Пётр и Павел. 1957 год

– Зачем одолжить?.. Мы же теперь вместе живём… Просто дать.

– А у тебя что? Лишние завелись?

– Зачем лишние? Мама говорила: Лишних денег никогда не бывает". Погоди, я сейчас.

Он быстро вышел из кухни и через минуту вернулся с пачкой облигаций в руках.

– Вот, – и протянул пачку отцу. – Мама оставила. Это облигации "Трёхпроцентного выигрышного займа". Мама объяснила, что их можно продать в любой сберкассе в любой момент. Конечно, какие-то копейки ты при этом потеряешь, но, в принципе, очень удобно. Как сказала мама, это – "живые деньги". Я тогда удивился, зачем она показала, где они лежат, а сейчас понимаю… Ты, я думаю, тоже.

Богомолов был потрясён. Конечно, она знала, что безнадёжно больна, и сделала всё, от неё зависящее, чтобы Серёжка хотя бы первое время после её… кончины ни в чём не нуждался. Не маялся в длинных очередях в юридических и нотариальных конторах в ожидании оформления наследства.

– Положи их на место, сынок. Пусть себе спокойно лежат. Это мама лично тебе оставила. А нам с тобой и того, что у меня есть, за глаза хватит. Недаром же я с каждой пенсии тысячу откладывал. В деревне денег не много надо. Вот и удалось малость скопить. Я про себя всё думал – зачем?.. Теперь пригодились. Спрячь.

И опять надолго замолчали. Каждый думал о своём. Делать им было нечего, идти некуда. Оставалось одно – ждать… Какое это было мучение!..

Вдруг Алексей Иванович спохватился:

– Серёжка!.. Надо для мамы одежду собрать.

– Зачем? – удивился сын.

– Не можем мы её в больничной рубашке хоронить. Напоследок она должна быть красивой. Какое из платьев у неё было самое любимое?..

Парнишка на секунду задумался, потом решительно пошёл в мамину комнату, резко распахнул дверцы шифоньера, и вдруг оттуда повеяло слабым дыханием знакомых духов.

– "Красная Москва", – определил Богомолов.

– Откуда ты знаешь? – удивился парень.

– Настенька тоже эти духи любила, – ответил Алексей Иванович.

Из немногочисленного гардероба Натальи мужчины выбрали тёмнозелёное панбархатное платье с широким белым воротником и белые туфли "лодочкой".

Алексей Иванович крепко обнял сына за плечи и тихо сказал на ухо.

– Держись, сынок!.. Нелёгкое испытание тебе сейчас предстоит.

Серёжа кивнул:

– Знаю.

– Ты одно помни: в гробу уже не мама будет лежать, а всего лишь её оболочка. А всё то, что ты любил в ней, чем любовался, чему радовался, уже покинуло эту оболочку и устремилось в другую жизнь. Вечную. Придёт срок, и вы там обязательно встретитесь.

– Ты хочешь сказать: мама не умерла? – спросил отца сын, сильно волнуясь.

– Смерти нет. Просто в этой земной жизни наша безсмертная душа поселяется в наше бренное, смертное тело. А когда заканчивается эта земная жизнь, покидает его. Как?!.. В каких формах она живёт там… за гробом, нам знать не дано. И не надо. В этом – величайшая мудрость Господня.

– Почему "мудрость"?.. Я не согласен. Было бы гораздо лучше, если бы мы всё знали заранее.

– Ошибаешься, сынок. Не всегда знание – благо. Если бы мы всё заранее знали, никакой разницы между этим миром и тем для нас не было бы.

Одёжка стала тебе мала, ты пошёл в магазин и купил другую. Что-то вроде этого. А переход души в загробный мир – это не экскурсия, не поездка на дачу. Это – величайшее таинство!.. И таинством должно оставаться. Чтобы душа человеческая трепетала перед встречей с Создателем нашим. Понимаешь, сынок?

– Не совсем… То есть умом понимаю, но реально представить никак не могу.

Отца тронула сыновняя искренность.

– А ты не отчаивайся, придёт время, до всего сам, собственным умом дойдёшь. Ну, кажется, всё взяли? – Богомолов похлопал по чемоданчику, в котором лежала одежда для Натальи. – Пошли.

Но, когда вышли, уже на лестнице, Серёжа повернул обратно.

– Куда ты?

– Папа, подожди! Мы же цветы забыли!

– Не волнуйся, сынок. Цветами в храме иконы украшают, а не покойников. Завтра на кладбище – другое дело, там они к месту.

Савушкин уже ждал их. Он принял чемоданчик с одеждой и сказал, как бы извиняясь.

– Я в церковь с вами, ребятки, не поеду. Здесь дел по горло. Но пошлю с вами двух наших хлопцев. Они помогут, – и скрылся за дверью, на которой висела картонная табличка с привычной для советского человека надписью: "Посторонним вход запрещён". Даже в морге подавляющему большинству живущих в Москве людей, непонятно когда и кем, было присвоено грозное звание "посторонних".

Серёжка жутко волновался: вся спина похолодела, на лбу выступил пот, его бил озноб, и он никак не мог унять эту дрожь. Никогда прежде он не видел покойников вблизи, но испытывал к ним какой-то мистический ужас. Особенно после того, как в восьмилетием возрасте тайком от мамы прочитал повесть Гоголя "Вий". Умершая Панночка снилась ему с удручающим постоянством, и он всякий раз кричал во сне, когда она летала по его комнате в своём гробу, громко хохотала и грозила ему своим зелёным пальцем. Он понимал, что всё это происходит во сне, изо всех своих сил пытался проснуться и не мог, и от этого становилось ещё страшнее и безысходнее. Когда же он просыпался, она вдруг высовывалась в тёмном углу из-за шкафа и опять грозила пальцем. Это она шевелила штору на окне, это она скрипела половицей прямо под его кроватью.

И что бы там ни говорил отец о безсмертной душе и бренной оболочке, но реально увидеть в гробу маму было так страшно, что хотелось без оглядки бежать отсюда. Но он, как пришитый, сидел на скамейке рядом с отцом и, внутренне содрагаясь, ждал: вот сейчас откроется дверь, куда ему, "постороннему", вход запрещён, и… Дверь, действительно, отворилась, оттуда показалась вихрастая голова молодого парня, который проговорил бодрым, полным неиссякаемого оптимизма голосом: "Выходите к подъезду. Можем ехать!" И скрылся.

Серёжка вздохнул с облегчением.

У подъезда стоял старенький "ЗИС", на борту которого проглядывал сквозь облупившуюся белую краску красный крест. Дверца машины была открыта и в глубине, на месте, куда обычно укладывают носилки с больным, виднелся красный гроб.

– Игорь… Олег… – представились молодые ребята в белых халатах, надетых поверх курток. Один вихрастый, тот, что сказал им, чтобы они выходили, был Игорем. Второй – худой, длинный с гладко зачёсанными на прямой пробор волосами – оказался Олегом.

– Садись рядом с водителем, – предложил сыну Алексей Иванович. Он понимал состояние парня и хотел хоть чем-то ему помочь.

– Нет, ты вперёд садись, – наотрез отказался Серёжка. – А я здесь… Рядом с мамой.

В храме было празднично, радостно.

По мраморным плитам пола чуть слышно шелестели людские шаги, и негромкий людской говор создавал атмосферу какой-то особой торжественности. Ярко горели свечи, и освещённое их колеблющимся светом лицо Натальи казалось прекрасным. И в самом деле, черты лица разгладились, исчезла ироничная складка в углах рта, закрытые веки скрыли обычно настороженный, колючий взгляд, а плотная марлевая повязка вокруг головы придавала её лицу иконописное выражение.