Петербургские апокрифы
Шрифт:
Она говорила долго и горячо и потом вдруг оборвала:
— Да к чему же все эти разговоры? Ведь это только шутка. Как глупо! Не правда ли?
Они остановились и с недоумением посмотрели друг на друга.
— Нет, это не шутка, — тихо сказал Алеша. — Это не может быть только шуткой.
Верочка отпустила его руку и пошла по дорожке, склонив голову. Алеша шел за ней. На повороте они встретились. Верочка подняла голову. Будто пеленой какой-то было окутано ее лицо.
— А вы, вы-то сможете? Вы такой слабый, вам будет трудно.
Нежность и радость нахлынули на Алешу, он уже не помнил тяжелых
— Нет, нет, нет, — повторял он. — Мне будет хорошо, все будет хорошо. Милая, милая…
Солнце уже склонялось к пруду, из деревни доносилась гармоника, на террасе накрывали к чаю. Алеша и Верочка стояли у куста сирени и, как зачарованные, глядели друг на друга, улыбались и не находили слов.
Нагнувшись к белой ветке сирени, Верочка сорвала лепесток и сказала:
— Я нашла счастье, — и потом добавила, вздохнув, — но тогда сегодня надо ехать, Володя прав.
Девочки бежали звать к чаю.
Они шли, взявшись под руку, уже не таясь, не конфузясь, и Володя улыбался им с верхней ступеньки террасы, как бы приветствуя их решение.
Алеша и Верочка поднимались по украшенной березками лестнице спокойные, твердые, светлые.
Розы принца{332}
Сентиментальная новелла
Камилла встала на стол, за которым она продавала свои цветы и газеты, чтобы лучше разглядеть принца. Все обитатели Grande Hotel{333} столпились в вестибюле. Только рыжие англичане, не переменив поз, с сигарами в зубах и с газетами, продолжали сидеть, задрав ноги выше головы.
Когда автомобиль остановился, пыхтя, у подъезда, хозяин, господин Густав, сам распахнул обе половинки двери и начал кланяться еще за несколько минут до того, как в дверях показался принц.
Краснощекая хозяйская дочь Берта стала пунцовее тех пунцовых роз, которыми она должна была приветствовать знатного гостя.
Когда в дверях наконец появился худенький мальчик в сером дорожном костюме, мягкой шляпе и оранжевых перчатках, Камилла как-то не догадалась, что это и есть принц. Она продолжала пристально смотреть в открытую дверь, в которую виднелось темное небо с яркими звездами и фонари набережной. Но за мальчиком вышел только молодой человек в черном сюртуке и лакей в ливрее.
Между тем Берта, делая тройные реверансы, подавала мальчику свой букет.
Камилла чувствовала какое-то разочарование; совсем не таким представлялся ее воображению принц, наследник далекой, почти таинственной страны.
Мальчик сконфуженно улыбался и раскланивался с гостями. Огромный букет стеснял его, и, обернувшись, он вопросительно посмотрел на своего спутника. Тот сделал какой-то знак хозяину, и они быстро прошли к лестнице.
Собравшиеся для встречи
расходились.Камилла спрятала газеты в ящик.
Госпожа Сац, любившая поболтать, подошла к ней.
— Святая Мадонна, совсем мальчик, — горячо, по своему обыкновению, заговорила она, — совсем мальчик. Ничего царственного и какой худенький! Секретарь его очень рассердился на господина Густава за встречу. Принц хочет соблюдать полное инкогнито. Просят не кланяться ему, не делать реверансов и называть просто «господин Вернер» — такова воля его величества короля, да и сам принц не любит этикета. Он приехал сюда отдохнуть. Он отказался принять бургомистра и консулов. Болен он, бедняжка. Сегодня даже ужина не дождался.
Камилла слушала болтовню госпожи Сац, рассеянно перебирая ключи.
На улице, как всегда, Камиллу поджидал Карл.
— Почему ты так долго? — спросил он и сейчас же начал рассказывать о выгодном заказе, который ему удалось сегодня получить. Камилла молчала всю дорогу. Карл быль весел и болтлив. Он звал невесту (Камилла уже больше года была объявлена его невестой) в кафе, но испуганно как-то она отказалась.
Как всегда, перед самым домом, в темной улице, Карл обнял ее и поцеловал. Его жесткие усы кололи шею и щеки Камиллы. Поспешно она вырвалась и, не сказав ни одного слова, захлопнула калитку.
Не слушая воркотни матери, долго ходила Камилла по комнате, останавливаясь иногда у окна и глядя на яркие звезды; она думала о принце, не об этом бледном господине Вернере, а о другом, которого она ждала и не дождалась.
Принц и его секретарь вышли утром одни из самых первых. Они пили кофе на маленькой террасе, обращенной к морю.
Господин Вернер был в белом костюме и панаме, Камилла видела из-за своего столика, как он весело смеялся, часто соскакивал с места и подбегал к перилам, разглядывая море, сегодня тихое, ласково блестевшее на солнце, и далекие, едва розовеющие скалы острова.
Все, видимо, радовало принца. До Камиллы доносился его звонкий, почти по-детски звонкий голос, произносивший слова на непонятном ей языке.
Когда они кончили свой кофе и проходили через залу, принц продолжал весело говорить, с нескрываемым радостным любопытством оглядывая все, будто он видел эту обычную обстановку ресторанного зала в первый раз.
Когда они проходили мимо столика с газетами и цветами, Камилла поклонилась им, как кланялась всем гостям.
Блестящий взгляд господина Вернера остановился на Камилле. Он снял шляпу и раскланялся с ней с такой изысканной почтительностью, будто приветствовал принцессу, тогда как секретарь надменно едва дотронулся до полей своей панамы.
Уже в дверях господин Вернер сказал что-то секретарю и, обернувшись, сделал несколько шагов обратно.
Секретарь ответил недовольно и, перегнав принца, быстро подошел к Камилле.
— Две гвоздики, пожалуйста, — сухо и слишком отчетливо выговаривая слова сказал он.
Принц, стоя в дверях, улыбался, довольный своей выдумкой.
Камилла выбрала две самые яркие гвоздики и подала их секретарю. Не поблагодарив, тот бросил монету на стол и отошел.
Камилла смотрела, как принц взял гвоздику и заколол ее в петлицу. Сделав это, он поднял глаза на Камиллу и улыбнулся ей.