Пифагор

Бросил шар свой пурпурный Златовласый Эрос в меня И зовёт позабавиться С девой пёстрообутою, Но смеётся презрительно Лесбиянка прекрасная. На другого любуется.

Взгляд Поликрата обратился к Метеоху.

— Теперь ты.

— Что я могу сказать после таких стихов? Да и опыта у меня нет.

Юноша растерянно развёл руками. Звякнула чаша. Взоры пирующих обратились к пятну, расплывавшемуся на скатерти. Поликрат дал знак слуге, стоявшему у стены.

— Не надо, — проговорила Родопея, — вавилонские маги гадают по очертаниям таких пятен.

Пятно стало похожим на несущегося во весь опор коня. Родопея закрыла лицо ладонями.

— Успокойся, царица, — обратился к ней Пифагор, — стоит ли верить магам? Я согласен с Эвпалином. Эрос — это вечный огонь, вокруг которого вращаются Земля и другие космические тела. Но прав и Анакреонт. В твоих великолепных строках, Анакреонт, Эрос — златоволосый и златокрылый лучник. Ведь стрела — это солнечный луч. Не так ли? Индийский Эрос Кама — тоже лучник, но лук у него не из кизила, не из орешника, а из медового тростника, стрелы — из сцепившихся пчёл. У тебя Эрос принял форму мяча цвета заката, в который ты вступил. И уже с первой строки становится ясно, чем закончится великая песня.

Прекрасно вечернее солнце, но юные жаждут не старческой бессильной красоты.

— Боги мои! — перебил Анакреонт. — Как ты истолковал мои стихи! Я ни о чём подобном и не думал. Ко мне строки явились сами, и я старался их не спугнуть.

— Вот-вот! — подхватил Пифагор. — За тебя думал Эрос. Он творец любого творчества и основа могущества. О последнем хорошо сказано в индийском мифе. Послушайте. Как-то два старых бога Вишну и Брахма встретились с юным Шивой и стали перед ним хвалиться своей мощью. Шива выслушал их и сказал: «К чему много слов? Сейчас я приму свой истинный облик, и тот из вас, кто найдёт его пределы, будет самым могущественным». В один миг Шива превратился в огромную колонну с округлой капителью. Она стала расти, уходя в небо. И тогда Брахма, превратившись в лебедя, воспарил, чтобы достигнуть её края, Вишну же стал кротом, чтобы дорыться до её корня. Прошло много тысяч лет, и старые боги вернулись к Шиве, признав своё поражение, ибо сила Эроса беспредельна.

Родопея сняла с головы венок и протянула его Пифагору.

— Мне нравится твоё толкование, Пифагор, ты показал, что Эрос — основа не только жизни, но и поэзии. Ты дал зримый образ тому, чему я посвятила жизнь. Пусть же этот венок увенчает твою голову в знак того, что я готова идти за тобой. Ты будешь первым...

— Первым?! — рассмеялся Поликрат.

— Первым, — повторила Родопея, — ибо я впервые не потребую за любовь вознаграждения. Я его уже получила.

Пифагор поднялся.

— Я счастлив, царица, что своим рассказом возбудил в тебе силу Эроса. Сам я не ищу сближения ни с женщинами, ни с мальчиками. Мой Эрос так же беспределен, как тот, перед которым склонились Брахма и Вишну, но он бестелесен и открывается лишь в сочетании чисел и звучании небесных сфер. Но если ты сочла меня победителем, я не отвергну награды.

Мнения

Почти сразу за победителем и царицей пира, сославшись на неотложные дела, зал покинул Поликрат. Анакреонт, Метеох и Эвпалин остались за столом, и конечно же речь зашла о Пифагоре.

— Удивительный человек, — проговорил Анакреонт, наклоняясь над чашей. — Вот уже две декады, как я с ним знаком, и до сих пор он остаётся для меня загадкой.

Сделав глоток, Анакреонт продолжил:

— Меня удивляет его неприятие Гомера. Пифагора возмущает то, как Гомер описывает старину. Гомер для него — не авторитет в героическом прошлом, а чужестранец, едва ли не невежда. Пифагор глядит на Гомера глазами Ахилла, Приама, Гектора — одним словом, их современника. Но ведь не бывает, чтобы человек жил в нескольких поколениях сразу.

