Пикинг

– Да, водопровод, сантехника – это конкретный геморрой. Я тоже затрахался с этим делом. И ведь не узбеков нанимаю, а наших, и совсем не за копейки, а все равно хрен знает что! То насосы не те поставят – на третьем этаже в душе нормально не помыться. То биде какую-то левую привезли – Ирка жопу ошпарила, я там чуть не поубивал всех. А в бассейне третий год не могут автоподогрев отрегулировать – никаких нервов уже не хватает. Меня на работе знаешь, как ушатывает? Сидишь, как на электрическом стуле, да еще под прицелом! Мне ведь ничего сверхъестественного не нужно. Просто приехать на дачу и расслабиться нормально: попариться – поплавать, попариться – поплавать, ну, шашлычка там, туда-сюда… – он помахал вилкой влево-вправо.

Илья сочувственно покивал головой, безусловно соглашаясь, что без качественного биде, бассейна с подогревом и сопутствующих «туда-сюда» на даче жить решительно невозможно. Разволновавшийся от воспоминаний о проблемах Лебедев прикладывался к спиртному вдвое чаще. Подходил к концу уже принесенный им литр «Абсолюта». Илья поражался, как в человека влезает столько водки и при этом не убивает. Он поддерживал Бусю через два раза на третий, причем чисто символически, но тот и не настаивал на компании.

Лебедев, наконец, встал из-за стола. Илья подумал, что он желает более подробно осмотреть квартиру, но тот грузной поступью направился в туалет. Вернулись в комнату они уже вдвоем с Ириной. Илья возился с ноутбуком, настраивая показ фотографий на экране телевизора. Он слышал, как Борис негромко пробормотал, обращаясь к жене:

– У них в сортире теснота такая… Я там даже, кажется, своротил что-то.

Тут Татьяна внесла блюдо с горячими ароматными ребрышками, его появление на столе было встречено Бусей аплодисментами. Илья включил слайд-шоу. Начали с Италии, они с Татьяной наперебой комментировали сменяющиеся кадры. Лебедевы вдохновенно чавкали, иногда поднимая глаза от тарелок. Приговорив «Абсолют», Буся взялся за виски. Илья даже пожалел, что потратился на «Честь Викинга», наблюдая, как гость хлещет элитный напиток, словно портвейн, игнорируя лед и порыгивая. Хватило бы и какого-нибудь купажа.

Ребрышки кончились к моменту, когда показ дошел до Рима, то есть примерно на половине. Ирина вылакала остатки бургундского «Альбер Бишо» и тихо отрубилась, сидя на диване – Горские даже не сразу обратили на это внимание. Буся тоже клевал носом. Вдруг очнулся, обнаружил спящую жену и тут же заторопился уходить. Татьяна опешила:

– Да куда ж вы так торопитесь? Время совсем детское. И мы вам еще Гонконг не показали…

Борис молча тряхнул супругу, грубо поднял с дивана и буквально вытолкал в прихожую. Татьяна растерянно залепетала:

– А как же чай, пирожки? Я специально для вас пекла. А еще мороженое…

Лебедев лишь брезгливо поморщился, накидывая Ирине на плечи ее плащ. Илья схватил Бориса за рукав.

– Погоди, мы сейчас такси вам вызовем…

– Да какое такси…

Лебедев раздраженно стряхнул руку Ильи, достал из барсетки «Верту». Такой телефон Илья видел пару раз в девяностые, тогда он был визитной карточкой бандита не низшего пошиба, а сейчас выглядел просто любопытным анахронизмом. Буся ткнул кнопку, рявкнул коротко:

– Витюня, запрягай, мы выходим.

Буся выволок бессловесную и сильно шатающуюся Ирину на лестничную площадку, не оборачиваясь махнул Горским рукой, и гости ввалились в лифт. Илья выглянул с балкона: у парадной стоял черный «Порше Кайен» с включенными фарами, водитель галантно усаживал Лебедевых на заднее сиденье. Через минуту машина бесшумно тронулась и скрылась за углом. Илья вернулся в комнату. Жена ссутулившись сидела на краешке дивана и молча смотрела в пол. Он присел рядом, обнял.

– Ты знаешь, кто-то разбил в туалете нашего панду, который бумагу держал, – тихо сказала Татьяна. – Жалко, память о Гонконге.

– Ничего, склеим. Надо только все осколки собрать. И бисер.

Гитара плачет

По радио транслируют то,

Что унижает человеческий ум.

Этот низкий потолок

Страшнее чумы и проказы.

БГ, «Слова растамана»

Косте Муховскому стукнуло тридцать семь, когда ему ни с того ни с его явилась муза поэзии. Никто из знакомых, конечно, гражданку Эвтерпу вблизи Муховского не наблюдал – даже мельком или краем глаза. Но Костя полагал открывшийся ему дар высокого стихосложения очевиднейшим фактом. О знаменательном событии были сложены такие, в частности, строки:

Знать, такое мое начертание –

Дня без строчки теперь не прожить.

Среди белого дня будто обухом

По башке меня вдарила жизнь.

Слово «вдарила» мне представлялось ключевым и на редкость уместным. Я даже подумывал, что это не фигуральное выражение, и встреча с музой в облике какого-нибудь гопника в подворотне вполне могла иметь место. А кто знает, на какие сюрпризы способен мозг человека после травмы?

Мы с Костей познакомились давно, через его двоюродного брата, с которым я учился в институте. Так получилось, что отношения с сокурсником как-то сошли на нет, а с Костей мы продолжали регулярно общаться. Семья Муховских всегда отличалась гостеприимством, ее центром и основной несущей единицей была веселая обаятельная Костина жена Эллочка, умевшая и вкусно накормить, и развеселить. На Новый год в их квартире собиралось иногда человек по двадцать. Элла с незапамятных пор трудилась нормировщицей на нефтепродуктовой базе, куда ее продвинули каким-то загадочным образом «по комсомольской линии», хотя по образованию она была библиотекарем. Муховский, сколько я помню, всю жизнь работал в какой-то невнятной конторе, связанной с сантехникой.

Элла была единственным человеком, сразу и безоговорочно уверовавшим в поэтический талант мужа. Она всегда, по крайней мере на словах, ставила супруга на пьедестал семейных ценностей – в соответствии с умнейшей еврейской тактикой. С одной стороны, такое отношение к мужу могло быть образцом для подражания. А с другой стороны, все-таки, как говорится, надо края видеть, ибо Костя отчетливо развратился. Так обожаемый кот от пресыщения благами и ласками начинает дурковать и гадить в тапки хозяину. Но Эллочка отчетливо видела только края бензина и солярки в цистернах, и эти края смещались в разные стороны от риски в зависимости от множества загадочных факторов. Когда графоманская болезнь через пару месяцев достигла кризисного состояния, Костя объявил жене, что увольняется с работы, потому что иметь дело с низким и земным недостойно человека, призванного свыше «глаголом жечь». В нескудном семейном бюджете зарплатой Кости можно было легко пренебречь как бесконечно малой величиной, и Муховский уверенно шагнул в ряды «профессиональных творцов».

В Косте будто открылся какой-то кран, из которого на окружающих ежедневно и зачастую принудительно выливались щедрые порции творений. Знакомые вежливо слушали и одобрительно кивали, некоторые даже хвалили. В этом-то и состояла главная ошибка. Нет, чтобы сразу в глаза сказать без сантиментов: «Брось-ка ты, Костян, это тухлое дело. Порядочные поэты в твоем возрасте уже отошли в мир иной. Может, лучше начнешь что-нибудь коллекционировать или лобзиком выпиливать?» Но прямодушных смельчаков не нашлось. Я, к своему стыду, тоже не рискнул выступить с критикой, и Костя очень быстро полностью уверовал в собственную гениальность. При встрече с любым знакомым он без предисловий вставал в позу Маяковского с Триумфальной площади и, уставившись горящими глазами поверх головы собеседника, начинал с напором декламировать что-то вроде: