Певец во стане русских воинов

Сердце твое сохранить она не хотела. Теперь ты

Знаешь все, и, если меня оттолкнуть ты решился,

Сделай это теперь же: один перейди на противный

Берег; я брошуся в этот поток – он мой дядя; издавна

В нашем лесу он свободную, чудную жизнь, как пустынник,

Розно с родней и друзьями проводит. Он силен и многим

Старым рекам и могучим потокам союзник. Принес он

Некогда к жителям хижины здешней меня беззаботным,

Ясным, веселым младенцем; и он же ныне отсюда

В дом отца моего меня отнесет измененным, живую

Душу приявшим созданьем, любящей, скорбящей женою».

Дале она говорить не могла; пораженный, плененный,

Рыцарь ее обхватил, и на руки поднял, и вынес

На берег; там и перед небом самим повторил он обет свой:

С ней неразлучно жить на земле и делить все земное,

В сладком согласии, за руки взявшись, медлительным шагом

В хижину оба пошли. И Ундина, глубоко постигнув

Благо святое души, перестала жалеть о прозрачном

Море и влажных жилищах отцовского чудного царства.

Глава IX

О том, как рыцарь и его молодая жена оставили хижину

Рыцарь, проснувшись с зарей на другой день, весьма удивился,

Видя, что подле него Ундины нет, и снова он начал

Думать, что все, происшедшее с ним в последнее время,

Было мечта. Но в эту минуту Ундина явилась;

Севши к нему на постель, сказала она: «Я ходила

В лес проведать, исполнил ли дядя свое обещанье?

Все исполнено; воды свои он собрал и снова

Лесом бежит одинок, невидим и задумчиво шепчет;

Всех водяных и воздушных друзей распустил он, и стало

Тихо в лесу, и все в порядке по-прежнему; можем,

Милый, отправиться в путь, как скоро захочешь». С каким-то

Странным чувством, похожим на робость, слушал Ундину

Рыцарь: ее родные были ему не по сердцу.

Но Ундина своею тихою прелестью снова

Сладкий покой возвратила ему; и, любуясь с ней вместе

Зеленью берега, так благовонно, свежо и прозрачно

Светлою влагой объятого, рыцарь сказал: «Для чего же

Так нам спешить отсюда, Ундина? Уже верно не встретим

Мы нигде толь мирного счастья, каким насладились

В этом краю; пробудем же здесь; никто нас не гонит». —

«Что ты, мой друг, прикажешь, то и будет, – сказала с покорным

Видом Ундина, – но слушай: моим старикам разлучаться со мною

Тяжко и так, а они еще не знают Ундины,

Новой, нежной, любящей, смиренной Ундины; и все им

Мнится еще, что смиренье мое не надежней покоя

Вод; и меня легко позабудут они, как весенний

Цвет, как быструю птичку, как светлое облако; дай же,

Милый, в тот миг, как навек на земле нам должно расстаться,

Скрыть мне от них тобой сотворенную, верную, душу.

Если же долее здесь мы пробудем, то буду ль уметь я

Так притвориться, чтоб им моя не открылася тайна?»

Рыцарь был убежден, и вмиг собралися в дорогу;

Снова коня оседлали; священник вызвался с ними

В город идти через лес и с рыцарем вместе Ундине

Сесть помог на седло. Обнялися; расстались; Ундина

Плакала тихо, но горько; добрый рыбак и старушка

Выли голосом, глядя за нею вслед и как будто

Вдруг догадавшись, какое сокровище в эту минуту

В ней потеряли. В грустном молчанье вперед подвигались

Путники. Гущи лесной уж достигли они, и прекрасно

Было видеть в зеленой тени на разубранном пышно —

Гордом коне молодую робкую всадницу, справа

Старого патера в белой одежде, а слева, в богатом

Пестром уборе, прекрасного рыцаря. Бережно чащей

Леса они пробирались. Рыцарь одну лишь Ундину

Видел; Ундина ж влажные очи свои в упоенье

Новой души на него одного устремляла, и скоро

Тихий, немой разговор начался между ними из нежных

Взглядов и вздохов. Но вдруг он был прерван каким-то

Шепотом странным: шел рядом с священником кто-то четвертый,

К ним недавно приставший. Он-то шептал. Как священник,

Был он в белом платье, лицо закрывалось каким-то

Странным, широким покровом, которого складки, как волны,

Падали с плеч и стан обвивали; и он беспрестанно

Их поправлял, закидывал на руку полы, вертелся;

Прыгал; но это ему ни идти, ни болтать не мешало.