Пётр и Павел. 1957 год

– Есть поверье такое, будто вместе с именем все беды, все несчастья, что довелось покойнику в этой жизни испытать, на младенчика переходят. Анна, золовка, ещё до крестин меня о том упреждала. Помню, я тогда посмеялась над ней, отмахнулась, а зря. И вот, пожалуйста, хошь верь, хошь, нет, а всё так и случилось… Не думала, не гадала, а беду на сына навела… Павел Тимофеевич, свёкор мой, видный мужчина был, красавец, а только и сорока ему не было, как ослеп. Сарай во дворе загорелся, а там корова с телёнком, поросята… Он и бросился в огонь, скотину спасать… Корову вывел, а как стал поросят выносить… Шевелюра у него была на зависть всем мужикам, первая вспыхнула… Потом уже рубашка занялась… Стоит, в руках поросёнок верещит, а он сам, как свеча полыхает!.. Насилу огонь сбили… Обгорел он не так, чтобы очень, вот только волос лишился и зрение потерял.

– Суеверие это всё, – ухмыльнулся Владислав Андреевич. – Отсталость мышления.

В купе со стаканами горячего чая в руках вошла Нюра-проводница:

– Я вам, товарищ генерал, как вы любите, с двойным сахаром принесла. Приятно кушать.

– Нюра, голубушка, довольно меня генералом обзывать. У меня, между прочим, имя есть. Нормальное, человеческое – Павел Петрович. Договорились?

Щёки Нюры опять вспыхнули ярким румянцем, она прикусила нижнюю губу, что-то буркнула в ответ, лицо её кисло сморщилось, и она стремглав выскочила из купе в коридор.

– Нюра! Милая моя, куда вы?! – Павел Петрович испугался. Он не понял, чем так обидел эту бедную девочку и поспешил за ней.

Нюра сидела в своём служебном купе и горько плакала.

– Девочка моя!.. Ну, что вы?.. Я обидел вас?.. Простите… – он присел рядом с ней и обнял вздрагивающие худенькие плечи. – Простите старого дурака!

– И ничего подобного!.. И совсем даже не то!.. – она уткнулась в грудь Павла Петровича и заплакала ещё горше. – И ничего-то вы не понимаете!.. Вот, ни капельки!.. Хотя и генерал…

– Ну, ну., девочка моя… давайте успокоимся… – он растерялся и на самом деле не знал, как быть. – Не надо, Нюра… Право, я прошу вас… Вот беда, не умею я успокаивать!.. Ну, скажите, в чём дело?.. Чем я вас так задел?..

– Ничего… я сейчас… я успокоюсь… Не сердитесь… Какая же я!.. Дура набитая!.. – всхлипывая и шмыгая носом, она ещё крепче прижалась к Павлу Петровичу.

Как легко ранить человеческую душу!.. Неосторожным словом, взглядом, ухмылкой… Да мало ли ещё чем!.. Ведь мы порой сами не замечаем, как безжалостны бываем, как грубы и безцеремонны в своём обращении с людьми. А душа человеческая так тонко устроена, так чутко реагирует на малейшую безтактность, её так легко ранить!..

Прошла, наверное, минута или даже две, прежде чем она, наконец, успокоилась.

– Ну, вот и ладно… Вот и хорошо, – он помог ей вытереть слёзы казённым вафельным полотенцем. – А теперь… выкладывайте, что же всё-таки с нами случилось?.. А?.. Отчего мы так горько рыдали?

Нюра подняла на него заплаканные счастливые глаза и чуть слышно прошептала.

– Голубушка…

– Что "голубушка"? – не понял Павел Петрович.

– Меня никто никогда не называл… так…

– Как?

– Голубушка… вот как!.. – и на глаза её вновь навернулись слёзы.

Сердце Павла Петровича сжалось от нежности, от жалости к этой простодушной трогательной девочке, и, чтобы самому не раскиснуть окончательно, он сурово нахмурил брови, грозно кашлянул в кулак и, наконец, что есть силы ударил этим самым кулаком по своей коленке.

– Понимаю, – только и смог выдавить из себя.

– Я – детдомовская…И кто у меня папка с мамкой, не знаю… И не видала их вовсе… И сколько помню, всю мою злосчастную жизнь меня токо так и звали: Нюрка да Нюрка… А иначе никак. Вроде клички кошачьей. Право слово… А так, чтобы… ласково… Вот, как вы, к примеру, так никто… никогда… А ласки каждому хочется!.. И тепла… Ведь правда же?.. Даже кошка и та об ноги трётся, чтобы погладил кто, – она напоследок порывисто всхлипнула и, улыбнувшись, прибавила: – Спасибо вам, Павел Петрович, товарищ генерал. Огромное-преогромное спасибо. Дождалась-таки…

"Товарищ генерал" обнял её и поцеловал в лоб.

Сколько их, несчастных, обездоленных сирот, по всей России раскидано? И ведь не только зверствами фашистов, но и стараниями своих соотечественников, соседей, друзей и даже родных ломались судьбы, коверкались жизни ни в чём не повинных людей. А главное – деток!.. Деток-то за что?!..

Вот и его сын, его Матвей, невесть где.

Жив ли?.. Найдётся ли?..

К горлу подступал удушливый комок… Наверное, поэтому он ничего не ответил… Стало вдруг нестерпимо стыдно, щёки покрылись жгучим румянцем. Павел Петрович махнул рукой и пошёл обратно в своё купе. Когда он плакал в последний раз?.. Забыл, и слава Богу!..

– Милости просим, позавтракайте с нами. Никаких разносолов, правда… Еда домашняя, деревенская… Но вы отведайте, не побрезгуйте, – Авдотья Макаровна подвинулась, приглашая Павла Петровича к столу.

А там!.. Сваренные вкрутую яйца лежали на чистой тряпице, из-под марли выглядывал белоснежный творог, рядом – банка сметаны, в которой ложка стояла торчком, и крупно нарезанные ломти свежеиспечённого деревенского хлеба, терпко пахнущие печным дымком, дразнили одним видом своим. Павел Петрович сглотнул обильную слюну. Давненько не видал он такого изобилия!

– А у меня, к сожалению, только крабы. Больше я вас ничем удивить не смогу.

– Да ну их, крабов этих! – отмахнулась Авдотья Макаровна. – И не рыба, и не мясо. Так, баловство одно.

– Деликатес! – уточнил Владислав. Он давно уже уплетал за обе щеки и только причмокивал от удовольствия.

– Я тебе, Петрович, лучше творожка со сметанкой положу. Попробуй… У Дони, моей кормилицы, молочко сладкое… Отведай.

– От такого приглашения трудно отказаться…

– А зачем отказываться? Ты кушай, батюшка, и никого не слушай. На здоровье!..

– Покорно благодарю.

Павел Петрович подсел к столу.

– В России от голода умереть никак невозможно, – Владислав с шумом отхлебнул чай из гранёного стакана. – Даже если в кармане, окромя громадной дыры, ни копейки, и в будущем безпросветный мрак нищеты намечается, непременно найдётся добрая душа и накормит. Вот как Макаровна, от пуза. Верно говорю? – и икнул. – Со вчерашнего дня не ел. Извиняюсь.

– Павлик, сынок, ты прилёг бы. С пяти утра на ногах.

– Не беспокойтесь, мама, я не устал.

Он по-прежнему сидел на нижней полке в углу, всё так же откинув назад голову и сложив на коленях руки, сжатые в кулаки. Толи дремал, то ли думал о чём-то своем. Макаровна порывисто вздохнула и робко спросила:

– Может, чайку попьёшь?

– Спасибо, не хочется, – он покачал головой и тут же тихо, словно стесняясь, попросил. – Вы меня, мама, проводите… в коридор?

– Пойдём, Павлуша, – мать сразу всё поняла. – Пойдём, – и, взяв сына за руку, вышла с ним из купе.

– Вот ведь судьба какая!.. Не приведи Господи! – Владислав ещё раз икнул и, вытирая казённым полотенцем рот, добавил. – Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.