Петербургские женщины XIX века
Шрифт:
— Господи! И одеться-то не дадут! Салопницами, вы хотите, чтобы мы показались, что ли?.. Уж без того бог знает на что похожи…
— А вот, поговори-ка у меня еще…».
Гости остались не совсем довольны приемом. В частности, мужчин не устроила крепость «пунштика».
«— Скажите, пожалуйста, почтеннейший Акула Герасимович, — сказал вполголоса Михаила Михайлович, — нас, верно, пригласили сюда с тем, чтобы уморить с голода… ну уж вечеринка!.. А еще написано „с угощением и разными забавами“, — хороши забавы, когда есть не дают…
— Да, я сам что-то проголодался…
— Ну, слава богу, кажется, несут пунштик…
Действительно,
Гости окружили поднос.
— Ну, пунштик, — продолжал Михаила Михайлович на ухо экзекутору, — только слава, что пунштик… просто какой-то жиденький чаишка… Э! Хе, хе!..
— Я думаю, можно подлить туда немного, знаете, того… ромашки.
— Послушай, милая, как тебя зовут?
— Савишна-с.
— Знаешь ли, Савишна, нельзя ли как-нибудь подлить в наши стаканы ромцу, а?
— Нет, Софья Ивановна и то заругалась, говорит: много налила…
— Что ты врешь, дурища ты этакая! — вскричала Софья Ивановна, лицо которой побагровело от досады. — Извините-с, Михаила Михайлович, глупая баба, только что из деревни, сию минуту… пожалуйте ваш стакан.
— Деревенская простота-с, — заметил Михаила Михайлович, злобно улыбаясь… — Ах ты, Савишна, Савишна! Вчерашняя-давишня! — продолжал он, глядя на смутившуюся бабу…»
Зато молодежь повеселилась.
«Аполлон Игнатьевич, чиновник чрезвычайно великого роста, худощавый, одетый в вицмундир светло-зеленого цвета, сел за фортепьяно. Звуки „Ну, Карлуша, не робей“ возвестили начало бала; кавалеры засуетились подле своих дам, остальные лица прижались к стенкам.
Начались танцы.
Между тем во второй комнате игра становилась горячее и горячее; Вакх Онуфриевич, который, вопреки приказаниям, данным Софьею Ивановной кухарке, подавать гостям не более одного стакана пунша, успел каким-то способом подхватить пару, горячился не в пример другим.
— Нет, братец ты мой, как хочешь, — кричал он Акуле Герасимовичу, ударяя кулаком по столу, — а не смей сбрасывать трефовой дамы; этого, брат, ты не смей!..
— Во-первых, я не ты, — сердито отвечал ему экзекутор, — а во-вторых, не имея чести вас знать лично, я спрашиваю вас, милостивый государь, по какому праву вы осмеливаетесь здесь кричать?..
— Что? Что?..
— Полноте, господа! Вакх Онуфриевич, как тебе не стыдно! — сказал Фома Фомич. — Эка беда, что Акула Герасимович сбросил трефульку, а тебе бы козырнуть да козырнуть, и дело было бы с концом.
Не знаю, чем бы окончилось все это, если б звуки первой французской кадрили, шарканье танцующих и в особенности неистовые притаптывания молодого Кувыркова не возбудили в игроках желания посмотреть, что происходило в гостиной. Действительно, было чем полюбоваться: Петр Петрович, танцующий с Любовию Фоминишною, казалось, хотел на этот раз превзойти самого себя. То с каким-то страстным томлением провожал он свою даму глазами, то вдруг вскидывался в сторону и семенил ногами чрезвычайно быстро; когда даме его следовало делать балансе, он преклонял пред нею одно колено, махал по воздуху платком и улыбался так, что сама Любочка невольно должна была потуплять глаза. Были и другие лица, достойные внимания, как, например, Волосков и еще какой-то молодой чиновник в черном фраке, танцующий с дочерью Силы Мамонтовича, и который употреблял
все свои усилия, чтобы обратить на себя внимание, но они решительно исчезали перед удалью Петра Петровича…»И даже завязалась светская беседа:
«— Ну, уж, признаюсь, сударыня, ваш сын так танцует, — сказал толстый бухгалтер Пелагее Кузминишне, — что я и сказать не умею… и где это он так ловко навострился?..
— Мой Петинька еще по сию пору не покидает уроков… каждую субботу аккуратно посещает он танцклассы.
— А должно быть, там очень хорошо учат, в этих танцклассах?
— Он говорит, что нигде так нельзя научиться танцам… кроме этого, общество, компания, все это там так хорошо, благовоспитанно…
— Конечно, — сказала Наталья Васильевна, — для молодого человека с образованием это много значит, в особенности если там, как вы говорите, общество, внушающее ему блеск, лоск, этак, знаете, необходимый… лессе-алле… — тут дама запуталась, или, как говорит Гоголь, зарапортовалась.
— А позвольте узнать, сударыня, сколько там платят, или это так приглашение какое-нибудь? — продолжал расспрашивать простодушный бухгалтер.
— О, нет-с, платят так же, как и в Клубе соединенного общества, — отвечала не менее простодушная Пелагея Кузминишна. — Только не знаю, сколько… да вот, Петинька, Петинька! Сколько ты платишь в танцклассе за урок?
— Целковый! — звонко закричал молодой Кувырков, делая антраша.
— Скажите, пожалуйста, да это просто клад.
— Уж не говорите…
Кадрили шли одна за другой и прерывались только Софьею Ивановной и Савишной, разносившими гостям (как бы нарочно во время танцев) яблоки, пастилу и винные ягоды…»
Получилась пародия на великосветский бал, но сами ее участники, разумеется, не воспринимали бал как пародию. Они были рады отдохнуть от своих трудов и проблем и развлечься так, как это им было доступно. Бахвальства, тщеславия и искреннего веселья на мещанских балах было, пожалуй, не меньше и не больше, чем в светских гостиных.
Петербурженки разных национальностей
С самого своего основания Петербург был многонациональным городом. Национальные общины сохраняли свой уклад и вносили особый колорит в пеструю жизнь города.
Одной из самых древних таких общин были финны, или чухонцы: частью потомки прежнего допетровского населения невских берегов, частью эмигранты из финских деревень, из Швеции или Финляндии. Финские деревни сохранились за Охтой, на Крестовском острове, в нижнем течении реки Фонтанки. Мужчины-финны работали извозчиками — вейками, женщины торговали молоком или нанимались в качестве прислуги, их ценили за чистоплотность и старательность, но побаивались, так как они часто обладали крутым нравом и умели «поставить себя».
Финская община вначале собиралась на молитвы вместе с петербургскими шведами в деревянной лютеранской церкви Святой Анны (современный адрес — ул. Большая Конюшенная, 8а). В 1745 году шведская и финская общины разделились. Финская община осталась на прежнем месте, а шведы построили свою церковь рядом — на Малой Конюшенной улице, 1.
Начиная с 1860-х годов в здании был сиротский приют для девочек, работала богадельня, касса для бедных, с 1820-х годов действовали воскресные школы, где юноши и девушки изучали лютеранское вероучение и финский язык. Приходу также принадлежала часовня на финском участке Митрофаниевского кладбища и молитвенный дом в Лахте.