Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
Шрифт:
Церковь вскоре закрыли, а священника заперли в пустом сарае — ждали, когда за ним приедут из района. Сергей носил ему еду. Все село вышло провожать священника. Женщины плакали, мужики хмурились. Повезли на телеге в район, под телегой сломался мост, упали в быструю холодную речку (осенью). Священник, крепкий мужик, спас солдатика и помог собрать растерянные винтовки. Старший наряда убился головой о камень. В деревню приехали милиционеры — дознавались, кто подпилил мост. Одна тетка вякнула, что мост сгнил от старости, его давно следовало починить. Ее забрали «за политику».
До 1942 года Сергей строил метро в
Перевез к себе больную мать. Жил с ней в бане у начальника милиции на Кривоносовской улице. Писал в Москву, просил жилья, письма не доходили. Послал письмо с почтовым вагоном. Пришел однажды с работы, а мать уже перевезли на новую квартиру.
Сейчас ему 65 лет, седой, крепкий. Работает и на огороде, и в сторожах. Глаза голубые, взгляд ясный. Видно, что приличный человек.
Интересные попадаются мне сторожа.
28 июня 1987 г. Зеленогорск.
Максиму скоро шесть лет. Сегодня спросил у него:
— Почему ты растешь таким непослушным, а?
— Не знаю, — пожал он плечами.
Вот сижу за столом с разложенными бумагами — куски «Шута» передо мною, и оттягиваю время, чтобы не браться за него. Почему?..
8 июля 1987 г. Зеленогорск.
Не так давно я с бутылкой водки 0,75 л («Сабонисом») и бутылкой шампанского навестил Толика Мосальского. Не пил полгода. Мы сели за дощатым столом около сарайчика и начали литературно пьянствовать. Беседовать с Мосальским можно только в гамбите — первые три рюмки или чашки, пока он способен слушать и связно говорить. В миттельшпиле он начинает пускать пузыри из носа, заливисто смеется, лезет обниматься и ласково называет тебя дурой. Потом, словно одернув себя — а не слишком ли он добр к людям? — Толик суровеет, мрачнеет, делается надменным и смотрит на всех, как король в изгнании. Это эндшпиль — пора останавливать часы и сваливать.
В эндшпиле пришел его племянник Володя:
— Дядя Толя, я приготовил телеграмму Мирей Матье, хочу поздравить с днем рождения, проверьте ошибки.
Племянник ходил на ее концерт в Ленинграде, а потом взял у гостиницы автограф.
Толик назвал племянника бездельником, фарцовщиком, грозно пообещал всех уволить, и тут же за столом, сдвинув рюмки и бутылки, мы отредактировали телеграмму для французской певицы. Толик критиковал племянника за плохое знание французского языка и подбирал изысканные обороты: «Для меня большая честь в день Вашего рождения поздравить Вас…»
В это время Мирей Матье, возможно, принимала ванну или показывала себе в зеркало язык, не подозревая, что в городке на далеком Карельском перешейке в ее адрес зреет поздравительная телеграмма: «Мы высоко ценим Ваше искусство и всегда рады видеть Вас на нашей гостеприимной земле…»
В нашем Зеленогорске — от великого до смешного один шаг.
Выходился. Пообещал Ольге не пить, а работать, работать и работать.
8 августа 1987 г. Зеленогорск.
Маришка гостила у нас на даче. С Максимкой подружились быстро, расставались неохотно.
Ольгу называла
мамой, спросив у меня разрешение. Сначала шепнула мне на ухо: «Можно я тетю Олю буду на „ты“ называть?» Я разрешил, и Ольга разрешила.Потом спросила:
— Можно я буду тетю Олю мамой называть, пока я здесь?
— Можно.
Только и слышалось на два голоса: «Мамочка, мамочка!», «Папочка! Папочка!»
Поначалу не всё было просто.
— Папа, а тетя Оля твоя жена?
— Да.
— А мама?
— Тоже жена.
Маришка обрадовалась.
Тут я стал пространно рассуждать, что мама была раньше моей женой, а теперь моя жена тетя Оля. Но остается бывшей женой, а это очень важно — у нас с ней хорошие отношения. И всё такое прочее…
Маришка слушала внимательно, и что она поняла своей восьмилетней головкой с длинными пушистыми волосами на прямой пробор — не знаю. Но настроение у нас обоих улучшилось.
Ближе к вечеру, когда я возился с детьми на кровати, они стали делить папу.
— А папа был моим папой раньше, чем твоим, — заявляла Маришка. — Сначала он был моим, а потом уже твоим. Правда, папочка?
— А вот и нет, — спорил Максим, — когда я родился, тебя и не было. Правда, папа?
— Да? — не сдавалась Маришка. — А моя мама была женой папы раньше, чем тетя Оля. Правда, папочка?
Я сгреб их себе на грудь и спросил сначала Маришку, а потом Максима:
— Как твоя фамилия?
Они назвали.
— А твоей мамы?
— Каралис! — выпалила Маришка.
— А твоей?
— Каралис!
— Вот видите: мы все Каралисы, а вы мои каралисята. Чего вам не хватает? Хватит на эту тему болтать, болтуны.
И больше мы к этому не возвращались. Сходили сфотографировались втроем. Погуляли. «За мной, дети мои!», — звал я, и они с довольными улыбками догоняли меня и брали за руки.
Маришка растет доброй и ласковой девочкой. Она постоянно тянется обниматься и целоваться, несколько раз тыкалась к Ольге: «Мамочка моя!..»
Первый день она не спала и ждала меня до двенадцати — я сидел на веранде за машинкой. Когда вошел в комнату, заулыбалась — маленькая испаночка-цыганочка с распущенными волосами, загорелая после Азовского моря.
Максим чуть ли не влюбился в нее. Выпендривался и лез на стенку перед сестрой, но слушался. А Маришка, осознав свое старшинство, командовала иногда. Но бывало и ябедничала: «Папа, посмотри, что Максим делает!»
Она заправляла ему выбившуюся майку в трусы, и Максим покорно стоял, но стоило ей повернуть его к себе передом и взяться за резинку, как тот приседал: «Здесь я сам…»
Маришка закрылась в комнате, а Максим разлетелся к дверям: «Мариша, ты что там делаешь?» Ольга остерегла его: «Мариша переодевается», и он сразу остановился и, закатив глаза, стал кружить перед дверью.
Однажды я шепнул ему на ухо: «Пойди в комнату и вынеси свою баночку». Максим кивнул и побежал в дом.
— Ты куда, Максим? — Маришка, приплясывая, направилась за ним.
— Сейчас я приду! — Он остановился и замахал на сестру рукой. — Тебе со мной нельзя. Оставайся здесь! Сейчас я приду!
Повел их в универмаг покупать подарки. Уговор был такой: любую игрушку для их возраста. Мариша сразу углядела куклу с короной на голове, в голубом платье до пят и с белой прозрачной накидкой — «Метелица». Купили куклу.