Петербург - нуар. Рассказы
Шрифт:
Маша взялась за перила моста и отдернула ладонь, прохладный неприятный металл. Как она любит касаться гранита, так она ненавидит металл… руки еще потом долго пахнут.
Зажглись круглые фонарики, осветили мутную клубящуюся воду… вот она, «ледяная рябь канала»… только сейчас лето и все равно — ледяная… Воду протаранил прогулочный катер, хохочущие пьяненькие туристы замахали ей рукой. Маша отвернулась. Почему Сева вдруг захотел встретиться здесь? Она вынуждена теперь торчать на улице как столб, на потеху редким прохожим. С одной стороны Крюкова канала высилась Мариинка, с другой — нелепый вечный недострой, который в неизвестном будущем должен стать вторым залом театра. Когда еще Мариинка была ее театром, она ждала с трепетом, что будет, когда их переведут в новое здание, а в старом начнется ремонт… На ее глазах расчищали место для нового, рушили день за днем Дворец культуры имени Первой Пятилетки, мрачноватый сталинский ампир. Некоторое время, словно наглядная иллюстрация падения империи, из горы мусора и обломков оставались торчать только огромные
«Все едут, едут, будто город резиновый, уже по улице спокойно не пройти», — с дежурным раздражением подумала Маша.
А если такого нанять… ему и платить много не придется, а когда эта моль пойдет из театра, он подтолкнет ее с моста, и никто не заметит… Что за мысли! Какие дрянные мысли!., а ведь правда, не заметят. Ночью… но только с таким нельзя связываться… проболтается. А если… пойдет эта девица… она квартиру снимает там дальше, на Мастерской… может, вообще койку снимает, а не квартиру… и если вокруг никого, то Маша сама попросит закурить… что за чушь, ведь если ее толкнуть, девица будет кричать… и потом, стоп, ведь Маша не знает точно, было ли у Севы с ней что-то. Безумие какое, вот до чего доводит ревность. Она закрыла глаза и будто увидела, как эта бледная выдра с веснушками летит в холодную воду, четверть секунды, и все — нету…
Маша почти перегнулась через перила — надо же, какие низкие. И никаких узоров, просто две палки-перекладины… да, да, загублена жизнь… вон, тот Дима, где он сейчас? Болтал, веселился, и девушки на него заглядывались тогда в кафе. Странно, когда он ее по руке погладил, в ней все полыхнуло… ну и что? До него был один, Сергей Павлович, что ли, она его даже и не вспоминала, вот сейчас первый раз вдруг… Тоже написала материал по Севиной указке, еще в самом начале, когда они познакомились, а этот Сергей Павлович, нет, Константинович… точно, Константинович, как ее блудный отец… выбросился из окна… Хватит! Если она завтра не пойдет, и не сделает себе нормальный педикюр, и не сможет заплатить Ласточке за прическу, то невозможно жить, — надо как-то выпутываться. Ласточка столько стала брать, нахалка, зато лучше мастера не найдешь… Но Маша уже ей и так за два раза задолжала. Сева ведать не ведает, как она себя выстраивает каждый день, начиная с раннего утра, ей био-добавки на неделю чего стоят, или он думает, что она моет голову ромашкой, а руки мажет подсолнечным маслом?
К тетке вот еще месяц назад обещала зайти, тут она живет в двух шагах… нет, не пойдет, эти визиты вводят ее в жуткую депрессию, просто в петлю бросайся, сколько времени потом отходит, а на психолога у Маши сейчас денег нет, психолог три шкуры дерет, пусть тетка сидит там в своей коммуналке и мнит себя овдовевшей герцогиней. Когда дядя Паша умер, квартиру по настоятельной Машиной просьбе разменяли. Любимая племянница получила комнату, которую она теперь сдает, а сама снимает приличную отдельную жилплощадь, и тетке тоже досталась комната. Ну и кто виноват, что попала в коммуналку? Маша убеждала тетю согласиться на квартиру за городом, там воздухом бы дышала, кружок в клубе вела, все равно ее с работы потихоньку выдавили, — нет, прилипла к своему центру, а зачем? В коммуналке ей даже взять в руки инструмент не дают, соседи сразу скандалят.
Все это вызывало у Маши депрессуху, нет, с ней такого не случится, она будет стареть красиво, и ребенка, может быть, родит, одного, хоть и не очень хочется, но мужчинам это нужно… Да что же он не идет, Сева, в конце концов!
А может, он вообще забыл про нее с этой выдрой облезлой, господи боже мой, как сердце бьется… нет, так это оставить невозможно.
— Глядите, из-под двери вода. Меня закрыли, а воду забыли закрыть, две недели не было горячей воды, вот краны и откручены. Но если я не иду туда, там, где Машенька, где встречаются реки, — так чему удивляться, что воды текут ко мне, протекают горячими кровями, мутными, бурливыми, и кораблики снуют по ним туда-сюда, словно иглы в венах у соседского мальчика, иглы, которые он засаживает себе на кухне, думая, что я не замечаю. Я хотела попросить у него, да боялась спугнуть. Зачем мне игла? А осветить этот двор-колодец — вдруг сверкнет?.. там, где никакого света, лишь серая волчья тоска… да, да, ночного серого волка тоска. Вот таким мне снился ад: сижу я в узкой глубокой яме и все время гляжу наверх — там, где-то очень высоко, тусклый свет… но мне туда не попасть никогда. Никогда.
Я и переезжаю только из-за снов, сны страшные стали сниться. Вот снилось, что я в колодце, не во дворе-колодце, как этот, а в самом настоящем, только без воды, и сверху упыри тянут длинные щупальца и хотят достать. Особенно в дождь снится, и как будто везде они начинают ползать и шевелиться. Но я не боюсь. Знаю, если начну играть — все пройдет, но соседи говорят: шум. Сейчас бы могла — никого… но сегодня как раз не надо играть. Ни в коем случае не надо, ведь кто-то уже играет, прекрасно играет. Вот не знаю кто… там где-то, наверху…
Вода течет, не перестает. Что же, если я не иду туда, где встречаются реки, то он хитрит — дешевая хитрость!.. и строит ловушки, чтобы как всегда забавляться со мной как кот с мышью — схватить и оставить… схватить и оставить.
Всеволод поставил машину довольно далеко. Он шел не торопясь, хотя опаздывал на свидание с Машей. Реальная девка — но глупая девка, полезная девка, но душная девка. Тянуло его, грешным делом, на танцорок чуть ли не с детства, да таких, чтобы без амбиций, он балетных звезд не любил и за именами не гнался, безымянная балетная девочка — вот лучшее, что может быть, так на Машу и наткнулся. Шейка вытянутая, глаза огромные, ресницами хлопает, каждое слово ловит, голодная всегда. Боится лишнее движение сделать, чтобы не опозориться. Ведь она из глубинки к тетке приехала на чужие хлеба, правда, тетку мамой звала, а дядьку папой, потому что матери не было, а отца она пару раз в жизни видела. Пугливая как заяц и все выполняет без лишних слов, в какую позу ни поставь. Он этим пользовался вовсю — и лежа, и стоя, и вверх ногами.
Оказалась она еще и в других вещах полезна — мозгами умела пошевелить, когда надо, и оскалиться вдруг могла на чужих, характер показать, защитить хозяина, и это ему понравилось. С одной стороны, нравилось… а с другой — как-то мешать стало. В последнее время Всеволод почувствовал: трясет малышку его, трясет, — видно, пришло ей время гнездования… он эти штучки их знал и для Маши на многое был готов. Дать ей, что ли, ну, тридцать тысяч баксов — для нее немало, а от него не убудет, еще принесут. Он и больше бы мог, да сильно баловать не стоит, так… на первое время прийти в себя. Подержал бы ее еще, привык, но тут завелось обстоятельство… нежное такое обстоятельство, восемнадцати лет от роду… а Маша… она ведь не поймет, хотя и зря… могла бы уже усечь — ему, Севе, многое позволено, почти все, и пусть уж принимает мир, каков есть. Интересно, что она без него делать будет? Тут кольнуло Севу как-то нехорошо в бок, это вякнула его непревзойденная, прославленная интуиция. Знает она больно много, а от обиженной женщины хорошего не жди, тем более от Маши, она вообще особая статья. Деньгами с ней не разойдешься, ей другое надо… он бы ее кому-то с рук на руки сдал… в хорошие руки — такое у них тоже водилось, но с ней и этот номер не пройдет, обозлится еще хуже… ну и?.. А не стереть ли ее? Сева пользовался этим странным оборотом, потому что ему очень нравилось слово «стереть», его многозначность: стереть с лица земли, из памяти, просто стереть резинкой, как будто не было ничего и все начинается заново, а что там раньше наляпали» никто и никогда… Стереть. Сева не удивился этой мысли, как будто только и ждал ее, и стал буднично подсчитывать свой убыток, материальный и моральный, в том или ином случае — если он сотрет Машу или оставит ее ходить по земле.
Сева был стреляный воробей, карьеру начал с малого, прошел огонь и воду в самый пик бандитизма, а сейчас жил как будто мирно и тихо. Он был из интеллигентной семьи, осторожен, хитер, прекрасно образован, а когда надо — щедр и обладал особым обаянием, привлекавшим к нему людей. Занимал Сева немалый государственный пост и в интервью говорил про себя гордо: «Я созидатель». Если требовалась черная работа, то ему уже мараться было не надо — всегда находились для этого услужливые руки, но тот животный ужас, который в юности во время разборок (а он в каких только не перебывал) ему не раз пришлось испытать, не забылся. Иногда, чтобы расслабиться, Всеволод Михайлович брал небольшую паузу и отдавал дань своему давнему, еще школьному увлечению искусствами: фотографией и живописью. Устраивал выставки и ходил по пивнухам вместе с художниками-студентами, умиляясь их детской вшивости и малым потребностям в жизни. «Словно букашки, крошками хлеба живут и тому рады, вот же жучата, навоз земли, что же, и это надо… должны же на чем-то деревья расти». Так смеялись они с Машей, и Маша его прекрасно понимала, она была жадная на жизнь, но слишком жадная, вот что.
Они встретились на Крюковом у Торгового моста, как и договорились.
Уже стемнело, включили подсветку, и в воде появилось серебристое отражение мерцающей в сумерках колокольни Никольского собора.
Маша ни словом не упрекнула мужчину за опоздание, сделала вид, что увлечена разглядыванием подъемных кранов, которые пересекли свои длинные стрелы, будто вступая в разговор.
— Вот убожество, — сказала она, махнув рукой в сторону нового здания.
— Посмотри на это с другой точки зрения — урбанистический пейзаж, столкновение плоскостей. Намного скучней будет, когда все это достроится.
Он не стал объяснять ей, что по большому счету стройки — столкновение не плоскостей, а интересов, и убожество тот, кто проиграл.
Маша неожиданно вскрикнула. После тревожных фантазий, одолевавших ее во время ожидания, ей почудилось вдруг, что вода выплеснулась из берегов и коснулась ее лодыжки.
— Что такое, малыш?
— У тебя есть сигарета?
Сева протянул пачку, странно, она же не курит. Так, изредка баловалась тонкими женскими сигаретками.
Маша вспомнила, как собиралась прикурить у бледной кордебалетной моли. Она засмеялась, опять не к месту.