Песня длиною в жизнь

— Позаботься о ней, Момона, — услышала она голос Анри.

— Естественно. Не волнуйся, — донесся голос Симоны. — И Лулу. И Ив. Мы все позаботимся о нашей Малышке.

— Ив, — медленно повторил Анри. — Что у нее с ним? Они любовники?

— Ну и что тут такого?

Эдит сжала губы, чтобы не рассмеяться вслух. Очень характерная для Симоны реакция.

— Мне это не нравится, — признался Анри. — Я не могу представить, как он трахает ее.

На этот раз Эдит увидела, что он бегает с пустыми руками, явно взбудораженный разговором.

— Все очень просто, Анри: когда ты, наконец, расстанешься с женой, Эдит вернется к тебе.

Эдит прислушалась к себе. Оставит ли она Ива, если Анри согласится на развод? Она решительно покачала головой.

— Да. — Анри фыркнул. — Да. Именно это я и сделаю. Да. Сейчас я поеду в Париж и решу этот вопрос.

— Твоей старой песне больше никто не верит. Ты едешь в Париж, потому что Дорис хочет, чтобы ты был там. Даже слепому и глухому это очевидно. Прости, Анри.

Звуки из комнаты были слышны отчетливо: Анри закрыл чемодан, шагнул к двери. На полпути он повернулся к Симоне:

— Обещай мне, что присмотришь за Малышкой. Чтобы она не делала глупостей.

— Обещаю, — заверила его Симона. Но Эдит очень хорошо знала, что подруга держит за спиной скрещенные пальцы. Она невольно усмехнулась.

Анри толкнул дверь слишком резко, Эдит не успела спрятаться.

— Ах вот ты где!

— Я никуда и не пропадала, — ответила она.

Улыбаясь, она указала на его чемодан:

— А ты, я смотрю, прямо сейчас уезжаешь.

— Это не то, чем кажется. Я…

— Счастливого пути, Анри. — Она встала на цыпочки, подождала, пока он наклонится к ней, и запечатлела поцелуй на его щеке. — Мы поговорим, когда я вернусь в Париж.

Он колебался.

— Удачных тебе гастролей, — наконец пожелал он, словно шапочный знакомый.

Потом расправил плечи и прошел мимо нее. Не обернувшись ни разу, он спустился по лестнице. Он не попытался обнять ее на прощание.

Анри все понял.

ГЛАВА 18

Ницца

Позже, когда Эдит вспоминала о первых неделях своих гастролей на юге Франции, ее память воскрешала бесконечные часы, проведенные в машине, гостиничные номера, где она репетировала с Ивом, и сцены, на которых они выступали. Больше ничего. Ив все это называл своим «величайшим горем». По-прежнему ничего не получалось. Несмотря на то что они переделывали, обновляли, снова изменяли его программу, успех так и не пришел. Не помогала требовательность Эдит, которая даже после бесконечных часов репетиций говорила: «Еще раз, пожалуйста!» Не помогало честолюбие Ива, которое заставляло его встряхивать головой в конце репетиции и петь еще раз, чтобы в конце концов добиться идеала. Так и ехали Эдит и Ив, пересекая разоренные войной земли французского юга, которые в ноябре были далеко не такими живописными, как в другие времена года. Они путешествовали от неудачи к неудаче. Кое-где «нового Монтана» встречали немного более благожелательно, но в основном спасать положение приходилось Эдит.

— Вам бы поменяться ролями… — сказал Эдит Луи Баррье после очередного провального вечера.

Она глубоко вздохнула.

— О, Лулу, было бы лучше, если бы я и правда стояла у него на разогреве, а не наоборот.

Луи открыл шампанское, которое принес в гримерку Эдит. Он ловко ослабил проволоку и поворачивал пробку в бутылке до тех пор, пока она не выскочила с громким хлопком.

— Когда-нибудь у него все получится, — убежденно сказал он и наполнил бокалы.

