Пьесы

ЭЛИН. Это поможет?

ДАВИД. С другой стороны, мы можем сидеть здесь до тех пор, пока не ляжем.

МАРТИН. Значит, вы можете сидеть здесь всю ночь. По мне, так это нормально. Мне не впервой не спать сутки напролет, черт побери. Даже не знаю, сколько ночей я провел на вахте, когда мы шли под конбоем в Мурманск. Посмотрим, кто первый не выдержит.

ГЕОРГ. Под конбоем?

МАРТИН. Да, под конбоем — ты хоть знаешь, что это такое? Есть вещи, значение которых тебе никогда не понять… Если бы я захотел, то мог бы рассказать тебе то, что ты недостоин услышать. Если бы я захотел — но с какой стати?… Вы знаете, что значит идти под конвоем?

ГЕОРГ. Не под конвоем, а под конбоем.

МАРТИН. Под конбоем? О чем ты?

ГЕОРГ. Ты что, конбоев не видел? Ни разу не видел ни одного конбоя?

МАРТИН. Конбоя никогда не видел!

ГЕОРГ. Ну как же — конбой до Мурманска?

МАРТИН. Что за бред ты несешь! Какой конбой? Это называется конвой! Ты небось даже не знаешь, где Мурманск находится! Я уверен! Знаешь ли ты, что такое мину тридцать градусов в Северном Ледовитом океане, — а он при этом не замерзает? А знаешь, как шторм приходит с ледового плато в шестидесятиградусный мороз и как ножом прорезает насквозь самые толстые куртки? Ты ползаешь по палубе, словно дальтоник, с лицом, израненным осколками льда! А на палубе полторы тысячи тонн льда…

ГЕОРГ. Сколько?

МАРТИН. Полторы тысячи! Холод такой, что в фонарике батарейка садится, ветер башмаки с ног срывает… Знаешь, каково это — сутками обходиться без сна, неделями спать по десять-двадцать минут за ночь, не получать никакой горячей пищи, только кукурузные лепешки целыми днями, ходить в мокрой, соленой и липкой одежде? Волны как небоскребы, и ты молишься Богу, чтобы эта волна стала последней, скорей бы конец, скорей бы опуститься на дно морское и выспаться… Каково это, знаешь? Ни черта ты не знаешь! А я видел, как огромные грузовые суда шли ко дну с людьми и грузами на борту. Я был на корабле, когда он врезался в обломки горящего судна, чтобы волны от него навсегда накрыли немногих выживших и они избежали бы медленной смерти от обморожения ведь у нас не было времени подобрать их… Я вытаскивал из воды мальчишек, которые были не старше тебя, Давид, легкие их были полны нефти. А эти суки не понимали… Я только хочу сказать… Я никогда не принимал всей этой возни с девками… Я никогда этим не занимался, до тысяча девятьсот двадцать второго… каким же я был дураком. Но я никогда не был с женщиной. Мне никогда это не нравилось, никогда я этим не занимался. Даже Свен говорил: и как это у тебя получается?.. Вот я и попробовал, а потом ходил весь в слезах в морской фуражке… А потом эта ведьма вернулась и сказала: прости… Но было уже слишком поздно… Черт бы вас всех побрал! Элин, помнишь Свена?

ДАВИД. Мам, я хочу посмотреть шестидневный пробег.

МАРТИН. Каждое утро четыре года подряд я вставал в половине седьмого, шел будить тебя, потом спускался, чтобы сварить тебе кофе и два яйца, которые я подавал на стол, положив возле блюдца две сигареты. Затем снова бежал наверх и говорил, что тебе надо поторопиться, чтобы успеть на автобус. А ты только падал на кровать и засыпал, мне приходилось тебя тормошить, а потом ты спускался, капризный и недовольный, как обычно, съедал яйца и выпивал кофе, хватал сигареты и деньги и, едва попрощавшись, уходил, но, вместо того чтобы поспешить на автобус, ты обегал вокруг дома и заходил в него через большой вход, крался вниз и прятался там в мужском туалете… Если бы твой классный руководитель не позвонил мне и не спросил, почему ты последнее время не ходишь в школу, мы бы так ничего и не узнали. Тебе не стыдно?

 Пауза.

Давид, тебе не стыдно? Старик отец встает ни свет ни заря, готовит тебе завтрак… а ты плюешь ему в душу… Ну все, с меня хватит, черт побери! Больше ты мне не сын. Мой сын — тот, кто жив, а твой — тот, кто мертв… Мудрый сын приносит отцу радость, а сын безрассудный приносит печаль своей матери… Дай мне своего сына, и мы съедим его… Слышишь, Элин, я знаю Библию так же хорошо, как и ты. Такой бодрой я не видел тебя уже несколько месяцев. У тебя даже цвет лица изменился.

ЭЛИН. Это синяки.

МАРТИН. Все шутишь… Смотрите, а вот и Густафсон!

 Все оборачиваются. МАРТИН вскакивает и убегает.

ГЕОРГ. Сейчас смоется! Давид, хватай его!

МАРТИН (запирается у себя в кабинете). Ха-ха! Ну что теперь скажите? Получили? Подонки! (Строит гримасы.)

ЭЛИН (раскрывает пылесборник, чтобы вытряхнуть подвески, достает оттуда бутылку). Смотрите.

ГЕОРГ. Что это?

ЭЛИН. Это что такое?

 МАРТИН корчит ей рожи.

ГЕОРГ. Ты кого там изображаешь? Капитана Хорнблауэра?

ДАВИД. Нет, он похож на епископа Хеландера. (Кричит.) Ты прям капитан Куиг.

МАРТИН. Что?

 МАРТИН скидывает пиджак, закуривает.
 ЭЛИН принимается мыть посуду.

(Кричит.) Я уже вымыл! Оставь! Идиотка! Ты что, пьяна?

ГЕОРГ. Мне выбить окно? Выруби свет, пусть сидит в темноте и считает купоны.

ДАВИД. Тогда я не смогу посмотреть шестидневный пробег, если он будет купоны считать.

ЭЛИН. Лучше всего дать ему несколько таблеток и уложить спать.

ГЕОРГ. Несколько?

ЭЛИН. У меня есть второй ключ.

ГЕОРГ. Он заметит.

ЭЛИН. Давид его отвлечет. А я открою дверь.

ДАВИД. Что надо делать?

ЭЛИН. Зайди с передней стороны, поговори с ним. Попробуй отвлечь его. А я буду сидеть за столом.

ДАВИД. О чем говорить-то?

ЭЛИН. О чем угодно. О чем-то приятном.

ДАВИД. Не могу.

ЭЛИН. Можешь.

ДАВИД. Пап… Ты меня слышишь?.. Па-ап?

МАРТИН. Что ты хотел?

ДАВИД. Папочка…

МАРТИН. Иди наверх, ложись спать. Возьми с свою маму, иди наверх и ложись.

ДАВИД. Папа… Папочка.

МАРТИН. Я спрашиваю, что ты хотел? Оставь меня в покое. Ты что, не видишь, я здесь.

ДАВИД. Пап… послушай меня. Ты слышишь, что я говорю?

МАРТИН. Нет. Иди отсюда.

ДАВИД. Пап, ну пожалуйста…

МАРТИН. Я устал от твоих «пожалуйста»!

ДАВИД. Знаю.

МАРТИН. Ничего ты не знаешь. Посмотри на своего брата, ты только посмотри на него! (Строит рожу ГЕОРГУ.) Берегись его, помнишь, как написано в Библии: И схватил его снизу за пятку!

ДАВИД. Может, все-таки пойдешь наверх, ляжешь? Скоро двенадцать. Тебе надо отдохнуть, ты устал… Ляг поспи, и все станет лучше… ты слишком много работаешь… Иди ложись, отдохни, а завтра поговорим вчетвером… Мы тоже скоро ложимся… Мы же тебе добра хотим. Ты что, не понимаешь?.. Все хорошо… Просто мы беспокоимся.