Песочные часы

— Спасибо.

— Наелась? — удовлетворенно спрашивала мама.

Таня мыла посуду, а я выходила на крыльцо с книжкой.

Иногда, кроме посуды, мама еще просила ее вымыть крылечко. Таня мыла, а я поднимала ноги, чтобы не мешать ей, когда она протирала под лавкой.

Когда она уходила, я говорила мрачно:

— Я бы сама могла вымыть.

— Я знаю, как ты моешь! — сердито отвечала мама. — Одно-единственное дело я тебе поручила, и то!.. И потом, как ты не понимаешь! Она очень заинтересована в этой работе. Им сейчас трудно, для них это подспорье. Я же ей плачу!

После полдника отдыхающие собирались у волейбольной площадки. Болельщиков было много, и среди них на почетном месте сидел главный режиссер. Поэтому каждая игра превращалась в маленький импровизированный спектакль.

Вообще-то, все, кроме Сережи, играли довольно плохо, но как раз это и придавало ежедневным соревнованиям особое комическое единство. Сережин друг, Шурка Штейн, сидел на стремянке и судил игру, подражая интонациям футбольного комментатора Вадима Синявского.

Однажды на волейбольной площадке появилось новое лицо — девушка в синей юбочке и белой блузке с матросским воротником, невысокая, очень хорошенькая, с каштановыми, подстриженными до плеч волосами. Ей кричали:

— Давай, Искра! Врежь им, Искра!

Она улыбалась и «резала».

Искра. Необычное имя, но оно к ней шло. Она играла на той же стороне площадки, где Сережа, и чувство надвигающейся опасности все больше утверждалось во мне. Мне уже казалось, что Сережа пасует мячи только ей, а она — только ему, и это неспроста, что они вроде как уже отделились от остальных. Я убеждала себя, что это мне только кажется, просто они играют лучше других, вот и пасуют друг другу.

Когда на пляже Сережа мужским, оценивающим взглядом смотрел на Женьку Дубцову, я, может, тоже ревновала, но это была, скорее, игра в ревность, потому что я чувствовала, что Сереже не нравится Женька.

А тут я испугалась.

Да, я оказалась права. Сережа влюбился. Теперь не только я это видела, но и другие тоже. Да и трудно было этого не заметить: он откровенно искал ее общества. Провожал ее, когда она с судками возвращалась в деревню: Искра с бабушкой сняли комнату в Дровнино, неподалеку от нас. Он нес ее судки, она шла рядом, и они разговаривали.

И на пляже он садился там, где располагалась Искра. Он и не скрывал, что влюбился. Да и не одному ему она нравилась, и неудивительно. Она даже мне нравилась. То есть сердцем я ее ненавидела, но умом понимала, что Сережа прав, влюбившись в Искру. Даже Штейн выразился про Искру, что она небезынтересная личность.

Она перешла на второй курс Щукинского театрального училища. Наверно, там, в училище, она привыкла к успеху. Она не принимала всерьез Сережину влюбленность, он ведь был моложе. Она относилась к нему как к мальчишке. Командовала:

— Сережа, сбегай узнай!

— Сережа, сбегай принеси!

И он послушно, даже с радостью, бегал. Я и представить себе не могла, что он может стать таким мальчиком на побегушках.

Как-то, когда я возвращалась в деревню к ужину, Искра, которую, как обычно, сопровождал Сережа, окликнула меня:

— Постой! Ты в деревню? Я с тобой. — И, обернувшись к Сереже: — Да не надо меня провожать! Что я, дорогу, что ли, не знаю?

Он послушно остановился и спросил:

— А можно я после ужина зайду?

— Нет-нет, — сказала она решительно. — Я сегодня никуда не собираюсь. Встретимся завтра на пляже, ладно?

Он еще постоял, а потом повернулся и побрел назад. Обернувшись, я увидела, как он идет, походкой отвергнутого влюбленного. Сережа! Кумир наших девчонок! Непобедимый рыцарь!

— Господи, вот привязался! — сказала Искра. — Я люблю с ребятами простые, товарищеские отношения, а когда все эти страдания начинаются — я терпеть не могу. У меня брат на два года старше, я с его компанией до сих пор дружу, просто, без всяких романов. А вот у нас в училище один парень на втором курсе, довольно талантливый и на внешность ничего, и вот он тоже в меня жутко влюбился, вроде Сережи, — она засмеялась: — Тоже вроде Сережи!

Повернув ко мне лицо, блестя глазами и зубами — все-таки она очень хорошенькая, можно понять Сережу, — Искра стала рассказывать про этого парня из училища:

— Он меня спрашивает: «Хочешь, я ради тебя со второго этажа прыгну?» Я говорю; «Не хочу! Ничего мне от тебя не надо, понимаешь? Мне с тобой скучно»! А он мне говорит: «Ну чем мне доказать свою любовь?» А я, просто чтобы отвязаться, говорю: «Можешь погасить папиросу о собственную руку?» А он курил как раз. И — представляешь, какой дурак? — он тут же прижимает горящую папиросу вот сюда вот. И стоит. Губу закусил и смотрит на меня!

Искра даже приостановилась, чтобы посмотреть, какое впечатление произвела на меня эта история. Признаться, она меня поразила. Я подумала, что мне бы никогда в голову не пришло такое. Да и вряд ли ради меня кто-то станет гасить папиросу о собственную руку. А вдруг она и с Сережей проделает такой опыт?

— А ты что? — спросила я.

— Ничего. Не люблю дураков… Слушай, а куда это мы идем?

— В деревню, только другой дорогой. Тут ближе.

— Симпатичная тропинка! Я тоже тут буду теперь ходить. Интересно, кто это догадался ступеньки сделать через овраг?

— Мой брат. Для своей жены. Еще давно.

— Вот это муж! — восхитилась Искра. — Это я понимаю!

Мы вышли из оврага к пшеничному полю. По узенькой меже Искра шла впереди, я за ней. Мне хотелось спросить про того студента: как он теперь? По-прежнему в нее влюблен? Но Искра вдруг воскликнула:

— Вон моя бабушка! Ну, пока!

И она побежала, стараясь не расплескать содержимое судков, навстречу пожилой даме, собирающей васильки.

Наверно, у меня был очень угрюмый вид, когда я подошла к нашему крылечку, потому что мама спросила:

— Что с тобой?

— Ничего, — ответила я.

Мама обернулась к Валентине Ивановне и сказала:

— Она последнее время ходит как в воду опущенная.

— Все ясно! — сказала Валентина Ивановна и погрозила мне пальцем. — Признавайся: кто он?

— Никто.

— Неправда! — продолжала приставать Валентина Ивановна. — По глазам вижу! Ну-ка, отвечай: в кого влюбилась?

— В Штейна! — сказала я, чтобы отвязаться.

Я думала, они поймут, что я вру. Штейн был умный, но некрасивый, с огромным носом, и у него было прозвище Сирано.

— Ну что же, — одобрила Валентина Ивановна. — Очень интересный мальчик. Из интеллигентной семьи. Дедушка знаменитый профессор.

Надо же, поверила! Ну и пусть, мне же лучше.

Мама сказала: