Пётр и Павел. 1957 год

– Убить меня мало!.. Подлеца!..

– Это мы ещё успеем, – тихонько проговорил второй секретарь горкома Борис Ильич Мяздриков. Маленький, незаметный человечек, он сидел в самом дальнем углу кабинета под фикусом и что-то чертил в своём блокнотике. – У меня вопрос к нашим доблестным стражам порядка. Как так получилось, что наряд милиции вместо того, чтобы отвезти всеми уважаемого человека домой, доставил Андрея Николаевича в вытрезвитель?.. Нужно быть последним идиотом, чтобы сотворить эдакое!.. Или я неправ?.. – спросил Борис Ильич, как бы ни к кому не обращаясь и не отрывая глаз от блокнотика.

Со своего места грузно поднялся начальник городского отдела милиции подполковник Пётр Васильевич Кудлай.

– Старший сержант Лютиков с сегодняшнего дня из органов милиции уволен, – коротко доложил он.

– Ну, спасибо, дорогой. Успокоил. А то я боялся: вдруг ты ему благодарность объявишь… За проявленную бдительность. А ты наказать его решил. Молодец!..

Кудлай засопел и прибавил:

– Лютикова только одно оправдать может: он не знал в лицо Андрея Николаевича.

– Ты считаешь это оправданием?..

– Ну… Как бы… В некотором смысле…

– А я считаю, – безжалостно оборвал Кудлая Мяздриков, – это огромная промашка в твоей работе, Пётр Васильевич!.. Личный состав городской милиции обязан в лицо знать всех уважаемых людей в городе. А то вы в своём рвении безмозглых кретинов до того дойдёте, что обезглавите город. А оправдание вот оно – мы начальство в лицо не знали. Или я неправ?

– Виноват. Исправлюсь.

– А ты – молодец!.. Даже собственные ошибки признаёшь и обещаешь их впредь больше не повторять, Я тебя правильно понял?..

– Так точно, – отрапортовал Кудлай.

– Нет бы тебе этого Лютикова из органов не сегодня, а три дня тому назад уволить, глядишь, позора избежать удалось бы. Или я не прав?

– Такое не повторится больше… Честное слово.

– Кстати, скажи, начальник медвытрезвителя тоже в лицо Андрея Николаевича не знал или ослеп на короткое время?

На главного городского милиционера было жалко смотреть: его огромное тело, казалось, вот-вот лопнет от нечеловеческого напряжения.

– Предлагаю объявить товарищу Кудлаю строгий выговор с предупреждением, что в случае повторения подобных инцидентов будет поставлен вопрос о целесообразности дальнейшем пребывания его в рядах нашей партии, – не повышая голоса и по-прежнему не отрывая глаз от блокнотика, спокойно проговорил Мяздриков.

Пётр Петрович понимал: это не выход из положения, но всё жё начало положено, поэтому поставил предложение Бориса Ильича на голосование.

– Кто "за"?.. Единогласно.

Проголосовав, члены бюро почувствовали некоторое облегчение и оторвали, наконец, свои взгляды от секретарского ковра. Появилась уверенность: решение чудовищной проблемы вот-вот будет найдено. Стала ясна стратегия – во что бы то ни стало отвести от Новосебльского обвинения в содеянном. Но как?!..

И все принялись судорожно соображать. Тишина, которая на сей раз повисла в воздухе, уже не была столь мучительно-безнадёжной. Проблески мысли осветили хмурые лица собравшихся в кабинете слабым лучом надежды.

– Зря вы так!.. – раздался хриплый голос виновника происшествия. – Я один во всём виноват. Не годится, чтобы из-за меня безвинные люди страдали. И Лютиков…И Пётр Васильевич… И другие тоже… К чему больше меры меня позорить?..

Он говорил, с трудом подбирая слова. Самая настоящая мука светилась в его страдальческих глазах.

– Андрей Николаевич, ты диспансеризацию в последний раз когда проходил? – осторожно спросил Новосельского главврач городской клинической больницы Роман Моисеевич Фертман.

– Чего? – не понял тот.

– Ты когда у нас обследовался?

– Зачем?..

– На предмет здоровья, – главврач излучал немыслимую доброту и сердечность.

– Никогда не обследовался. Мне это ни к чему.

– А вот я думаю, дорогой Андрей Николаевич, напрасно ты так манкировал состоянием своего здоровья, – Фертман раскрыл свой пузатый, видавший виды кожаный портфель и достал из его недр старинный тонометр. – Давай-ка мы с тобой для начала давленьице измерим. Снимай пиджачишко свой.

– Да я… – попробовал сопротивляться герой, депутат и член ЦК в одном лице.

Но договорить ему не дали.

– Правильно!..

– По лицу видно, давление повышенное!..

– Краснота какая-то… неестественная!..

– И руки дрожат!..

– Слишком легкомысленно к своему здоровью относишься!..

– Ты народу, Андрей Николаевич, здоровым нужен!.. – в один голос загалдели члены бюро. Они-то сразу поняли, куда клонит мудрый еврей.

– Двести двадцать на сто сорок!.. Гипертонический криз!.. Необходима срочная госпитализация! – объявил свой приговор Фертман. – Пётр Петрович, вызывай "Скорую".

Не часто можно увидеть, чтобы сообщение о болезни человека вызвало такой всеобщий энтузиазм. Хмурые складки на лицах членов бюро разгладились!.. Глаза засветились радостью… Нет, больше – счастьем! Как они в эту минуту любили друг друга!.. Как гордились тем, что среди них нашёлся этот удивительный врач, который в один миг превратил преступника в жертву и спас городскую общественность от неминуемого чудовищного позора!..

Пётр Петрович вызвал секретаря. В кабинет сначала величественно вплыл бюст Леокадии Степановны, а следом она сама появилась на пороге кабинета с блокнотом в левой руке и авторучкой в правой и торжественно замерла, ожидая распоряжений. Трагическое выражение, как театральная маска, застыло на её красивом лице. Конечно же, она, знала: над головой её драгоценного шефа нависла смертельная угроза и ожидала самого худшего. Её опасения подтвердились.

– Леокадия Степановна, вызовите, пожалуйста, "Скорую"…

Секретарша охнула, выронила блокнот и попыталась освободившейся рукой ухватиться за дверной косяк, но вся обстановка кабинета, мебель и столпившиеся у стола люди вдруг уплыли куда-то в сторону, миндалевидные глаза её заволок противный серый туман, ноги подкосились, и она рухнула в обморок.

«Скорая» увезла растерянного, плохо понимающего, что происходит, Новосельского в больницу, Леокадию Степановну привели в чувство с помощью нашатырного спирта, члены бюро разошлись, и в кабинете Петра Петровича Троицкого остался только Мяздриков. Фертман обещал через полчаса прислать выписку из истории болезни героя, депутата и члена ЦК, в которой чёрным по белому должно было быть написано, что Андрей Николаевич три дня назад, возвращаясь с работы, прямо на улице упал в обморок, так как у него случился микроинсульт, а невежественный милицейский патруль принял болезненное состояние товарища Новосельского за алкогольное опьянение. Так что с медицинской точки зрения всё складывалось – лучше не придумаешь.

Теперь предстояло заняться автором фельетона? Семёна Ступака необходимо было обезвредить в самое кратчайшее время: до полудня оставалось чуть больше часа. Леокадия Степановна позвонила в корпункт газеты "Смена" и низким грудным голосом, как это умела делать только она, ласково пригласила Ступака на беседу в горком. Тот в ответ коротко хохотнул и сказал, что с "товарищем, который обладает таким волнующим голосом, побеседует с огромным удовольствием". Каков наглец!..

Судя по всему, характер у него был зловреднейший, и становилось ясно, с ним просто так не разделаешься. К сожалению, времени у них было в обрез, и жесточайший цейтнот не позволял собрать нужную информацию. Мяздриков позвонил нескольким знакомым и сумел выяснить, что Семёну около тридцати. Вредных привычек не имеет, в порочащих связях замечен не был. Холост, живёт с матерью и тремя собаками в комнате площадью 10 кв. метров в коммуналке. Матушка его два месяца назад перенесла инсульт, на улицу сейчас не выходит, и все заботы по ведению домашнего хозяйства Ступаку пришлось взвалить на себя. Вот и всё. Обладая такими скудными сведениями, им приходилось полагаться только на собственную интуицию.