Петровские казармы
Шрифт:
– Не припомню, чтобы где-то поблизости проходил костюмированный бал…
Парад раритетов
Прошла неделя.
Cидя за столом в своем кабинете, Гришин перечитывал протокол осмотра места происшествия. Значит, так: «…труп мужчины, на вид двадцати-двадцати двух лет, рост около ста семидесяти пяти сантиметров, волосы русые… каких-либо документов, удостоверяющих личность, при нем не обнаружено… ножевое ранение в области сердца… на момент осмотра орудие убийства находится в раневом канале…» Криминалист на ручке, вроде бы, пальчики зафиксировал. Что-то здесь не вяжется. На бытовуху не похоже – очень уж удар профессиональный, да и ножичек, по мнению эксперта, явно не кухонный. Зато отпечатки убийца на память оставил. Странный какой-то киллер. То ли совсем безбашенный, и клал он на все последствия, то ли вырос на краю света в глухой деревне, где
Следователь, помнится, долго размышлял, прежде чем остановиться на этом слове, поскольку никак не мог подобрать подходящего – слишком уж несовременный наряд… Следуем далее: «…голубой воротник-стойка высотой около пяти сантиметров с красными кантом… пуговицы светлого металла с тисненым изображением двуглавого орла… на правом плече аксельбант серебристого цвета… серебристые эполеты с двумя небольшими металлическими звездочками… белый кожаный поясной ремень с металлической двухшпеньковой* пряжкой… брюки синего цвета заправлены в черные хромовые сапоги… в шестидесяти сантиметрах слева от головы потерпевшего обнаружена круглая черная мерлушковая шапка высотой десять сантиметров с суконным плоским верхом, на которой спереди укреплен металлический двуглавый орел…» Теперь содержимое карманов… «В левом внутреннем кармане сюртука обнаружен портсигар, изготовленный из кожи коричневого цвета, с металлической застежкой желтого цвета, внутри которого обнаружено четыре сигары… в правом кармане брюк обнаружен белый носовой платок с вышитыми в углу заглавными буквами «В» и «П», а также спичечный коробок со спичками…» Вчитываясь в сухие строки, Гришин, давным-давно свыкшийся с казенным языком протоколов, поймал себя на крамольной мысли: не приведи господи этот шедевр канцелярского жанра кому постороннему на глаза попадется. Ведь неподготовленный человек, чего доброго, обалдеет от изящества слога и уж как минимум решит, что словечко «обнаружен» (как вариант: «обнаружена» или «обнаружено») – одно из самых любимых в лексиконе представителя следствия, состряпавшего данный опус.
Андрей решительно отложил скоросшиватель с документами, снял трубку телефона и набрал четырехзначный номер.
– Машенька? Пламенный привет труженикам и в особенности труженицам ЭКЦ. Гришин беспокоит. Лавров на месте? Ага, жду.
На следующий же день после убийства в Лиховом Андрей озадачил своего приятеля, эксперта-криминалиста Лёшку Лаврова, множеством всевозможных вопросов и теперь, по прошествии недели, горел желанием получить на них ответы. Минутная пауза, и на другом конце провода раздалось:
– Внимательно вас слушаю.
*Двухшпеньковая – от слова «шпенек», т.е. язычок в пряжке, при застёгивании вдеваемый в отверстие на ремне. В данном случае таких язычков два.
– Здравствуй, Лёша. Что-то давненько мы с тобой не виделись. Ты меня еще помнишь?
Трубка ворчливо, впрочем, беззлобно откликнулась:
– Привет. Забудешь тебя, как же…
– Так я заскочу на минутку?
– Куда деваться, заскакивай. Только на минутку – это вряд ли получится. Информации поднабралось прилично.
– Вот и славно. Я уже в пути.
Гришин упругим спортивным шагом быстро поднялся со второго этажа на шестой и пулей влетел в лабораторию, где его встретил облаченный в белый халат Лёшка Лавров – типичный представитель класса субтильных интеллектуалов-«ботаников», глядящих на окружающий мир поверх очков. Этакая тщедушная личность ростом чуть выше среднего, без малейшего намека на грубую мускулатуру и лишний вес. Зато его начинающая понемногу лысеть голова была буквально напичкана знаниями из самых разных областей науки и техники. О чем ни спроси, Лавров всегда в курсе. Он неизменно располагал информацией о последних открытиях, новейших разработках и инновациях. На рабочем столе у него постоянно громоздились стопки в основном, конечно, англоязычных зарубежных научных изданий. Кстати сказать, этот по совместительству еще и полиглот свободно владел английским, чуть хуже немецким, а также, не без запинки, но мог объясняться на французском, испанском и итальянском. Казалось, не существовало такой сферы человеческой деятельности, в которой эрудированный сверх всякой меры Лавров не ориентировался бы, причем на весьма и весьма приличном уровне. Помимо прочего, он небезосновательно считался экспертом-криминалистом высшей пробы. Многие из тех, кому довелось на деле убедиться в способностях Алексея Николаевича, искренне недоумевали: «У человека за плечами Бауманка с отличием, аспирантура… Защитился блестяще – кандидатская
прошла на ура. Теперь вот всерьез взялся за докторскую. Да с его головой карьеру сделать – раз плюнуть! Наши российские мозги всегда и везде в цене… Грамотно себя преподнеси, повыгодней продайся, и безбедное светлое будущее обеспечено, хоть, здесь, хоть, за бугром. Ну чего, спрашивается, ради прозябает он в какой-то там криминалистической лаборатории?» А ответ был тривиален – Лёшу существующее положение вещей устраивало, работу свою он любил до самозабвения и обожал, заниматься решением разных заковыристых задачек, требующих напряжения мысли и творческого поиска. Все вышеперечисленные деловые и личностные качества Лаврова были по достоинству оценены руководством. И потому, когда несколько лет назад весь ЭКЦ дружно переехал с Петровки, 38 частично в 3-й Колобовский переулок, частично на Новослободскую улицу, некоторые особо одаренные товарищи вроде Лёши по-прежнему остались сидеть в родных кабинетах на шестом этаже. Ценных специалистов начальство предпочитало всегда держать под рукой – мало ли что, вдруг срочно понадобятся.– Вот и наш опер упал намоченный! – Лавров с ухмылкой замер в шутовском полупоклоне.
