Пётр и Павел. 1957 год

Оба надолго замолчали, и в номере гостиницы "Советская" воцарилась строгая тишина. Первым нарушил её Киприан:

– А ведь отцы наши, Павел, так по сию пору там вдвоём и лежат. В полной безвестности…

Троицкий вздохнул и обратился к своему собеседнику с неожиданным предложением.

– Надо бы нам с тобой навестить их.

В ответ Родионов странно хмыкнул.

– Что ты?.. – удивился Павел Петрович.

– Во-первых, церковное кладбище всё под асфальт закатали, так что найти точное место отцовой могилы нам с тобой будет трудненько, а, во-вторых, чтобы попасть туда, нужен пропуск: в храме нынче консервный завод помещается, и без пропуска на его территорию никого не пускают. А как же?!.. Стратегический объект!.. А вдруг ты вражеский шпион и намерен важную государственную тайну за океан передать – рецепт засолки краснознаменских огурцов.

Троицкий рассмеялся.

– Напрасно смеёшься, – одёрнул его Родионов. – Наши огурчики на всю область знамениты. Пальчики оближешь!.. – он даже причмокнул от удовольствия.

– Жаль, не удастся нам с тобой родительскую могилу навестить, – огорчился Павел Петрович.

– Почему это? – хитро подмигнул ему Киприан. – Я с тем к тебе и пришёл. Удалось мне на самого директора стратегического объекта выйти, и в ближайшие три дня он нас к себе с визитом ожидает. Я ему наплёл, что ты специально из Москвы приехал, ищешь поставщиков консервной продукции. Ты уж смотри, не подведи меня.

– Постараюсь, – усмехнулся Троицкий. – Завтра навряд ли смогу: как-никак у брата юбилей. А вот послезавтра с удовольствием составлю тебе компанию.

– Давай сразу на десять утра сговоримся, – предложил Родионов.

Павел Петрович согласился, потом не удержался и спросил:

– Ну, а после Константиполя, где скитался?.. Как жил?..

– После?.. С того самого дня, как побили меня на базаре, я к отцу Серафиму намертво прилепился, и от него уже ни на шаг. Я в Константинополе ещё долго жил – года полтора, если не два. Весь шестой этаже того дома, где меня сестра Поликсена обогрела и накормила, принадлежал церковной общине Святого Пантелеймона. В том доме на каждом этаже по две квартиры помещалось. Так вот, одна квартира, куда меня батюшка привёл, была жилая, а в квартире напротив устроили домовую церковь. Офицеры, бежавшие из Крыма и застрявшие в Константинополе, лучшего места для храма не нашли. Вот и обосновались там, а отец Серафим был их духовником. Ну, а я при нём. Всё делал, что батюшке потребно было. А летом двадцать пятого года Господь направил мои стопы в Европу. Владыка Вениамин, знавший отца Серафима ещё в те поры, когда тот учился в духовной семинарии, получил в Париже кафедру в Богословском институте и призвал его к себе… Но спаситель мой в Париж не поехал, у него одно желание было – домой вернуться. Написал он владыке длинное письмо, поблагодарил за приглашение и рекомендовал ему меня. Потом посадил в Восточный экспресс и отправил в Париж. Я поначалу сокрушался сильно, до слёз жалко было с батюшкой расставаться, но Серафимушка осадил меня: "Ты даже представить себе не можешь, к кому я тебя отправляю!.. Потом ещё благодарить меня станешь!.." И вправду, владыка меня с первого взгляда покорил!.. Замечательная личность, доложу я тебе!.. Сын крепостного крестьянина, а дослужился до архирейского чина! В двадцатом году генерал Врангель его даже "епископом армии и флота всей Белой армии" назначил. Принял он меня ласково и буквально с первого дня стал готовить к священству. Представляешь?!.. И. казалось – всё!.. Мытарства мои закончились?.. Ан нет!.. Не знаю, может быть, ты слышал: в тридцатом году в зарубежной православной церкви раскол произошёл. Меньшая часть духовенства, и владыка Вениамин в их числе, сохранила верность Московской патриархии, а большая обвинила их чуть ли не в сговоре с Антихристом, и перешла под юрисдикцию Константинополя. И остался наш благодетель без должности, без средств к существованию и даже без крыши над головой. Трудненько нам тогда пришлось!..

И Киприан рассказал Павлу Троицкому, как они бедствовали! Владыка решил организовать в Париже Патриаршье подворье с храмом во имя Трёх Святителей – Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Но где?!.. С колоссальным трудом отыскали пустой подвал, из обыкновенных досок сбили иконостас, а в нём – копеечные бумажные иконки. Даже на то, чтобы кирпичные стены оштукатурить, денег не было. Но зато был молитвенный дух и святость, и сплочённость прихожан!.. Настоящая вера была!.. И вознаградил их Господь!..

История, признаться, фантастическая!

Узнал владыка, что у одного парижского антиквара хранится икона Иверской Божьей Матери. По преданию, вывезли её из России аж в тысяча восемьсот двенадцатом году. Кинулся Вениамин к антиквару, а тот его сразу ценой огорошил – сто тысяч франков! Откуда у бедствующего священника такие деньги?.. Упал владыка антиквару в ноги. К совести его взывал, умолял скостить цену. Тот покобенился немного, но мольбам Вениамина внял. В конце концов, сошлись на пятнадцати тысячах. Но и таких денег в приходе не было, а тут ещё антиквар поставил условие, чтобы деньги были собраны в трёхдневный срок, иначе уйдёт икона с молотка. Совсем, было, отчаялся владыка, но в ту же ночь явилась ему Богородица и спросила сурово: "Где вера твоя?!" Поутру после литургии воззвал Вениамин к прихожанам. Никогда, ни до, ни после, не была его речь такой вдохновенной!.. И ведь подействовало! Понесли прихожане в храм последние свои сбережения, кое-кто даже средств, отложенных на оплату квартиры, не пожалел, хотя многим рисковал – очутиться в Париже на улице за неуплату в те поры означало верную гибель. И чудо произошло: собрали-таки пятнадцать тысяч!.. С тех пор и по сей день "Иверская" в Трёхсвятительском храме находится. И что самое знаменательное: никто из прихожан, что последнее на выкуп иконы отдал, не пострадал. Не оставил их Господь попечительством своим.

Как вторая мировая война началась, владыка Вениамин уехал в Америку, а Киприан в Париже остался. При немцах продолжал свою пастырскую службу нести. Оккупанты его не трогали, полагая, что эмигранты из России, все, как один, против Сталина. Может, и не испытывал Родионов особой любви к советскому режиму, но родину предавать не собирался и тайком помогал французскому Сопротивлению. Много раз на волосок от гибели был, но уберёг его Господь, и генерала де Голля встречал он на Елисейских полях живым и невредимым. В Россию возвращаться не собирался, хотя временами тоска по дому охватывала нестерпимая.

Но вот в сорок седьмом году получил он от владыки весточку. Тот сообщал в письме, что собирается домой возвращаться, и звал с собой. Недолго Киприан раздумывал, тут же откликнулся на зов владыки и уже к октябрьским праздникам оказался в Москве. Только напрасно он радость от встречи с родиной предвкушал: прямо с Белорусского вокзала повезли его, сердечного, на Лубянку, вкатили пять лет, и отмотал доверчивый Родионов "за колючкой" весь срок как миленький. Даже владыка Вениамин не помог.

– Про лагерь я тебе ничего рассказывать не стану: ты не хуже моего тамошние порядки знаешь. Ну, а после лагеря страшно домой потянуло, не утерпеть. Правда, ехал-то я в Боголюбово, а приехал в Краснознаменск. Каков парадокс!.. Одно все эти перемены оправдывает: моя дорога домой на тридцать лет растянулась!.. – завершил Киприан свой рассказ. Но, помолчав немного, прибавил: – Я здесь на пепелище оказался: из всех братьев и сестёр одна Маруся в живых осталась… А ведь было нас шестеро!..

– Что делать? – посочувствовал Павел. – Видно, так уж Господь распорядился.

