть дела поважнее, чем слушать красивые фразы.

— Отчего же. Среди них есть воистину мудрые.

— Но ведь здесь и вправду красиво… столько цветов — смешалась я окончательно. — Ведь сказано было — «когда расцветают цветы, в них заключено многое»… так, кажется?

— Не совсем. — Он взглянул на землю, усеянную золотыми солнечными слезами. — Помните, госпожа Юхимэ, мы уже говорили о чем-то подобном? О цветах и жалости, если не ошибаюсь?

— Да… — я растерялась. Теперь он точно примет меня за дурочку.

— Сказано было так: «Когда поднимается одна пылинка, в ней содержится вся земля. Когда распускается один цветок, раскрывается целый мир». Правильно, Юхи? — мое имя в его устах прозвучало так… мягко и даже привычно. А он улыбнулся. Сердце мое забилось — почему он назвал меня так? Но тут же все оборвалось в груди.

— Мне пора в город, — он оглянулся на свиту.

— Я хотела бы еще вот так встретиться с вами — там, где только поле и ветер, — сказала я, удивляясь, как язык мой решился произнести такие слова.

— Я был бы рад снова стать вашим спутником, — откликнулся он с улыбкой.

— В таком случае мне позавидуют все девушки Окаэры!

— Почему бы и нет? — он простился со мной коротким кивком и ускакал вместе со своими людьми. Я осталась в растерянности — он и в самом деле сказал, что думает? Или же это была обыкновенная учтивость? Лицо мое полыхало. Я теребила косичку на виске, пока не расплела ее окончательно. Тут и вся моя прическа рассыпалась.

Сегодня, чтобы отвлечься, я опять подслушивала под дверью. Говорил один из гостей отца:

— Закон и кодекс должного — это хорошо и правильно. Только если задуматься, сколько мы нарушаем мелочей изо дня в день. А если нам перестанут это прощать?

— Кто имеет право судить? Разве что Небо.

— Или высшее существо.

— Кто же? Тех, что избирают путь служения и безупречности и на самом деле следуют ему, не сыскать. Разве монахи? А остальные — увы. Даже если в голове сплошь долг и высокие идеалы, не могут быть все поступки человека безукоризненны.

— А надо ли? Боюсь, найдись такой, он не был бы человеком. Интересно, правда ли это.

Вечером ко мне прибыла Ясу, как обычно, в розово-красных шелках. Интересный узор у нее на платье — цветы апельсина, а между ними — крылатые рыбки. Ее свадьба с Инари дело решенное. Конечно, Инари красив, но слишком уж самовлюблен, гордится семейным богатством. Мне будет трудно гостьей входить в дом подруги. Впрочем, Ясу человек этот нравится, так что желаю им счастья.

Я сочиняла письмо двоюродной сестре, Ясу удивлено заметила, что кисть моя выписывает странные вензеля, и ехидно добавила, что, видимо, я влюбилась. Я чуть не чиркнула кистью ей по носу, но вместо этого сделала вид, что любуюсь тем, как солнечный луч играет на занавесе.

Ясу насмешница и очень умна, хотя в последнее время занята только собой.

— Я привезла подарок, — сказала она и достала рукопись, украшенную изящными рисунками.

— Это стихи древнего поэта о человеке, полюбившем девушку-оборотня. Ты же любишь красивые сказки.

Мне захотелось возразить, что я не считаю подобные истории сказками, хотя они происходят и не часто. Когда мы с Ясу росли, она представляла себя облачной девой, а я — героиней-воительницей прежних времен. А сейчас я — всего лишь Юхи из дома Саэ, и призрачный меч мой направлен на себя самое.

* * *

Лесоруб, поглядывая на товарища, пошевелил угли в костре.

— Говорят, нечисти больше стало… Я и сам видел.

— И я видел, — согласился товарищ. — А еще говорят… — Он склонился к самому уху и прошептал несколько слов. Тот недоверчиво покачал головой.

— Опасные речи ведешь. Да мало ли что болтают… Быть того не может, чтобы из Столицы оборотня прислали!

— Прислали! — Фыркнул товарищ. — Да ты сам подумай. Трудно ли подменить настоящего? Может, и слуги его — не люди, а кто человек и знает, боится до безумия, вот и молчат?

Первый лесоруб покачал головой.

— Как бы там ни было, пусть их… живем в глуши, главное — помалкивать, и все обойдется.

— Так подобные обычно в глуши и охотятся… чтобы следов не оставить.

Огонь ни с того ни с сего начал потрескивать, гаснуть.

— И как часто они… ну, эти… на охоту выходят? — опасливо спросил первый. Товарищ его только рот раскрыл, как с ближайшего дерева сорвалась небольшая черная птица и описала круг над поляной. Лесорубы с криками кинулись в разные стороны.

Записки Юхимэ

Только слепой не заметил бы, что он отличает меня. На меня поглядывали с завистью — я же чувствовала неуверенность. У меня никогда не было увлечений сердца, однако… мне казалось, что он держится вовсе не так, как держатся с девушкой, к которой чувствуют склонность. Он ни разу не сказал мне лестного слова, кроме как об умении держаться в седле. Ни разу не прикоснулся ко мне.

Что ж… я не ровня ему. Он мог бы взять меня в дом… от такой мысли кровь приливает к щекам — да, но женой мне ему не стать.