Певцы Родины

Апрель. Вокзал. Весенний звонкий день. Журчит капель. Вздыхает духовой

оркестр. В красные товарные вагоны грузят коней, повозки. Синие-синие тени

бегут по снегу.

Новый Оскол. Рядом фронт. Отчетливо врезалась в память молодая рощица

на берегу Северского Донца. На солнце сверкала первая зелень берез. Розовели

клены. Вырыли окопы. Тишина. Птичий гомон. Бегут прозрачные солнечные тени.

И вдруг взрыв. Первый снаряд разорвался в лесу. Начался артналет. Бурая

влажная земля встала дыбом. Грохот, треск ломаемых ветвей, стоны. И снова

как ни в чем не бывало запели дрозды, переливчато залились иволги, дробно

застучали дятлы. Мы лежали в окопе. Вокруг ликовала весна. Рядом с окопом

росла красавица верба, ее молодые клейкие листочки чуть не касались моего

лица. С необычайной четкостью я видел каждую жилку листка, каждый сучок на

ветке. Глядел и не мог наглядеться. Ведь с вербой у каждого из нас связано

детство, весна, самое дорогое. Весенний ветер ласково шевелил траву. Желтая

бабочка кружилась над окопом, солнечные зайчики разбежались по земле.

Внезапно мы услышали протяжный, гнусавый вой самолета, пулеметную

очередь. В тот день погиб мой друг сержант Битков. Это случилось под вечер.

Он лежал на мокрой от росы лужайке, его каска валялась в траве, и весенний

теплый ветерок трепал русые, тонкие, шелковистые и мягкие как лен волосы.

Лицо было бескровно, бледно. Вечерний свет мерцал в открытых, уже

потускневших, голубых глазах и чуть золотил пушок усов над черной ямой рта,

открытого в последнем крике... В тот первый мой фронтовой день я с особой,

пронзительной остротой почувствовал беспощадную жестокость войны и

победоносную вечность природы... Мы долго стояли у могилы. В наступившей

тишине где-то в чаще кричала незнакомая птица. Высоко-высоко в небе сквозь

черные персты переплетенных ветвей мерцала первая звезда.

Отгремели салюты Победы. В декабре 1945 года я демобилизовался. Снова

родной Калинин. Через год попадаю в Москву, учусь живописи у Бориса

Владимировича Иогансона. Этот мастер заражал всех нас ощущением пафоса

искусства. В ту пору писал он портрет Зеркаловой и был очень воодушевлен.

Иоган-сон был человеком масштабным, крупным. Потом Су-риковский институт.

Шесть лет упорной учебы, труда. Учителя - Ефанов, Мельников, Нечитайло,

Цыпла-ков... Должен с благодарностью сказать: Цыплаков мне дал очень много.

Писал диплом в Прислонихе, на родине Пластова. Почему? Я вместе учился и

крепко дружил с Николаем Пластовым, сыном замечательного художника Аркадия

Александровича Пластова. На мое счастье, я чем-то показался Аркадию

Александровичу и он считал меня почти вторым сыном.

Пластов оставил в моем сознании глубочайший след. Он научил меня видеть

мир, писать только то, что знаешь, и писать правду. Дружба с Аркадием

Александровичем озарила всю мою жизнь. Я жил в его мастерской, будучи

студентом, и позже не раз проводил лето в Прислонихе, писал этюды. Никогда

не забуду последнюю встречу с ним. 29 апреля 1972 года. Моя мастерская на

Юго-Западе. Пластов приехал поглядеть мои новые пейзажи. Попили чайку.

Договорились, что летом обязательно приеду в Прислониху.

"Приедешь ли?
– вдруг промолвил Пластов.
– Смотри, ведь время бежит!" И

он по-пластовски горько и мудро усмехнулся.

Разве я знал, что в этих его, для меня последних, словах была страшная

правда. Вскоре его не стало.

Художник, - продолжал Зверьков, - имеет каждый и свою задачу и

сверхзадачу, как говорил Станиславский. Для меня пейзаж оказался кратчайшей

прямой к решению вопроса всей моей творческой жизни.

Пейзаж Зверькова "Колосится рожь".

– В такой погожий день, - говорит Ефрем Иванович, - особенно вольно

дышится. Когда колосится рожь, когда колышутся волны хлеба, на них можно

глядеть часами, как на море. В них вся глубина нашей жизни, вся философия

бытия. Послушайте, как шелестят колосья, - это музыка. Музыка природы.

Вам приходилось быть зимою в лесу, когда идет снег? - спросил меня

художник.
– Ведь когда падает снег, его слышишь - такая тишина царит кругом.

"Музыка пейзажа. Вот ключ к творчеству Зверькова", - подумал я.

– Пейзаж, - вновь заговорил живописец, - может быть куском местности с

рельефом, домами, деревьями, рекой, но... он может нести и другое начало.

Пейзаж имеет духовную сторону, он вызывает в зрителе ряд ассоциаций,

ощущений, подобных музыке или поэзии. И я порой слышу, да, слышу голоса

пейзажей Венецианова, Левитана, Саврасова, Рылова, Бялыниц-кого-Бируля.

Венецианов открыл мне изумительный мир. Ведь он опередил в своих полотнах

великих французов Коро и Милле. Знаете, я немало поездил, и кое-что повидал,

и убедился, что русская реалистическая пейзажная школа, ее классика своей

духовностью, своим лиризмом, тонкой пластикой, высокой гражданственностыо

принадлежит к вершинам мирового искусства.

Десятки пейзажей созданы Ефремом Ивановичем. Они передают множество

состояний дня, вечера, утра, осени, зимы, лета, весны...

"Осинки". Прислониха. Яркий изумруд озимых, золотой багрянец березовых

рощ. Молодые осинки выбежали на опушку. Солнце спряталось. Бледно-ясное небо

покрылось перламутром прозрачных тучек. Неяркий свет выткал бронзовое

кружево листвы. Ветер пробежал по ветвям деревьев, и звонкий их шорох

нарушил тишину. Тонкие стволы юных осин зябко жались друг к другу, словно

чуя приближение холодов. Ветер вырвался из плена березовой рощи и покатил

зеленые волны по озими. Осень. Прозрачные, легкие тени от облаков тихо

скользят по бурому ковру опавших листьев. Шумят макушки осин.