Песочные часы с кукушкой

Мисс Кромби вскочила и порывисто обняла фабриканта.

– Спасибо, спасибо, мистер Клюев! Я была такой глупой, как же я сама не сообразила!

Неловко приобняв девушку за спину, Карл Поликарпович добродушно усмехнулся в усы: еще, казалось бы, совсем недавно и он так же мучился, ночей не спал. Ходил под окна к Настасье Львовне, дышал сиренью, что цвела у ее дома, даже стихи порывался писать. А, увидев ее однажды со столичным хлыщом, решил, что уедет его зазноба в Санкт-Петербург, поминай как звали, – надумал сначала топиться, а потом плюнул на все и заявился ко Льву Игнатьичу, изрядно выпив для храбрости, дочерней руки просить, стараясь успеть поперек франта. Который оказался ее двоюродным братом. Так что Клюев сейчас хорошо понимал, отчего эта барышня себе такие ужасы надумала. Современная молодежь – она такая, ей все подавай прямо сейчас.

– Ну-ну, полноте. – Карл Поликарпович похлопал девушку по спине и, когда она отстранилась, подмигнул. – Пригласите на свадьбу?

– Конечно. – Мисс Кромби утерла слезы и протянула ему скомканный, влажный платок. – Еще раз спасибо. Простите, что смутила вас своим поведением…

Она уселась напротив и уже спокойно, с видимым удовольствием принялась допивать чай. Затем вдруг, словно спохватившись, подняла взгляд, полный смутного непонимания, на фабриканта:

– Скажите, мистер Клюев, а почему, когда я сказала, что «Он» Адама не отпустит, вы предположили, что это Жак?

– Ну… – Дернул же черт за язык, подумалось Карлу Поликарповичу. – Я… в общем, не нравится он мне.

– Но Жак и сам служит у мистера Шварца. Он не более свободен, чем Адам, насколько я могу судить. Видимо, тоже чем-то сильно ему обязан… Я понимаю, что ошибалась насчет Адама и его намерений, но ведь мистер Шварц действительно будто бы… привязал их чем-то. Он мсье Жаком помыкает, а тот молчит…

Тут уж Клюев не вытерпел.

– Вы на Якова не наговаривайте, будьте любезны. Этот ваш «страдалец» Жак еще тот негодяй и темная личность, и кто кого в кулаке держит, я б еще три раза подумал.

– Я бы назвала мсье Мозетти человеком вероятно распущенным и слишком уж нахальным, но «негодяем»? Что он такого сотворил? Может, оступился, нарушил закон, и теперь мистер Шварц его этим шантажирует, при себе держит?

– Шанта… мисс Кромби, это слишком. Яков и мухи не обидит!

Девушка поджала губы и уже воинственно, а не потерянно, откусила от булочки. Услышав про муху, приподняла бровь, но догадалась, что это русская идиома.

– Мистер Шварц весьма жесткий человек. – Заявила она непререкаемым тоном. – И при этом умеет влиять на умы людей вокруг так, что они и не замечают, как он ими помыкает. – Затем, словно бы озвучила непривычные для себя, до этого момента лишь начавшие формироваться мысли, Джилл умолкла на секунду и добавила: – А ведь правда. Я до этого не задумывалась, насколько он умеет затуманить разум. В свой первый к ним визит я вообще чуть не заснула.

Карл Поликарпович невежливо фыркнул.

– Нет, погодите. Мистер Шварц явно держит при себе и Адама, и Жака с какой-то целью, пользуется плодами их труда… Вот вы знаете, сколько получает Адам за свою работу? А я знаю. Ни пенни. Он как-то сказал мне, так буднично, что он и мсье Мозетти работают задаром, только за стол и кров.

– Ну, сейчас пойдут журналистские рассуждения про эксплуатацию, – вспылил Клюев. – Знаете ли, многие рабочие спины гнут и за меньшее. И не наше дело лезть в чужой карман, если уж на то пошло.

Джилл примирительно накрыла его руку своей.

– Простите, мистер Клюев. Вы мне так помогли, а я снова обременяю вас своими подозрениями. Я понимаю, мистер Джейкоб ваш друг. Я больше ни слова плохого не скажу о нем, обещаю.

– Ладно. – Охотно согласился Карл Поликарпович.