— Я тоже так думаю. Когда уже публика наконец поймет, что перед ней — исключительный артист? Послезавтра мы будем в Марселе. Если его не примут в родном городе, это убьет его.

Она оперлась локтями на туалетный столик, за которым отдыхала после выступления, и закрыла лицо руками.

— Этого не произойдет. Он сильный, — возразил Луи.

Улыбаясь про себя, Эдит подняла глаза. Да, Ив силен. Именно это она и любила в нем — его неистребимую силу, от которой порой захватывало дух. Он был силен не только потому, что обладал громадной волей как артист. Он во всем был настоящим мужчиной, что ее и покоряло. Она даже терпела его ревность, которая не прошла даже после отъезда Анри.

Иногда ей даже нравилось, что Ив хотел единолично владеть ею; она воспринимала это как часть той мужской силы, которая была неотделима от него.

— Я здесь…

Эдит совершенно забыла о присутствии Лулу. Она удивленно посмотрела на него, смущенно рассмеялась и взяла предложенный бокал из его рук.

— За что пьем? За мужественность Ива? — Она глупо хихикнула, как юная влюбленная барышня.

— Мы пьем за сообщение от мадемуазель Бигар. Я только что разговаривал с ней по телефону во время концерта.

Эдит чуть не уронила бокал. Шампанское выплеснулось и залило ее руку жемчужными каплями. Она немедленно слизала их, что было не очень прилично, зато помогло ей успокоиться. Хотя ее охватил страх, она нашла в себе силы задать вопрос удивительно спокойным голосом:

— Почему ты не сказал мне сразу?

Спустя мгновение она поняла, что Лулу не принес бы ей шампанского, если бы это были плохие новости.

— Когда я мог тебе это сказать, Эдит? Ты стояла на сцене. Но вот теперь я здесь.

Она кивнула.

— Итак?

— Назначена дата слушания. Все произойдет на следующей неделе…

Разочарованная, она прервала:

— И это все? Тогда я бы предпочла не пить шампанское до следующей недели. Хотя стоп! Обидно упускать такую возможность. Я выпью его сейчас, но не за кого-то и не за что-то, а просто так.

Она решительно подхватила бокал и одним длинным глотком выпила пузырящийся напиток, не дожидаясь, пока Луи скажет тост и вообще не глядя на него.

— На здоровье! — сухо проговорил он. — Мадемуазель Бигар сказала, что Морис Шевалье вернулся в Париж. «Весь в белом», как она выразилась. Комиссия оправдала его по всем статьям обвинения.

— Что? Просто так?! — Эдит с трудом подавила кашель, вызванный пузырьками шампанского.

— Ну, не совсем. Говорят, что писатель Луи Арагон^[54] убедил Шевалье спеть «Интернационал» на кладбище Пер-Лашез перед мемориалом в честь убитых в тысяча восемьсот семьдесят первом году коммунаров. Это стало знаковым событием.

Она подумала об элегантном, всегда спокойном и уверенном в себе Морисе Шевалье, необыкновенно обаятельном человеке. Он был почти вдвое старше нее и, сколько она себя помнила, являлся настоящей звездой, королем парижского шансона, которому она всегда выказывала искреннее и глубокое восхищение. Несмотря на свое простое происхождение, Морис казался настоящим джентльменом, исполненным благородства. Эдит с трудом смогла бы заподозрить его в любви к коммунарам. Что за странное выступление на кладбище? Это была цена, которую ему пришлось заплатить за снятие обвинения. Эдит содрогнулась при мысли о том, чего же попросят у нее.

— Теперь уже известно, кто его осудил, — продолжил Луи. — А еще Шевалье согласился сделать публичное заявление, которое снимут на камеру, что он никогда не был именно на гастролях в Германском рейхе, а только пел перед французскими военнопленными в лагере, где он и сам находился в качестве военнопленного во время Великой войны. Говорят, что он помог выйти на свободу десяти заключенным. Однако Андре думает, что это намного меньше того, что сделала ты, Эдит. Поэтому она уверена, что комиссия также оценит твой вклад и дело будет закрыто.