Пейтон-Плейс

Лукас резко сел на стул.

— Я могу доказать это Лукас, — продолжал доктор. Он врал, знал это и плевал на это. — Я могу доказать, что это был твой ребенок, — повторил он, впервые в жизни используя свое превосходство в знаниях для запугивания невежественного. — У меня достаточно доказательств, чтобы посадить тебя в тюрьму до конца твоих дней.

От Лукаса горячими волнами исходил запах пота.

— У тебя на меня ничего нет, Док, — возразил он. Теперь уже пот струился по его лицу. — Я никогда не дотрагивался до нее. Я и пальцем ее не тронул.

— У меня полно доказательств, даже больше, чем надо. На всякий случай я прихватил с собой бумагу, я бы хотел, чтобы ты ее подписал. Я составил ее в больнице, это признание, Лукас, и я хочу, чтобы ты подписал его. Если ты не сделаешь это для меня, может быть, Бак Маккракен сможет выбить его из тебя резиновой дубинкой в камере.

— Я никогда до нее не дотрагивался, — упорствовал Лукас. — И я не собираюсь подписывать бумагу, в которой говорится, что я это сделал. Что ты имеешь против меня, Док? Я никогда ничего тебе не сделал. Зачем ты пришел и запугиваешь меня? Я когда-нибудь что-нибудь плохое тебе сделал?

Доктор стоял, облокотившись о стол, возвышаясь над Лукасом, который сидел рядом на стуле и угрюмо рассматривал свои руки. Селена была беременна от Лукаса, в этом Док был уверен, как ни в чем другом. Уверенности было больше чем достаточно, но какое-то упрямство толкало его дальше. Свейн знал, что Лукас виновен в преступлении, которое стоит так близко к кровосмешению, что граница практически не видна. Он понимал, что с одним только знанием этого он сможет вынудить Лукаса подписать признание, но что-то подталкивало Дока, заставляло продолжать запугивание, пока Лукас сам лично не признает, что это он отец неродившегося ребенка Селены.

— Может быть, мне сходить за Баком? — мягко спросил он. — Нет, я не пойду за Баком. Вместо этого подниму тревогу во всем городе. Я пойду и лично расскажу каждому отцу в Пейтон-Плейс о том, что ты сделал, Лукас. Я скажу им, что, пока ты в городе, никто не может ручаться за безопасность их дочерей. Они придут за тобой, так же как они приходят за бешеными, опасными животными. Но они не пристрелят тебя, — он сделал паузу и посмотрел на фигуру человека, сидящего напротив. — Ты знаешь, когда последний раз линчевали в нашем городе?

У Лукаса забегали глаза, он отчаянно искал выход, но беспощадный голос д-ра Свейна гремел у него в ушах.

— Это было очень давно, Лукас, никто даже не может с точностью сказать когда. Но линчевание — такая штука, разъяренный мужчина всегда знает, как это делается. Отцы знают, как это делается, Лукас. Может быть, не слишком хорошо. Да, недостаточно хорошо, так что, возможно, ты умрешь с первой попытки. Но со временем они поймут, что к чему.

Доктор выждал несколько секунд. Лукас сидел не поднимая головы и продолжал рассматривать свои густо заросшие черными волосами руки, от него ужасно воняло потом, кожа от страха покрылась мурашками. Док повернулся, как будто собрался уходить, но не успел он сделать и трех шагов, как его остановил стон Лукаса.

— Ради Христа, Док, — сказал Лукас. — Подождите минуту.

Свейн развернулся и посмотрел на него.

— Это я сделал, Док, — сказал Лукас. — Я подпишу вашу бумагу. Давайте ее сюда.

Этого должно было бы хватить. Вместе со всем остальным устного и письменного признания должно было хватить д-ру Свейну. Но ему этого было мало. Он хотел бить, пинать ногами, унизить и уничтожить. Его безупречно честная тридцатилетняя медицинская карьера была разрушена одним ударом, он видел хорошее лицо ирландской католички Мэри Келли, на котором теперь была печать того, что она совершила преступление. Он видел красную массу того, что могло бы быть ребенком Селены Кросс, который мог бы родиться и прожить нормальное количество лет. Свейн смотрел на Лукаса. Он хотел причинить этому человеку такую сильную, мучительную боль, чтобы его собственная в сравнении с ней исчезла, но Свейн знал, что это бесполезно. Лукас не чувствовал ни боли, ни стыда, ни сожаления, потому что по его понятиям он не совершал такого серьезного преступления, чтобы о нем нельзя было забыть. Лукас Кросс оплачивает счета и занимается своим делом. Все, что ему надо от других, чтобы они делали то же самое. Еще не начав говорить, Свейн знал, что Лукас сначала будет искать оправдание, а потом напрашиваться на сочувствие, но Док не мог не говорить, он хотел вращать нож в ране, которой у Лукаса не было.

— Когда это началось, Лукас? — спросил он и не узнал свой голос. — Сколько раз ты это делал?

Лукас посмотрел па доктора, в его глазах не было ничего, кроме страха.

— Господи, Док, — сказал он, — Чего вы от меня хотите? Я же вам сказал, что это сделал я, разве не так?

— Как долго это продолжалось? — упорствовал Свейн. — Год? Два? Пять?

— Два, — шепотом ответил Лукас. — Я был пьян, я не понимал, что делаю.

Автоматически доктор отметил в уме первое оправдание Лукаса. Я был пьян. Я не знал, что делаю. Для таких, как Лукас, это было стандартное оправдание для всего, начиная со скандалов, воровства и, видимо, заканчивая изнасилованием детей.

— Она была невинна, когда ты первый раз сделал это, да, Лукас? Ты, большой, храбрый, мужественный лесоруб, лишил невинности свою дочь, да?

— Я был пьян, — повторил Лукас. — Честно, Док. Я был пьян. И потом, она вообще-то мне не дочь. Она дочка Нелли.

Док одной рукой схватил Лукаса за волосы и с такой силой запрокинул ему голову, что у Лукаса хрустнули шейные позвонки.

— Послушай, ты, сукин сын, — в бешенстве сказал Свейн. — Я не собираюсь слушать твои оправдания, что ты был пьян. Каждую минуту ты знал, что делаешь. Перестань ты хоть на одну секунду в своей грязной, вонючей жизни быть свиньей и признай, что ты знал это.

Док потряс Лукаса за волосы и тот, ловя ртом воздух, сказал:

— Да. Я знал. Один раз я ее увидел и понял, что она уже почти выросла. Я не знаю, что на меня нашло.

Доктор отпустил Лукаса, достал из кармана чистый носовой платок и тщательно вытер руку. Второе стандартное оправдание. Я не знаю, что на меня нашло. Видимо, такие люди, как Лукас, надеются, что такие люди, как Мэтью Свейн, поверят в существование странных дьяволов, которые прячутся и выжидают момент, когда они смогут войти в тела и головы таких, как Лукас. Второе оправдание всегда произносилось грустным, полуизвиняющимся тоном, — так, будто слушающий должен присоединиться и тоже удивиться, что же это не него нашло. Я не знаю, что на меня нашло, но что бы это ни было, это от меня не зависело. Просто что-то нашло, и я уже ничего не мог с этим поделать.

«О, Господи, — молил про себя д-р Свейн, — удержи меня, Господи, не дай мне убить его».

— Я не знаю точно, сколько раз это было, — нечленораздельно продолжал Лукас. — Два, может, три. Я все время был выпивший. — У Лукаса от воспоминания похотливо блеснули глаза. — Она дикая кошка, эта Селена. И всегда была такой. Я бил ее, пока она не могла больше сопротивляться.

Лукас провел языком по пересохшим губам, и у Свейна тошнота подступила к горлу.