– Что верно, то верно, – кивнул головой Киприан. – Ну, а тебя, слыхал я, родня похоронить успела?.. Правда ли?..

– Ничего мудрёного, Кирюша. Меня на воле без малого двадцать лет не было. Тут не только похоронить, тут навеки забыть можно.

– Ладно, пошлёпал я, – стал прощаться Родионов. – Спасибо за чай… А насчёт того, что отец Серафим про тебя в письме написал, ты подумай… Крепко подумай.

Когда за Киприаном закрылась дверь, Павел Петрович, не раздеваясь, лёг поверх покрывала на горбатый пружинный матрас и стал думать. "Крепко", как советовал ему недавний гость, так "крепко", что даже не заметил, как заснул.

8

А в доме первого секретаря горкома партии до поздней ночи горел свет. Пётр Петрович у себя в кабинете готовился к завтрашнему выступлению на торжественном собрании: наносил последний лоск на давно уже написанное и десятки раз правленое-переправленное ответное слово юбиляра. Зинаида решила украсить своё парадное платье, которое она собиралась надеть на завтрашнее торжество: пришивала к воротничку и на манжеты старинное кружево. Всё должно быть скромно, но элегантно. Ей хотелось утереть нос краснознаменским модницам и показать, что такое изысканный, утончённый вкус. Матюша, укрывшись одеялом с головой, при свете карманного фонарика перечитывал в третий… или даже в четвёртый раз подаренный ему «Круглый год». Какой там был рассказ про Ильича! Жаль, никто из домашних так и не захотел послушать его. Капитолина, лежа на своей узкой железной кровати под тонким одеялом из верблюжьей шерсти, мечтала о том, как завтра Костик обязательно пригласит её на танец… Ну, хотя бы на один!.. И тогда целых десять минут она будет млеть и таять в его объятьях. Валентина Ивановна выпила двойную дозу снотворного, но сон не шёл к ней. В очередной раз она в яростном ожесточении мысленно спорила со своим старшим сыном, пыталась найти самые убийственные доводы в защиту свою. И лишь на втором этаже бывшего каретного сарая, превращённого ныне в гараж, где в досоветские времена жили кучера и конюхи, а теперь обретался Савва, было темно. Личный шофёр, охранник и верный слуга всего семейства Троицких, спал крепко. Без снов. Совесть его была абсолютно спокойна и чиста. Временами казалось, ничто не в состоянии её потревожить.

Судьба этого человека была незаурядна. Родился Савва в глухой уральской деревушке Ворониха, стоявшей посреди былинного леса, на берегу колдовского озера, в семье староверов. Детей у его родителей – Кустодиана и Варсонофии – было двенадцать: ровнёхонько по числу апостолов. Задумали так родители, или каким-то чудесным образом с Господом сговорились, но факт остаётся фактом: у Саввы было пять братьев и шесть сестёр, а среди мальчиков он был последним, то есть самым младшим. И пришлось ему с самого раннего детства на собственной шкуре отведать, каково это жить среди староверов. И многодневные посты, и долгое стояние на службах в маленькой часовенке, что притаилась в глухом лесу, у горы Медной, неподалеку от его родной деревни, и неукоснительное требование родителей исполнять все молитвенные правила, и купанье в ледяной проруби на Крещенье, и строгие запреты на, казалось бы, самые невинные детские забавы. Словом, всё то, что отличает суровую жизнь староверов от бытия остальных смертных.

Когда случился октябрьский переворот, маленькому Савватию было всего шесть лет, и в его родной деревне это всемирно-историческое событие осталось совершенно незамеченным. Где-то там в российских столицах бушевали страсти, лилась человеческая кровь, и ненависть, выплёскиваясь на улицы, постепенно охватывала сердца всё большего и большего числа людей. А здесь, в заповедном лесу, повседневные заботы о хлебе насущном и домашнем покое занимали всё время сельчан от утра до вечера, и, казалось, ничто не может нарушить их покоя. Но тишь да гладь продолжалась в Воронихе недолго. И года не прошло, как и в этот таёжный угол пришла большая беда.