Пьесы

Главное — не факты биографии, не события жизни и даже не поступки. Главное — цели, которые ты ставишь перед собой.

Цели у твоего папы всегда были грандиозные.

При каких-то других обстоятельствах он мог бы стать диктатором. Он мог бы объявлять войны, поворачивать реки. Конечно, он мог бы убивать. Одного человека или миллион человек, все равно — он мог бы это сделать, если бы это было нужно. В нем была отрешенность настоящего героя.

То, чего у тебя нет, к сожалению. Я смотрю в твои глаза, ты так похож на него, но все же ты — это не он и не можешь быть он и иногда я ненавижу тебя за то, что ты это не он.

Я должна найти более безопасную тему.

Как мы познакомились? Это было в институте. Было первое занятие. Английский язык. Он вошел, коротко постриженный, в тельняшке, такой непохожий на всех нас, девочек из приличных семей. И когда он сел на заднюю парту, в его сумке явственно звякнули бутылки.

Я не преувеличиваю, все было именно так.

Это был наш общий кошмар — представитель народа, то, что называется словом «mujik» — находилось прямо среди нас.

Мы старались не оглядываться назад, туда, откуда пахло табаком и потом.

Потом вошла преподавательница и сказала что-то вроде: «I congratulate you about start your stady in our institute».

Стало тихо.

Она удивилась и спросила — неужели никто не знает слово «Congratulation»? Кто-то из девок предположил: «Объяснение?»

Нет, это было не объяснение.

И тогда с задней парты раздался его голос: «Поздравление». Учительница расцвела.

Это было единственное английское слово, которое Вадим случайно знал из песни группы «Роллинг стоунз».

Весь первый курс я поглядывала в его сторону. В институте он появлялся редко, попахивая перегаром и пытаясь спором о Сартре отвлечь преподавательницу античной литературы от того очевидного факта, что он не прочел ни одной пьесы Эсхила. А на перемене аргументировано доказывал, почему «Список Шиндлера» — профанация, а «Терминатор-2» — великое кино.

О нем рассказывали всякие страсти, как его пытались убить, как он сам пытался покончить с собой — в общем, он был интересен.

В конце второго курса у него на пальце появилось обручальное кольцо, и он между делом сказал, что он женился, что она страшна как смерть, богата как Ротшильд и он влюблен в ее деньги.

На следующий день выяснилось, что он просто взял кольцо у кого-то поносить. Но было уже поздно, я уже погибла.

Я влюбилась в него без памяти.

Теоретически я знала, что мужчин надо ловить в сети, но мои сети никуда не годились, он все время ускользал.

После какой-то дискуссии на паре я подошла к нему, предварительно до блеска отполировав в уме наш будущий разговор.

Набрала побольше воздуха в легкие и начала: «Кстати, я с тобой не разговариваю». Он пожал плечами, буркнул что-то типа: «Бывает» и ушел в мужской туалет, из которого вываливались в коридор клубы табачного дыма. Даже не спросил, почему именно я с ним не разговариваю.

Я стояла в коридоре и слушала, как с легким стуком осыпаются на пол буквы из нашего несостоявшегося разговора:

«Почему это ты со мной не разговари»

«Потому что ты»

«Да ладно! Я не»

«Зачем тогда ты сказа»

Я ждала.

Это было непросто, но я научилась ждать. Тем более, у меня не было другого выхода. Или он будет мой, или мир погибнет — решила я.

Как вам известно, мир, хотя и находился несколько месяцев по моей вине на грани гибели, все-таки не погиб.

В конце второго курса у Вадима обнаружилась задолженность в виде двух экзаменов и одного зачета и его стали отчислять из института. Я пошла к декану и попросила дать Вадиму еще один шанс. Декан — Елизавета Алексеевна — умная женщина, она прекрасно понимала потенциал Вадима, но со мной она говорила совсем о другом. Она спросила: ты что, выходишь за него замуж? Да — соврала я и в этот же момент поняла, что я не вру, что да, я выхожу за него замуж.

Вадим ждал меня у деканата. Я пересказала ему наш разговор с Елизаветой, он вздохнул и сказал, что как честный человек, он теперь действительно должен на мне жениться.

После этого мы поцеловались.

Много лет спустя он объяснил мне, что для него это было сознательным решением. Вадима переполняли силы, с которыми он пока не умел обращаться. Он был опасен. Он понимал, что может уничтожить себя. Женитьба казалась ему единственным способом спасения. Я должна была защитить его от его самого.

Мы поженились через полгода. Свадьба была скромная. Кроме родителей была одна моя подруга и двое его друзей.

Посидели за столом час или два, а потом пошли вместе с ним пешком в общежитие. Это был деревянный дом. Окно нашей комнаты выходило на пятиэтажку, которая закрывала все небо. На стекле был многолетний слой пыли. Я взяла тряпку и начала отмывать окно, а Вадим сел на кровать и написал рассказ о том, как мы поселились в общежитии, как я вымыла окно и вместе с пылью смыла к чертовой матери пятиэтажку, которая закрывала вид на речку и небо. Рассказ заканчивался тем, что мы сидели и смотрели в окно, щурясь на солнце.

На самом деле за три года мы ни разу не видели солнце из нашего окна. Пятиэтажка стояла крепко, не смывалась.

Это были годы ужасной нищеты. Мы жили на стипендию. Буквально умирали с голода. Я варила суп из хлебных крошек и бульонного кубика.

Иногда ходили к моим родителям, они нас подкармливали. Но они тоже бюджетники, им тоже все время задерживали. Страшное время было.

Мама однажды купила рыбный паштет, угощала нас бутербродами. А на следующий день папа вроде как в шутку сказал, что мы с Вадимом сожрали весь паштет. Вадим молча встал и вышел. Я побежала за ним. Мы вернулись в общагу. Это не обсуждалось, но я поняла, что больше никогда не увижу своих родителей.

Через три дня родители пришли извиняться и Вадим их простил.

Вадим мог найти работу, но я хотела, чтобы он писал. Он не должен был отвлекаться ни на что. У меня… то есть у нас была цель. Но к пятому курсу стало совсем плохо. Цены росли, а стипендию нам не прибавляли. Нам не хватало даже на хлеб.

Мы с Вадимом пошли устраиваться в газету. Мы хотели писать о культуре.

Мы ходили на концерты, на спектакли, на фильмы. И странное дело — то, что писала я, брали и печатали, а то, что писал Вадим, не брали. Я никак не могла понять — ведь он же пишет с десяти лет, он всегда хотел писать, он прочитал столько книг. Почему у него не получается?

Через пару месяцев зам. редактора Рахманов предложил мне пойти в штат. А Вадиму он сказал, что в нем он не заинтересован. Я испугалась. И отказалась, естественно, сказала, что в нашей семье пишет Вадим. Рахманов пожал плечами и повторил, что он в нем не заинтересован.

С этого дня я не написала ни строчки.

Вадим продолжал писать. В конце концов Рахманов взял у него небольшую заметку в четыре предложения о посвящении в студенты. Потом еще одну. И еще. А дальше пошло. Через полгода его взяли в штат, а потом он вообще стал правой рукой Рахманова.