Они завершили чаепитие в молчании, мисс Кромби вскоре ушла, еще раз поблагодарив невольного свидетеля ее душевных терзаний и обещав пригласить фабриканта на свадьбу с Адамом. А Клюев засиделся в кофейне допоздна. Официант носил на его столик чайник за чайником, а Карл Поликарпович угрюмо сидел, полный тяжких дум. Поначалу он возмутился, услышав обвинения журналистки, но чем дольше он сидел, тем большие сомнения возникали у него. Что-то все же было в ее словах, какое-то зерно… И вот сегодня – он несся сломя голову к Якову, собираясь разнести Жака в пух и прах, и какая-то пара фраз от друга – и он уже готов был выкинуть дневник Петруши. Да, отобрал его у Жака сначала, но выходил из дома на Никольской, уже уверив себя, что безопаснее будет и вовсе избавиться от документов, что Певцов собрал. Хотя… Таким ли он уверенным был? Да, разум его согласился с доводами Якова, они были всем хороши, как ни глянь. Но чувства… Карл Поликарпович все сидел, и думал. И каждый раз, пытаясь подобраться к мучающей его проблеме то с одного, то с другого бока, он натыкался на твердое, незыблемое ощущение – он должен верить Якову.

И вот это-то «должен» и пугало его больше всего.

«Полно, – сказал самому себе Клюев. – Я переволновался, у меня ум за разум заходит, столько всего приключилось… домой, домой, спать. Завтра утром все покажется дурацкими треволнениями… А Петруша? – Внезапно вспомнил он о помощнике. – С ним-то что делать? Вдруг задумает опубликовать свою историю?».

Расплатившись, Клюев направился домой, пешком, чтобы было время поразмыслить. И к порогу особняка пришел ровно тогда же, когда и к решению. Петрушу он отправит в Россию, к родным. Или даже сначала в отпуск – отдыхать. Скажем, в Крым, или на лечебные воды, на Кавказ. А потом продлит ему отпуск, чтобы парень с семьей повидался… А там, возможно, и вовсе предложит ему место у брата в мастерской.

Клюев чувствовал, что поступает правильно. Он так и не пришел к однозначному выводу: то ли Жак с Яковом вместе задумали что-то нехорошее, то ли француз один морочит голову всем, включая своего патрона; не решил, будет ли вообще вытаскивать на свет эту дичайшую историю с Калиостро. Но одно знал твердо – начнет он свой «крестовый поход» с разоблачением или нет, пусть это поставит под удар его, а не Певцова. Тот еще молод, у него вся жизнь впереди…

Яков и Жак склонились над ретортой, в которой жидкость, наконец-то, приобрела искомый темно-синий цвет, что вызвало у обоих вздох облегчения.

– Куда девать отходы? – Спросил Жак, кивая в сторону большой бадьи, куда они выливали неудавшиеся образцы.

– Разбрызгай. В оранжерее. – Яков снял очки. – Вреда растениям не будет, мне даже интересно, как именно они начнут расти. Здесь на сегодня все, теперь надо перенести граммофон в электрическую лабораторию. Хм, отчего-то под Вертинского мне хорошо работается, я эту грампластинку заслушал, мне кажется, до дыр.

Дверь скрипнула и вошел Адам.

– Что-то стряслось? – Поинтересовался Яков, краем глаза наблюдая за тем, как Жак сливает результат многочасовой работы в крепкую колбу. Он подобрал со стола резиновую крышку-затычку и протянул помощнику. Адам тем временем подошел, подал телеграмму.

– Принесли с пометкой «срочно», только что.

Шварц пробежал пару строчек глазами, поднял взгляд к потолку, что-то прикидывая, затем зажег горелку и поднес бумажку к пламени.

– Что-то еще?

Адам кивнул, и на его лице мелькнула еле заметная тень.

– Приходила мисс Кромби. Мы поговорили.

– О чем? – Яков махнул рукой на начавшего было ворчать о «всяких дурных девицах» Жака, указав ему на колбу, заполненную едва ли наполовину. – Лей, не отвлекайся… Так о чем вы говорили? – Он снова повернулся к Адаму.

– Она пришла узнать, что я чувствую и что собираюсь делать в связи с этим.

– И что ты ей ответил?

– Правду. Что я люблю ее, но делать ничего не собираюсь.

Яков стряхнул пепел с пальцев, скептически посмотрел на молодого человека.

– Да ну… Я ведь велел тебе не встречаться с ней.

– Вы сказали, цитирую: «Адам, я запрещаю тебе видеться с этой девушкой, навещать ее дома или на работе…»

– Я помню, что я сказал. – Прервал его Шварц, и задумчиво покачав головой, отошел к соседнему столу. Открыл ящик и стал в нем копаться.