Гришин даже и не подумал обидеться.
– Не смешно. Твой желчный каламбур, Алексей Николаевич, устарел лет на тридцать, – походя отмахнулся он от затасканной остроты и сразу же взял быка за рога: – Вещай!
– Докладаю, гражданин начальник. Нагрузил ты меня своими проблемами по самое не балуйся, – полушутя, полусерьезно сообщил эксперт.
Андрей добродушно осклабился:
– Поимей совесть. Не моими, а нашими.
– Хорошо. Пусть нашими.
С этими словами Лавров уселся за стол, как обычно заваленный какими-то фотографиями, справками и толстенными журналами, – порядок на рабочем месте у него был тот еще.
– Итак, по поводу твоего клиента… Для начала я связался с Музеем военной формы при Московском военном гарнизоне. К сожалению, у них ни одного дельного специалиста не нашлось, но подсказали, куда по данному вопросу обратиться. Неподалеку от Щелкова есть поселок Бахчиванджи… А, между прочим, сыщик, тебе известно, откуда взялось такое оригинальное и трудно выговариваемое название у подмосковного населенного пункта?
Он вопросительно уставился на Гришина, который только пожал плечами и честно признался:
– Понятия не имею.
– А я вот не поленился и выяснил. Оказывается, Григорий Яковлевич Бахчиванджи – советский летчик-испытатель. С июня сорок первого успешно сражался против асов Геринга, в мае сорок второго был отозван с фронта и совершил первый испытательный полет на первом советском реактивном самолете БИ, а в марте сорок третьего погиб при испытаниях третьего экземпляра из той же серии. Одним словом, выдающаяся личность! Человек, можно сказать, у самых истоков реактивного самолетостроения стоял. Это я к тому, что мы даже нашей недавней истории толком не знаем.
– Что правда, то правда, – печально согласился Андрей.
– М-да… – вздохнул Лавров. – Ну так вот! Направили меня в поселок Бахчиванджи, где находится Музей военной формы одежды, и уверили, что там-то уж точно помогут разобраться. Правда, и в этом культурном учреждении никто ничего толком пояснить не смог, но, в качестве компенсации морального ущерба, областные товарищи подкинули мне телефончик одного пенсионера. Работал у них раньше такой Вениамин Павлович Трушин. Поговаривают, у него на дому чуть ли не филиал Военно-исторической библиотеки… Короче, я созвонился, договорился, подъехал. И, заметь, в свободное от работы время…
– Ценю. Дальше.
– Посидели, поговорили… Не дед, а клад. Ему недавно восемьдесят шесть стукнуло, но старик еще о-го-го! Бодрячок! Как говорится, молодым фору даст…
– Лёша, я тебя умоляю, не грузи бесполезными подробностями. Ближе к сути.
– Терпение, друг мой. В наше время терпение – одна из главных добродетелей. Показал я ему фотографии твоего красавца. Он только взглянул и тут же, практически моментально, с чувством, с толком, с расстановкой все по полочкам разложил: твой убиенный упакован в форму жандармского подпоручика середины девятнадцатого века. Причем вся атрибутика совпадает до мельчайших деталей.
Гришин позволил себе усомниться:
– А может, дедушка напутал чего? Все-таки, возраст к девяноста подбирается. В такие лета маразм – обычное дело.
Лавров уверенно возразил:
– Ни-ни… Палыч в норме. Старик – кремень. Потом, ты же меня знаешь, я – парень въедливый и жутко любознательный. Откуда такая уверенность, спрашиваю? А он отвечает: «Оттуда, молодой человек, что я в свое время двадцать с лишком годков оттрубил в Центральном государственном военно-историческом архиве СССР и в предмете, вас интересующем, разбираюсь дай бог каждому. Даже не сомневайтесь, говорит, подобное обмундирование офицеров Жандармского корпуса было введено в тысяча восемьсот сорок седьмом году, что отражено в ряде соответствующих ведомственных документов…» В общем, он меня убедил.