— Не знаю, Анакреонт, не знаю, — сказал Эвпалин, приподнявшись на ложе. — Мне он кажется сосудом, в котором спрессовано нечто такое, что, если ему дано будет развернуться, оно перевернёт весь мир. Его вымысел столь неудержим и дерзок, что не может быть оспорен по законам реальности, и тем самым он становится явлением, совершенным числом, о котором он нам рассказывает и в которое веришь, как в божество. Он становится для нас линзой, расширяющей границы наших чувств и наших возможностей. Ты помнишь изречение, выбитое у входа в храм Аполлона в Дельфах: «Познай самого себя»? Запись, достойная славы Дельфийского оракула, обратившегося к глубинам человеческого сознания. Но, восприняв этот совет или призыв, Пифагор поставил вопросы, какие не приходили в голову ни одному из тысяч эллинов или варваров, переступавших порог храма, — какова природа слуха и зрения, соответствует ли видимый и ощущаемый мир существующему? Давая на эти и иные вопросы ответы, он, право, превзошёл всех мудрецов и открыл для понимания законов бытия и жизни неизведанные, новые пути. Не знаю, жил ли Пифагор во времена Приама, но я уверен в том, что его жизнь не определена сроком, данным смертным, и ему суждено жить и через сотни, и через тысячи лет.

Анакреонт отодвинул чашу.

— Пожалуй, ты прав. Такие люди, как Пифагор, подобны богам. Поначалу, не зная его, я с ним спорил, а теперь только слушаю. Глядя на него, легко поверить, что он пил воду из Инда и побывал в тех местах, где восходит Гелиос и рождаются звезды. Однако его величие не подавляет. Он может отыскать ключ к каждому сердцу и найти общий язык не только с молчаливыми рыбаками — я сам был свидетелем его беседы с рыбаком на агоре, — но и с морскими разбойниками.

— Да-да! — подхватил Метеох. — Увидев детей, бросивших камни в бродячую собаку, он заговорил с ними на равных, и дети к нему потянулись. Я уверен, что они больше никогда не обидят беззащитное животное.

— Но самое удивительное, — перебил Анакреонт, — что ни разу в разговорах Пифагор не назвал имени Орфея. А ведь учение о метемпсихозе [28] принадлежит именно ему. И я никогда не слышал от Пифагора об Аиде и о наказании там душ. Не кажется ли вам это странным?

— Я тоже это заметил, но странным мне это не показалось, — проговорил Эвпалин. — Орфей старался вырваться из круга, назначенного смертным судьбой, считая его мучительным. Пифагор, напротив, стремится войти в этот круг и пережить заново если не все свои прошлые жизни, то главные из них. И именно это даёт ему возможность прозревать будущее. Орфей стремился принести утешение смертным, Пифагор нам ничего не обещает, а обращает наши глаза и уши к невидимому и неслышимому.

28

Метемпсихоз — учение о переселении душ.

Золотой амулет

Пифагор осторожно отодвинул лежащую между ним и Родопеей кифару. Рука потянулась к золотому амулету, блестевшему в лощине между двумя розовыми округлостями, и на миг застыла.

— Нет! — тихо проговорил он. — Только не это!

— Понимаю, — вкрадчиво произнесла гетера, — неприятно видеть на мне дар другого. Но эту вещь я получила ещё девушкой от грабителя гробниц... Есть в тени пирамид и такая профессия. Жрец Амона, которому я показала эту вещь, повёл меня в храм. Там на стенах была изображена схватка со вторгшимися в Египет чужеземцами. Жрец называл их народами моря. У них были точно такие предметы.

...Губы Пифагора зашевелились. Он был не с нею. Говорил с кем-то другим. Родопея прислушалась.

— Нет, Приам, меня привлекает форма. Это небесный знак — две переходящие друг в друга окружности. Это два солнца. Они ослепят Менелая.

Глаза Пифагора ожили. Он положил руку ей на грудь и улыбнулся одними губами.

— Что с тобой? — спросила Родопея. — Ты словно заснул и меня не слышал.

— Нет, слышал. Это было видение из другой моей жизни. Я беседовал с Приамом, перед тем как принять решение о схватке с Менелаем.