Пейтон-Плейс

— Свет, — задыхаясь, наконец сказала она. — Выключи свет.

Комната погрузилась в темноту, он подошел к ней и холодно спросил:

— Какая комната твоя?

— Та, что в конце холла, — ответила Констанс, стуча зубами. — Но это не имеет значения, потому что ты никогда не войдешь в нее. Убирайся из моего дома. Отойди от меня.

Констанс пыталась сопротивляться. Он отнес ее по темной лестнице наверх и ногой распахнул дверь в ее комнату.

— Я заявлю на тебя в полицию, — заикаясь, говорила она. — Тебя арестуют и посадят в тюрьму, тебя посадят за то, что ты ворвался в чужой дом, за изнасилование.

Майкл поставил Констанс напротив кровати и сильно ударил ее ладонью по губам.

— Больше рот не открывай, — спокойно сказал он. — Просто держи его закрытым.

Он наклонился и снял с нее все еще сырые плавки купальника. В темноте она услышала, как он расстегнул зиппер на брюках.

— Итак, — сказал он.

Это было как в ночном кошмаре, она никак не могла очнуться от него, пока окна в ее комнате не посветлели и она наконец не почувствовала первый поток желания и удовольствия — он поднимал ее, поднимал, поднимал, а потом бросил в бессознательное состояние.

Эти воспоминания подавляли Констанс Маккензи, и ей было стыдно вспомнить, что всю ту ночь она смогла выдавить из себя только один отчаянный вопрос.

— Ты закрыл дверь? — кричала она.

Майкл рассмеялся глубоким смехом у ее груди.

— Да, не волнуйся. Я закрыл.

Теперь, глядя, как он быстро ведет машину, Констанс снова удивлялась этому мужчине, которого она еще не начинала узнавать.

— Что? — спросил он, опять угадывая ее мысли.

— Я подумала, — сказала Констанс, — что после двух лет, я все еще тебя не знаю.

Майкл рассмеялся и вырулил на усыпанную гравием площадку перед рестораном. Он помог Констанс выйти из машины, взял ее за подбородок и нежно поцеловал.

— Я люблю тебя, — сказал он, — что еще нужно знать?

— Больше ничего, — улыбнулась Констанс.

Много позже, возвращаясь в Пейтон-Плейс, они проезжали мимо больницы, и Констанс даже не взглянула на тускло освещенные окна. Только когда Майкл припарковал машину напротив ее дома и Констанс увидела, что ее поджидает Анита Титус, она почувствовала неладное.

— У вас телефон звонил весь вечер, — сказала Анита, соседка Констанс. У них была спаренная телефонная линия. — Пытались дозвониться из больницы.

— Эллисон! — закричала Констанс. — Что-то случилось с Эллисон!

Она вбежала в дом, забыв сумочку и перчатки и оставив Майкла один на один с Анитой. Майкл стоял и смотрел в спину убегающей домой женщине, чтобы прослушать телефонный разговор Констанс.

«Господи, — подумал он, — я не встретил в этом проклятом городке и десяти людей, которым не надо было бы весь будущий год провести, промывая свои чертовы душонки».

Когда он вошел в дом, Констанс уже связалась с больницей.

— О, спасибо, спасибо, — с облегчением говорила она. — Да. Спасибо, что позвонили.

— Что случилось? — спросил он, прикуривая две сигареты.

— Селена Кросс, — сказала Констанс. — Сегодня вечером д-р Свейн будет удалять ей аппендицит. Она попросила сестру позвонить мне и передать, что не сможет завтра утром открыть магазин. Представляешь, в такой момент она вспомнила о магазине.

ГЛАВА V

Селена заснула, сестра Мэри Келли закрыла дверь в палату и тихо, в больших белых туфлях, которые, казалось, должны были греметь на всю больницу, прошла по коридору к своему столу на первом этаже. Она села на прямой стул, нервно поправила шапочку и расслабилась. Теперь, когда ее наполовину прикрывал стол, она осторожно расставила пошире ноги. В такое время ей ничего не помогало, ни пудра, ни крахмал, ни цинковая мазь. Она только мучилась и теряла терпение. Теперь, вдобавок к июльской влажности, ночному дежурству, воспаленным бедрам, которые жгло, как огнем, стоило ей пошевелиться, она еще была вынуждена подвергнуть проверке, впервые за всю свою карьеру, кодекс медицинской этики. Мэри Келли была серьезной студенткой. Из романов, фильмов и благодаря студенческим собраниям она знала все о том, что такое врачебная этика.

— Что бы ты сделала, если бы заметила, что врач совершил ошибку? — любили спрашивать друг друга студенты, когда свет уже был выключен. — И из-за этой ошибки Пациент умер.

— Я бы никогда не сказала, — уверяли они друг друга. — В конце концов, все совершают ошибки. Если ошибся плотник или слесарь, их никто за это не уничтожит. Врач может совершить ошибку. Почему из-за этого его обязательно надо обесчестить, подать на него в суд и так далее?

— Сестры никогда не скажут, — говорили они, — а они видят ошибки каждый день. Они держат рот на замке, это этика.

Мэри Келли сидела, широко расставив ноги, за столом на первом этаже и при тусклом освещении рассматривала свои большие, квадратные ладони.

Они никогда не прекращались на этом месте, вспоминала она, эти благородные разговоры о врачебной этике.

— А что, если это не ошибка? — спрашивали они друг друга. — Что, если доктор был пьян или сделал что-то преднамеренно?

— Что, если это была твоя мать и он убил ее, чтобы избавить от страданий, потому что она была неизлечимо больна?

— Или, предположим, у доктора есть дочь, она рожала незаконного ребенка, и он сделал так, что ребенок умер во время родов?

— Я бы никогда не сказала, — торжественно говорили они. — На доктора нельзя доносить, это этика.

Мэри Келли поерзала на стуле и расставила ноги так широко, насколько позволял стол. Теоретически все это звучит просто прекрасно, думала она. Это всегда звучит замечательно во время студенческих бесед. Разговоры недорого стоят. Ничего не стоит сказать что-то так, чтобы люди поверили, что это твоя позиция. Мэри задумалась, можно ли сравнивать вопросы этики с вопросами терпимости. Ты говоришь, что негры такие же люди, как и все другие, что их нельзя подвергать дискриминации и что, если ты когда-нибудь влюбишься в негра, ты с гордостью выйдешь за него замуж. Но пока ты это говоришь, ты думаешь, как бы ты в действительности поступила, если бы к тебе подошел большой, черный парень и предложил встретиться. Ты говоришь, что если ты влюбишься в протестанта, который откажется поменять свою религию ради тебя, ты все равно выйдешь за него замуж и будешь любить его еще больше за то, что у него есть убеждения. Ты выйдешь за него, несмотря на запрет родителей и церкви. Ты знаешь, что, говоря такие вещи, ты находишься в полной безопасности, так как в Пейтон-Плейс уже более ста лет не было ни одного негра и ты не ходишь на свидания с парнем, который не католик. Ты говоришь, что знаешь, как поступить, если столкнешься с доктором, нарушающим медицинскую этику, но что, думала Мэри, закрывая лицо большими, квадратными ладонями, ты будешь делать, если это действительно случилось?

Какое-то время она думала, не правильнее ли пойти и признаться отцу О'Брайену в грехе, в который она была вовлечена сегодня вечером. Мэри представила большое с синим подбородком лицо священника и его узкие черные пронизывающие глаза. Что, если она признается ему, а он не даст ей прощения? Что, если он скажет: «Отдай этого доктора в руки правосудия, и только тогда я смогу смыть грех с твоей души?» Мэри Келли представила доброжелательное, красивое лицо д-ра Свейна, его руки, к которым она относилась как ко вторым по доброте рукам в этом мире после рук Христа. Она ничего не могла с собой сделать, Док просто не оставил ей выбора.