[e-mail] (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

В этой части обвинительной речи в зале суда раздались аплодисменты и крики «браво», судья вынужден был удалить зрителей из зала, и финал процесса прошёл без излишнего ажиотажа, с частным определением в адрес контрольных органов, которые за пять лет не удосужились соотнести размер керосинки и количество сжигаемого в ней, в течение года, продукта горения. Обвиняемые вернули государству по одному жилому дому, уплатили по три миллиона штрафа и ушли на пять лет в тюрьму, оставив безутешным семьям по загородной вилле, действующему ресторану или магазину и скромные средства на счетах верных друзей для достойного пятилетнего ожидания свободы.

Зато теперь у каждого эмигранта в доме была керосиновая лампа.

Один из зрителей прислал такую лампу Филимону.

Однажды испытав старинное приспособление, Фил стал просто в обязательном порядке разжигать керосинку, усаживаясь по вечерам за работу.

Мерцал голубой экран компьютера, подрагивал жёлтый огонёк лампады и фразы складывались в абзацы.

Глава седьмая. День Победы

Филя напрасно ожидал от школы больших неприятностей. Первых четыре года он успешно эксплуатировал свою блестящую память и неиссякаемую энергию, посему домашние уроки готовились в полчаса, и дальше можно было жить нормальной человеческой жизнью — гонять в футбол, играть в «буру» и в «очко» на крыше сарая или затянуться с пацанами сигареткой «Шипка», а то и «Примой»- у кого что курили родственники. Иногда, конечно, доставались экзотические экземпляры, — так, например, друг Сашка притащил болгарские сигареты с фильтром, а сам Филька выудил из дедова серебряного портсигара несколько душистых папирос с иностранным названием «Герцеговина Флор». Регулярно дед курил «Казбек», а эти папиросы хранил в портсигаре и выкуривал одну — две в День Победы, девятого мая.

Пока Верка училась в той же самой школе, Филе была гарантирована полная неприкосновенность со стороны великовозрастных хулиганов: сестра была тяжела на руку и скора на расправу с его обидчиками.

Но к пятому классу Фильке пришлось рассчитывать исключительно на свои силы: в шестнадцать лет сестра школу бросила и скоропалительно вышла замуж. Мужу её было семнадцать, они беспрестанно ревновали друг друга, ссорились и дрались, затем мужа забрали в армию, а Верка осталась жить с его родственниками и с прибавлением — хилым, тщедушным пацанёнком.

Что касается школьных занятий, то несмотря на свой удивительно маленький рост, Филя умудрялся через любое плечо «содрать» контрольную по языку; математику за него делал друг Сашка, а сочинения по литературе он с гордостью писал сам.

После первого же письменного опуса Клара Николаевна вызвала его в учительскую и со смехом и слезами умиления на глазах прочитала коллегам стихотворную поэму «Зелёный лагерь», которую Филя настрочил за сорок пять минут, отведённых на свободную тему «Как я провёл лето».

… В кругу друзей и дев стыдливых, Я отбывал свой летний срок И в сонме этих дней ретивых От пылкой страсти занемог…

— У Пушкина слямзил? — подозрительно переспросил директор Иван Михайлович.

— Что вы, Иван Михайлович, — всплеснула руками Клара Николаевна, — влияние несомненное, но сюжет собственный!

Подозрения «дира» до глубины души оскорбили Филю потому, что хотя он и знал наизусть «Сказку о царе Салтане», но странную способность рифмовать собственные мысли обнаружил вполне самостоятельно, без всякого Пушкина, в пионерском лагере «Зеленый» в пригороде Киева Ирпене. Да, конечно, Вера Владимировна, Сашкина мама, заставила Филю прочитать Пушкинские «Египетские ночи», пока Сашка, напрочь лишённый от природы слуха, издевался над роялем. Но когда он, Филимон, попытался повторить описанную поэтом игру в «буриме», то у него получилось это легко и просто.

— А вы, Иван Николаевич, в «буриме» играете? — задиристо спросил

Филя.

