Песочные часы с кукушкой

– Готово, патрон. – Жак, безрезультатно подергав завязки, стянул фартук через голову. – Насчет этой Кромби – неужто я ее недостаточно напугал?

– Видимо, недостаточно, – сказал Шварц.

– Или она просто без ума от любви, pazza d’amore. – Хмыкнул Жак.

– Или, – покладисто произнес Яков. Окончив, видимо, свои поиски в ящике, он подошел к секретарю, и тихо, проникновенно сказал: – Адам, я приказываю тебе забыть эту девушку, мисс Кромби.

– Не могу, Яков Гедеонович.

Жак присвистнул:

– Бунт на корабле, кэп.

– Заткнись, – все так же спокойно произнес Яков.

А затем молниеносным движением ударил зажатым в правой руке ланцетом в грудь Адама, целя в сердце.

Кончик лезвия остановился в миллиметре от белоснежной рубашки секретаря. Адам, нисколько не переменившись в лице, держал Якова за запястье – крепко, железной хваткой.

– Это уже не бунт… – Прошептал Жак. – Это попросту невозможно.

– Отпусти мою руку, Адам. – Сказал Шварц и, когда юноша беспрекословно разжал пальцы, швырнул ланцет на стол; тот звонко задребезжал, ударившись о стекло реторты. Пожалуй, этот жест был единственным проявлением эмоций – более Яков никак не выказал своего удивления. Голос его был так же ровен. – Адам, ты ведь знаешь, что на меня твое чувство самозащиты не распространяется?

– Знаю, Яков Гедеонович.

– Почему же ты меня остановил?

– Я… – Тут впервые на лице юноши промелькнула не смутная тень, а яркое, видимое невооруженным глазом чувство. Правда, определить, какое именно, представлялось затруднительным даже Жаку, а уж он был искусным чтецом лиц. – Я… считаю, что моя смерть заставила бы мисс Кромби страдать. Я не хочу причинять ей боль.

– Понятно… – Вздохнул Яков. – Ты свободен. То есть – иди работай, я хотел сказать. Вечером принесешь в мой кабинет отчет.

– Хорошо, Яков Гедеонович.

Когда за Адамом закрылась дверь, Жак решился – подошел к Шварцу, уставившемуся в окно, присел на стол рядом. Подхватил ланцет и повращал его в пальцах, ненавязчиво наблюдая за хозяином – ждать бурю, или пронесет? И опять, как впервые, удивился тому, как поразительно меняется цвет глаз патрона, в зависимости от его настроения. Светло-зеленая, как скованное льдом зимнее море, радужка постепенно оттаивала, приобретая оттенки пронизанной солнцем травы.

– Кхм, – кашлянул Жак. – Что происходит, amico mio?

– Он учится. Совершенствуется.

– Может, он просто… приболел, запутался? Как тогда, после самоубийства? Просто сомневается…

– Нет. – Яков посмотрел на Жака и чуть скривился. – Я специально ударил его неожиданно. У него не было времени выбрать линию поведения, взвесить решение… Оно уже созрело в нем.

– Говорил я, надо было сделать его попроще. – Жак отложил ланцет. – Что теперь делать-то? Весь проект псу под хвост… из-за этого идиота.

Яков внезапно засмеялся.

– Ты уж определись, либо «попроще», либо «не идиота».

– А я вполне последователен – все его беды от излишнего ума, – парировал Жак, обрадовавшись тому, что патрон, похоже, не намерен метать громы и молнии. – Но вопрос остается открытым – что нам делать? Адама теперь использовать нельзя, а времени, чтобы создать нового, у нас нет.

Яков снова повернулся к окну, и Жак заметил, что цвет глаз Шварца снова меняется, почти неуловимо… на этот раз зелень стала насыщенней, и вспомнилась отчего-то болотная вода. Задумчиво, даже напевно, Яков произнес:

– Ну почему «нельзя»… Всегда можно что-то придумать.

Визит пятнадцатый

Джилл решила заглянуть в редакцию перед тем, как идти домой. Когда она только вышла от мистера Шварца, мысли ее сумбурно наскакивали одна на другую, но разговор с русским фабрикантом несколько успокоил ее. Она вспомнила, что рабочий день все еще продолжается, в редакции осталась недописанная статья, а, как известно, работа – лучший способ отвлечься от тяжелых дум.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Джилл удивленно отметила, что оттуда не слышны ни крики, ни хлопки, ни музыка – вокруг висела странная тишина. Молодые журналисты и корректоры обычно шумно обсуждали новости, заводили патефон или просто дурачились. Неужто дядя наконец призвал их к порядку? Открыв дверь редакции, Джилл огляделась – никого. Она посмотрела сначала на наручные часы, затем на большие, висевшие на стене справа – все верно, половина четвертого, еще два с половиной часа до окончания работы.

– Кто-нибудь есть? – Негромко крикнула она. Тишина неприятно давила на уши, и пустые столы смотрелись пугающе.

В кабинете дяди раздался шорох. Мистер Кромби выглянул в большой зал, и, увидев Джилл, взмахнул руками, подзывая ее к себе.

– Милая моя! Ты что тут делаешь? Ты почему не на Грин Сквер?

– А что там? – Напрягла память Джилл.

– Ты даже не знаешь? Я думал, ты первая туда на всех парах помчалась. Все наши ребята уже там – и Рори тоже. Там пикет, «Общество против механизации», огромная толпа, они приковали себя к воротам перед зданием Совета Острова.

Дядя коснулся усами ее щеки – на нее пахнуло табаком, – и тут же развернул девушку к двери, подталкивая обратно.

– Скорей езжай туда. Рори фотографирует, но описать, что там будет, он не сможет, уж тем более, интервью взять. Скорей, девочка моя. – Мистер Кромби сунул ей в руки блокнот, карандаш и, подхватив шляпку, которую она успела снять, криво напялил ей на голову. – Я на телефоне сижу, вдруг это не единственная акция. Поторопись!

Джилл раздраженно дернула шляпку, локоны выбились из прически. Она немного не так представляла себе «работу, отвлекающую от неприятностей». Эта работа сама была похожа на неприятность.

– Ты так суетишься, будто мы – настоящая газета.

– А ты считаешь, это не так? – С обидой в голосе спросил дядя.

Джилл вздохнула и чмокнула дядю в лоб.

– Прости. Просто у меня… плохое настроение. Я отправляюсь, возьму кэб или паромобиль. Может, нам завести свой для редакции? Чтобы журналисты прибывали на место первыми?

– У нас не настолько «настоящая газета», – хмыкнул дядя, но по его тону она поняла, что он уже не обижается. – Пока могу предложить только велосипеды.