Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)

Рутенберг рассматривал Шиффа с иной стороны – в его отношении к еврейству, для которого, следует сказать, американский миллионер сделал неизмеримо больше, чем кто-либо другой. Но озадаченный тогда лишь одним – объединением евреев всего мира под эгидой конгресса, Рутенберг оценивал все происходящее с позиций того, служит или не служит имярек этим целям. Поскольку все члены АЕКом были для Рутенберга людьми «большого масштаба, с твердыми, но фальшивыми убеждениями», и Шифф, стало быть, относился к их числу. Тем не менее для деятелей АЕКом мнение еврейской массы было далеко не безразлично, и хотя, писал Рутенберг далее в цитируемой статье,

уважение и власть, безусловно, играют роль в их действиях, но далеко не единственную, во всяком случае, меньшую, чем у других наших «демократических руководителей». В этом я убедился.

И переходя непосредственно к Шиффу, он следующим образом заключал свою мысль:

Старый, бело-седой архимиллионер Шифф не пришел бы оправдываться перед «народом», что его неправильно поняли. Он не пришел бы плакать перед всей публикой, что его «безвинно» обидели, если бы отношения «народа» и возможности быть «народу» необходимым в такое тяжелое время, сопереживать ему не были бы так важны для Шиффа.

Рассуждая о сложных связях и отношениях между национально-еврейским лагерем и АЕКом, Рутенберг открыто критиковал «конфликтогенные» дефекты и слабости в политической стратегии «националистов», т. е. той общественно-партийной группы, к которой сам же и принадлежал:

Но если бы мы на этом пути работали постоянно не впустую, «ни нашим, ни вашим», не грызлись, то они, всесильные автократы, бежали бы за нами, считали бы за честь с нами сотрудничать. А мы, националисты, стремимся их «задушить», «победить», осмеять, как будто у нас нет других полезных дел. Они люди большого личного достоинства и гордости, а такими атаками мы их сами укрепляем в их вредном противостоянии нам и нашим целям. А несчастный еврейский народ по-прежнему, даже в теперешнее страшное время, является свидетелем наших личных и партийных споров и сведения счетов.

Если говорить о влиятельном американо-еврейском истеблишменте, то одним из тех, кто всецело разделял идею созыва АЕКон и тем самым находился в оппозиции к АЕКом, был известный адвокат и еврейский общественный деятель Луи Дембиц Брандайз (1856–1941), первый в США еврей, ставший членом Верховного суда (1916–1939), см. о нем: De Haas 1929; Levinthal 1942; Urofsky 1971; Urofsky 1985; Urofsky 2002 и др. Однако из всех еврейских организаций, представленных в США, активность Рутенберга в безусловной мере поддержали только социалисты-сионисты. Поэтому рутенберговский «роман» с ними, начавшийся, как мы помним, еще в Италии (Б. Борохов, Д. Гольдштейн), если и был «изменой» по отношению к Жаботинскому, то такого рода, которая фактически изменой вовсе не являлась. Если же учесть, что именно данный круг – X. Житловский, Б. Борохов, