Петр Великий, голландский. Самозванец на троне

Фёдор Юрьевич поглядел и на своих сыновей, беседующих с сыном Бориса Алексеевича. Хорошие детки получились у него с толковые. Он был требовательным, но очнь заботливым отцом. И не пустил сыновей в Великое Посольство. А учиться желал послать их обоих в Венецию, науки познавать. Хотя, конечно, лучше всего в Рим, в Великий Город. Сам мечтал там побывать, и любил рассматривать гравюры с видами Рима.

Кравчие разлили вино по бокалам, начиная пир. Правда, подавали угощение у Ромодановского на серебре, и русские кушанья. Не признавал князь- кесарь непривычных иноземных блюд.

Почти до вечера уж тянулся пир, гости были веселы, сыты да пьяны . Но никто не болтал о важном, лишь о псовой охоте велись разговоры. Фёдор Юрьевич всё надеялся, что хоть кто- то по пьяному делу проговорится о заговоре, кто стрельцам серебро давал, да грамотки там всякие посылал.

Ромодановский потянулся серебряной вилочкой за солёным груздочком, задумчиво захрустел вкусной закуской. Но тут в двери возникло лицо Сеньки- спальника в двери. Корчил подлец, рожи, привлекал внимание. Помнил, что обещался боярин его выпороть, если он, бесовская душа, на пиру появится под очи знатных гостей.

Фёдор Юрьевич встал с неохотой с своего места, и явил себя перед холопом.

– Чего Сенька, плетей захотел? Не видишь, дело важное! – загрохотал он своим голосом.

– Так дело наиважнейшее, батюшка, – тихо проговорил спальник, и влто ростом ниже стал, – сам так говорил, что в любое время лня и ночи…

– Ну, чего? – пробормотал боярин, – быстрее только…

– Твк быстро я… Стрельцы силой в четыре полка подошли к Новодевичьему монастырю....

– Так.. И кто ведёт эту силу?

– Не знаю, хоть убей, – и холоп истово перекрестился.

– Пошли кого упредить Автомона Головина да Патрика Гордона. Пусть поднимают четыре наших полка, потешных, Лефортов и Бутырский.

– Всё исполню, не беспокойся! Мигом гонец обернётся.

– Стой, не дури, Сенька… Бумагу мне и чернила!

Тут Ромодановский сочинил грамотку, запечатал своей печатьюи уже тогда снарядил и гонца.

Все собирались расходится, но Фёдор Юрьевич кивнул Борису Алексеевичу. Тот всё понял. Тем временем хозяин дома проводил гостей, а Голицына спальник Сенька провёл в светёлку, а по новому- в кабинет Ромодановского.

Гость с любопытством посмотрел на картины и гравюры на стенах, на шар земной, исполненный голландским мастером ван Меером, на книжный шкафчик, с книгами на латинском.

– Что, Борис Алексеевич, любуешься на моё богатство? – с ходу начал разговор Ромодановский.

– Неплохая, толковая библиотека. Всё на латыни.

– Так на русском, почитай, ничего и не издано. Мы с тобой делом не занимаемся.

– Так то так, – и Голицын погрустнел взглядом, – и от Европы в таком деле отстаём…

– И вот ещё… Стрельцы на Москву идут, да ополчение собирают. Дела плохи. Сил наших мало, а если им помощь подойдёт, то кутерьма страшная завяжется. Они, кажется, прознали, что Пётр у нас теперь немецкий, и хотят на трон Алексея Петровича посадить

– Заигрались, Фёдор Юрьевич, в иитриги эти. Кто из ближних стольников Ивана Алексеевича отравил? К чему это было делать? А эти, в отместку и Петру дали яду.

– Да поздно уж виноватых искать, Борис Алексеевич. Ты мудр, аки змий, подскажи, то и сделаем!

– Обмануть их надобно, напишем письмо, от имени городовых тульских казаков, атамана их Черткова, дескать , идём на помощь, подождите три дня.

Ромодановский оживился, просветлел лицом. Придумать такую каверзу только князь Голицын мог, очень умён да и зело начитан…

– Дело хитрое, да сделать можно… Холоп есть на примете, толковый, он и переласт письмишко…

Видно было, что обрадован Борис. Но, вдруг неожиданно для Ромодановского, снял перстень с камнем.

– Как потом не выйдет, Фёдор Юрьевич, нам послух без надобности. Яд действует через пять дней.

– И ты сам не боишься, что и тебя…

И подумав, достал из шкафчика бутылку любимого итальянского вина, открыл и налил в пустй графин, оставив отстояться благородному напитку,

– Да меня батюшка по итальянской методе к ядам приучал. Теперь на меня ничего не подействует. Я, как царь Митрилат Евпатор стал, – выражался Голицын очень мудрёно.

– Что же ты, князюшка, только иноземную мудрость уважаешь, а русской брезгуешь?

– Я уважаю русскую веру, немецкое благоразумие и турецкую верность, – неспешно произнёс Голицын.

– Ага… Ну, с верностью у нас не очень, зато смотри, все образцы печатей у меня имеются… Вот и печаточка тульских городовых казаков… Присаживайся рядом, Борис Алексеевич, вместе сочинять станем…

Вскоре складное письмишько было готово, и двое вельмож сидели в креслах, наслаждаясь вкусом благородного вина.

– И как там канал, от Волги до Дона? – не утерпел, и подколол Ромодановский излишне умного, как ему показалось, собеседника.

– Строим,в делах всё… Ну, где твой подсыл?

– Сейчас… – и Ромодановский позвонил в колокольчик.

Сенька пришёл, поклонился, как должно. Сделал хитрец, опять искательно- умное лицо.

– Гаврилу сюда приведи… – прошептал Федор Юрьевич, и закашлялся

Слуга вышел, а князь нашёл на полке простую деревянную плошку. Голицын только усмехнулся, смотря на волнения хозяина дома.

– Плошку сожги потом…– произнёс гость.

– Сильно будет мучиться?

– А тебе что? Холоп и есть холоп?

– Так христианская душа…

– Во сне умрёт. От удушья. Задохнётся.

Удивлялся Фёдор Юрьевич иногда Борису Алексеевичу, его такой нечеловечноти.Словно вокруг не люди были, а куклы глиняные. Взял да разбил. Раздумал- раз и склеил. У него вот так не выходило, всё потом мучился, себя корил без конца. А этот, кажется, и не обеспокоился вовсе.

– Со стрельцами чего сделаем?

– Зачинщиков- казним, простых стрельцов в Сибирь, в Тобольск гарнизонами поставим. Там войска стоит мало. А вместо них даточных наберем, в солдатские полки, – здраво рассудил Голицын.