Петербург в 1903-1910 годах

18 октября.Ура! Мы свободные люди!!

Вчера был в гостях у Сиверса (члена ученого комитета Министерства финансов): вдруг за ужином раздался звонок; хозяин вышел посмотреть, кто пожаловал, и быстро возвратился с листком в руке.

— Господа, манифест!

Дважды прочли его и от души чокнулись за новую Россию. Нашлись и в нашем небольшом кружке скептики, но в общем шаг вперед сделан, и большая тяжесть свалилась с души!

Ночью возвращался от Сиверса по Невскому; везде горело электричество; по тротуарам и за извозчиками бегали мальчишки, размахивавшие листами бумаги и выкрикивавшие: «Манифест! Высочающий манифест!»

Манифест Николая II и Всеподданнейший доклад С. Ю. Витте с программой реформ в прибавлении к «Правительственному вестнику» (17 октября 1905 г.)

Сегодня на улицах вывешены флаги, на углах у расклеенных манифестов толпятся кучи прохожих. День серый и тусклый.

Говорят, что сегодня Николай приезжает из Петергофа в Зимний дворец, и что манифест этот дело рук Витте, который читал несчастному императору чуть ли не целые сутки историю французской революции с российскими комментариями.

Ночью, оказывается, не обошлось без происшествий. Около часу все бывшее на Невском бросилось на Загородный к Технологическому институту: в нем студенты устроили форт Шаброль [165] , и их оцепили войска. В эти войска из института бросили бомбу, убили городового и извозчика; солдаты ответили залпом.

Затем — только что появился на улицах манифест — на углу Литейного и Невского остановился какой-то субъект и, собрав вокруг себя значительную толпу, начал говорить, что «Нет, теперь уж этого нам не нужно! Мы должны вести революцию до конца и т. д.» Там же мирно присутствовали пристав и два околодочных. Очевидно, слышавший эту речь А. Беграмов струсил, как сам признался, и поспешил скорей прочь.

165

Форт Шаброль — ироническое название дома в Париже, где в августе 1899 г. забаррикадировался со своими вооруженными последователями глава Антисемитской лиги Ж. Герен, подозреваемый в государственной измене.

12 часов дня.На Невском большое оживление; тротуары забиты народом. Конок все-таки нет. Николаевский вокзал закрыт; движение поддерживается только частными омнибусами. На углу Невского и Дегтярной я и шедший со мной А. И. Воскресенский были свидетелями любопытной сценки. Видим там небольшую толпу; некоторые из нее (было все простонародье) кричат: «Мерзавец! Палкой бы его, подлеца, по голове. Манифест смеет позорить!»

Оказалось, что какой-то субъект, прочтя прибитый к стене манифест, обругал его, за что едва не поплатился боками и должен был удирать во всю прыть.

2 часа дня.Поехал с женой на Невский проспект. Люди и экипажи запрудили его совершенно. Извозчик сообщил, что с заводов прибыли 2 парохода с рабочими, и что сегодня утром он был очевидцем, как у Технологического института гусары изрубили за что-то саблями какого-то господина: он получил три раны в голову [166] .

На Невском у угла Суворовского мы встретили толпу рабочих, о которых сообщил извозчик. Впереди шли дети, было много простых, но чисто одетых женщин, мужчины производили опрятное, хорошее впечатление. У всех на левой стороне груди алели красные банты из лент; над процессией развевались два небольших, складных красных флага.

166

У Технологического института 18 октября 1905 г. был ранен в голову известный историк и будущий советский академик Е. В. Тарле (1874–1955), в то время приват-доцент Петербургского университета.

Теснившиеся по тротуарам прохожие махали шапками и кричали ура. Шествие отвечало тем же. Как-то странно и радостно было видеть эти красные флаги, банты, еще вчера бывшие под жесточайшим запретом, а сегодня мирно и беспрепятственно двигающиеся по городу! Николаевский вокзал открыт; около него, как всегда, белели ряды носильщиков, подъезжали извозчики с кладью и пассажирами — дорога, очевидно, работает.

На углу Владимирской мы свернули с Невского и направились к Технологическому институту: я хотел проверить рассказы о творившемся там. Несколько окон института со стороны Загородного проспекта пробиты пулями; дырки в стеклах второго этажа виднелись чрезвычайно отчетливо, но их очень немного, не более трех. Против подъезда стояла полурота гвардейской пехоты; из-за стекол закрытого подъезда выглядывали солдатские лица и виднелись штыки. Толпа вокруг стояла значительная; около подъезда и на тротуаре теснилась самая разношерстная публика. Мы сошли с извозчика и вмешались в нее. Один из технологов разъяснил, что в институте заперты под караулом 83 студента и 2 профессора; из окна института была брошена бомба, «никого не убившая и, несомненно, провокаторская». Ночью приезжал в институт Витте для разбора происшедшего, и теперь арестованных держат до «выяснения дела». Около нас, конечно, сейчас же собралась порядочная группа, один — брюнет, довольно посредственно одетый, нечто вроде рабочего, сообщил, будто в путиловцев сегодня опять стреляли.

«Одной рукой дают, другой берут. Вот вам и манифест!» слышались негодующие голоса.

Места, где произошел взрыв бомбы, я не мог найти — никаких следов повреждений мостовой нет, или же оно было занято солдатами. Последние в ответ на бомбу стреляли, но, как я уже говорил, следы пуль на окнах единичны, и из студентов никто не ранен.

Митинг у Петербургского университета 18 октября 1905 г.

Окружавшие нас говорили, что у Казанского происходит митинг, на который навалилась «черная сотня», что там идет побоище, и присылали просить помощи.

Мы с женой сели на извозчика и направились туда. Сквозь колоннаду собора увидали двигающиеся по Невскому флаги; их было семь: два белых с черными надписями «Да здравствует свобода и царь» и пять обычных, торговых цветов. За флагами валила огромная толпа любопытных; митингов и драк не не было и следа. Мы вмешались в толпу и последовали за процессией; флаги свернули на Морскую, к Зимнему дворцу и остановились перед средними воротами. Раздалось пение «Спаси Господи люди твоя», затем ура; в воздух полетели шапки, замахали руки, платки. Толпа притиснулась к самым воротам, из-за запертых решетчатых створ чернели косматые шапки гренадер. Толпа, занимавшая все пространство между дворцом и колонной, состояла почти сплошь из простого люда, рабочих, лавочников и т. п. Один полный, бородатый старик плакал, пели от души. Зазвучал гимн, опять «Спаси Господи», ревели «ура» — царь не показывался. Большой он враг себе, царь Николай! Позади, ближе к колонне и дальше, теснились не участвовавшие в демонстрации: там публика была отборнее; окна департаментов, что против дворца, форточки — все было открыто и отовсюду высовывались головы чиновников.

Флаги двинулись наконец влево, к адмиралтейству, но их остановили крики — «Назад, назад»; — в окнах правого выступа дворца показались какие-то фигуры. Грянуло новое ура, опять полетели вверх шапки и толпа, крича: «Бить анархистов! Долой анархистов!» повалила к выступу. На подъезде под ним стояли конногвардейские или кавалергардские офицеры; фигуры дам, принятых за царскую семью, и офицеры скрылись.

Демонстрация в Петербурге 18 октября 1905 г.

Толпа в этот момент была снята каким-то фотографом, с аппаратом стоявшим на извозчике. Народ повалил затем на Миллионную, мы же вернулись через Морскую на Невский; там творилось вавилонское столпотворение: лошади могли следовать только шагом; стена пешеходов едва передвигалась. Порядок тем не менее был замечательный. Медленно доплелись мы до Думы; около часовни Спасителя и на ступенях широкой лестницы в Думу чернело сплошное море голов; с первой площадки горячо говорил какой-то рыжеватый кудрявый человек с подвязанной щекой, без шапки, в пальто с барашковым воротником. Видом он походил скорей на рабочего. Только что мы успели перейти пол-улицы — он кончил и раздались аплодисменты. И вдруг часть толпы, слушавшей речь, в беспричинном страхе шарахнулась прямо на вереницы извозчиков; несколько минут происходила паника. Мы благополучно успели перебраться обратно; знакомые, слышавшие оратора, тут же рассказали содержание речи: он призывал не верить правительству, стоять на своем и требовать амнистии и освобождения всех политических арестованных. Затем неизвестный оратор назвал всех, кто славит царя, кто поет «Боже, царя храни» и т. п. — провокаторами, но приглашал ли их бить — я не успел узнать. Легко клеймятся у нас люди! Не наш — стало быть, провокатор!

Может быть, у Зимнего дворца и были ставленники правительства, но что много было искренних людей — свидетельствую. Они действительно пришли благодарить царя, уважение и любовь к которому истинно русский человек всасывает, вернее всасывал, с молоком матери!

После рыжего говорили еще какие-то ораторы, но мы их не слушали. На углу Садовой повстречали целый лес длинных красных флагов на высоких шестах и в виде хоругвей; явились они с Садовой, несшие их производили чисто хулиганское впечатление: испитые оборванцы — мальчишки и молодежь, ухарского, кабацкого вида. За этим пугачевским отрядом толпы не было, «ура» тем не менее гремело им с обеих панелей Невского. Среди хоругвеносцев выделялся какой-то солдат, форму полка его не успел разобрать.