Директор, демобилизованный офицер прошедший всю войну, вздрогнул от прямолинейного вопроса, но честно сознался:

— Да нет, я всё больше в «подкидного». Или в домино!

Клара Николаевна вежливо кашлянула и что-то жарко зашептала на ухо директору.

— Не может быть, — отмахнулся Иван Николаевич, — вот так, сходу?

Он с ещё большим недоверием посмотрел на Филю и вдруг грозно выпалил:

— А ну, чеши — «водка, селёдка, пионер»!

Филька знал, что как всякий любитель, впервые дающий задание игроку в «буриме», директор даст очень близкие и даже уже рифмующиеся слова. Более того, сочетание «водка — селёдка» было как бы обязательной программой любого из приятелей Алика-боцмана, который уже давно вышел из тюрьмы и с гордостью демонстрировал по вечерам залётным дружбанам Филькины способности, не бесплатно, естественно. За хорошую импровизацию взималась плата в стакан портвешка, за две — бутылка. Алик был строг, Фильке не наливал, но давал побренчать на своей гитаре и позволял стянуть сигаретку из пачки «Памира».

Не прошло и половины из отпущенной по правилам минуты на обдумывание, как Филя с достоинством произнес стих:

Когда привозят в лавку водку То очередь за ней — без меры! А на закусочку — селёдку Рекомендуют пионеры.

Хохот в учительской привлек внимание прохожих на улице, а когда отсмеялись, Иван Николаевич достал ручку и вывел на Филькином сочинении пять с минусом.

— А почему с минусом? — переспросил обнаглевший Филька, хотя прекрасно знал, что пару — тройку ошибок в тексте влепил обязательно.

— Потому что — не Пушкин! — строго нахмурил брови директор. — А ну, давай что-нибудь про сбор металлолома!

Филькина судьба была решена. Он был зачислен в школьную агитбригаду, где на десять девчонок он был единственным мужчиной. Его это ничуть не смущало, на всех смотрах художественной самодеятельности он лихо декламировал свои и чужие сочинения, хотя чужих становилось всё больше, и закончилось это сплошными поэмами про Партию и Ленина.

Еще два-три года учителя пытались вложить в его голову теоремы, формулы и таблицу Менделеева, но затем просто стали закрывать глаза на полное Филькино равнодушие к точным наукам. Победы агитбригады на смотрах и конкурсах приносили славу родной школе, а на математических конкурсах побеждал лучший друг Сашка.

Так Филе открылся первый способ эксплуатации Божьего дара.

Сложнее было с ростом.

Филя упорно не мог вырасти. Он был самым маленьким в классе и от этого самым задиристым. Он дрался по любому поводу, потому что девчонки не ставили его ни в грош — кому нужен был кавалер на две головы ниже дамы сердца? Нельзя сказать, чтобы при своих физических данных Филька всегда брал верх, но бился всегда достойно, и с любым противником.

Недостойные сильного мужчины чувства он испытывал только к двум людям: он опасался одноклассника Кольки, который был чертовски силён и всегда бивал Фильку, но больше всего неприятностей доставлял ему, как впрочем и другим мальчишкам, босяк, по имени Парэлык. Он был старше лет на пять и наводил ужас на школу, подлавливая по утрам пацанов в подворотне, за сто метров от школьного двора. Роста он был невысокого, но ледяные рыбьи глаза и авторитет старшего брата, который действительно когда-то кого-то убил, наводили страх на самых сильных, не говоря уже о мелюзге.

Жестом, из подворотни, Парэлык останавливал мальчишек, спокойно осматривал их карманы и собирал гривенники и пятаки, выданные детишкам на молочишко. Он действовал методично и аккуратно, никого не бил, но что было ещё страшнее — говорил тихо, грозил пальчиком и выразительно прикладывал его к губам.

Фильке каждый раз было стыдно и обидно до слёз, когда он попадал в лапы мерзавца, но страх сковывал всё его существо, когда он видел этот мутный взгляд.

Накануне девятого мая в школу несли цветы. Утром мама протянула Фильке рубль и распорядилась: