Пётр и Павел. 1957 год

У разрытой могилы процессия остановилась. К железной ограде была прислонена мраморная доска, на которой проглядывали выкрашенные чёрной краской, но изрядно облупившиеся буквы: "Семивёрстов В.М. Чекист 1888– 1929".

Гроб поставили на две табуретки у могилы, и гражданская панихида началась.

Вперёд вышел офицер в чине подполковника. Достал из кармана шинели бумажку и начал читать:

– Товарищи!.. Мы сегодня прощаемся с нашим другом, с нашим верным соратником, дорогой Елизаветой Павловной Семивёрстовой. На заре создания нашей славной ВЧК Елизавета Павловна работала рука об руку с Феликсом Эдмундовичем. Благодаря её неустанному труду, тысячи безпризорников обрели в её лице заботливую мать и стали полноценными гражданами нашей страны, строителями коммунизма…"

Павел Петрович стоял в стороне, слушал официальную речь и недоумевал, неужели даже в этой ситуации нельзя найти нормальные, доходящие до сердца слова? Для чего нужна вся эта казённая безсмыслица, пустая и безчеловечная?.. И тут же вспомнил, как в тридцать четвёртом хоронил своего боевого друга Василия Безкакотова. Весельчак и балагур, душа любой компании, красавец и дамский угодник, он сгорел в какие-то несколько месяцев от жестокого рака лёгких. И вот, когда в Доме Красной армии, где проходила гражданская панихида, Троицкий подошёл к пожилому старшине-сверхсрочнику, который надевал траурные повязки и распоряжался порядком расстановки пришедших в почётном карауле, тот потянулся к уху Павла Петровича и участливо спросил трагическим шёпотом: "Вы где любите стоять? В ногах или в головах?" И Троицкий так опешил от этого странного, неожиданного вопроса, что в ответ не смог сразу сообразить, что именно имеет в виду старшина и как следует отвечать в данной ситуации. Совершено сбитый с толку он жалко пролепетал: "Я везде привык". "Понял, – подмигнул ему старшина. – Значит, в головах". И тут же объяснил причину своего решения: "В головах солиднее".

– Спи спокойно, наш боевой друг и товарищ, – прочитал подполковник заключительные слова своей короткой и маловыразительной речи. А уже от себя прибавил: – Пусть земля тебе будет пухом.

Никогда Павел Петрович не понимал смысла этого выражения. Как ни старался, но представить, что земля может быть чем-то, вроде пуховой перины, никак не мог. И вообще, говорить, что усопший спит – глупость несусветная. Он уходит в другой, совершенно неведомый нам мир, который людям в их земной жизни постигнуть не дано.

Застучали молотки, потом глухо и часто о крышку гроба стали ударяться комья мёрзлой земли, а Троицкий всё не уходил. Как заворожённый, он вглядывался в знакомые черты лица своего мучителя и не мог насмотреться. Как будто после долгой разлуки повстречал родного человека. Правда, человек этот сильно изменился. Сейчас перед ним стоял не уверенный в своей безнаказанности, наглый и безпощадный следователь, а совершенно потерянный человек, слабый и беззащитный. И вдруг Павел Петрович почувствовал, как в сердце его шевельнулась жалость.

Могильщики принялись дружно работать лопатами, и уже через несколько минут на месте разрытой могилы вырос аккуратный холмик.

– Товарищи!.. Друзья!.. – голос у Семивёрстова дрожал. – Спасибо всем огромное, что пришли… Мама была бы очень рада… Я прошу вас… в половине пятого маму… помянуть… Ну, как полагается… Кафе "Красный мак"… На Сретенке… В двух шагах от Колхозной площади… Ориентир – "Гастроном"… Буду всех ждать.

Он оглядел всех присутствующих, и тут!.. Мутный взгляд его наткнулся на тощую фигуру Троицкого, стоявшего в отдалении.

– Это ты?!.. – еле слышно сумел выдохнуть из себя.

К Тимофею подходили люди, жали руку, выражали свои соболезнования, а он не отрываясь смотрел на своего бывшего подследственного. Не мог оторвать взгляд от его лица.

Павел Петрович покачал в знак согласия головой, вздохнул и пошёл по аллее к выходу.

– Постой… те! – услышал он за своей спиной, обернулся и увидел, как, расталкивая скорбящих друзей своей матери, Семивёрстов бросился за ним. Троицкий остановился.

– Ты… Вы как узнали?.. – Тимофей был совершенно потрясён. – И почему?!.. Здесь?!..Зачем?.. Я ничего не понимаю. Вы… Значит, ты решил мне отомстить?!.. Добить, так сказать?.. Понимаю… Имеешь право… Что ж, добивай!.. Я на всё готов…

Уронил на грудь мотающуюся из стороны в сторону голову и медленно опустился на колени, не боясь испачкать своих выходных брюк. Троицкий бросился его поднимать:

– Что вы?!.. Зачем?!.. Сейчас же встаньте!.. Я вовсе не собирался…

– Я ведь догадывался… знал, что ты придти должен… Знал… рано или поздно, но придёшь… Только не думал, что вот так… в день похорон… Да… Этого я от тебя не ждал… А впрочем… какая разница когда?..

– Ну, пожалуйста… Я очень прошу вас, Тимофей Васильевич, – Троицкий понял, что у него маловато силёнок, чтобы поднять с колен упирающегося Семивёрстова.

– Я же просил вас: через день, через два, – совсем рядом, за своей спиной, услышал Павел Петрович знакомый голос подполковника Сухопарова. – Почему вы меня не послушались?.. И почему здесь?.. На кладбище?.. Нехорошо.

Троицкий со стыда готов был сквозь землю провалиться. Он прекрасно понимал, насколько безтактным было его появление на похоронах Елизаветы Павловны. Но поправить эту безтактность уже не мог.

– Уверяю вас, это случайность, – попробовал было оправдаться, но вовремя понял – не стоит. Вдвоём они всё-таки подняли Семивёрстова с колен.

– Познакомься, Андрей Дмитриевич. Это знаменитый Павел Петрович Троицкий. Помнишь, я рассказывал тебе про него?

– А мы уже… знакомы, – Сухопаров досадливо поморщился.

– Я вчера был в приёмной КГБ на Кузнецком, – в ответ на удивлённый взгляд Тимофея объяснил Троицкий. – Там-то мы и встретились.

– А-а-а!.. – протянул Семивёрстов. – "И ты, Брут?.." По мою душу приходил?

– Я ищу свою жену Зинаиду, – Павел Петрович почувствовал вдруг страшное раздражение. – А на кладбище оказался совершенно случайно: приходил тёщу свою навестить.

– Всё-то ты врёшь!.. Какую тёщу?!.. На кладбище тёщ не навещают… Нет, шалишь!.. Ты по мою душу пришёл! – не сдавался Тимофей. – Знаю, простить не можешь. А потому о снисхождении не прошу. Давай пиши на меня ещё одну цидульку!.. Жалуйся!.. Чтобы зарыли меня поглубже. Так же, как и несчастную матушку мою!.. Хорошо она семивёрстовского позора не видит, а не то бы не от сердца – от стыда померла.

– Тимофей, прекрати! – Сухопаров даже голос повысил. – Что ты, как баба, истеришь?.. Никто тебя зарывать не собирается. А товарищ генерал, – он кивнул на Троицкого, – на тебя никому не жаловался и, насколько я понимаю, жаловаться не собирается. Верно я говорю, товарищ генерал?

Павел Петрович кивнул в знак согласия:

– Меня одно интересует, где моя жена. А мстить?.. К чему?.. И кому?.. Впрочем… – но, взглянув ещё раз на раздавленного Тимофея, осёкся. – Я, право слово, не хотел на кладбище вас безпокоить. Просто так получилось… Проклятое любопытство!..

– Ладно, – Семивёрстов встряхнулся, словно отбросил от себя что-то липкое, неприятное. – Вы, гражда… товарищ Троицкий приходите сегодня на поминки, раз уж на похоронах были. Буду рад. Честное благородное… Так придёшь?..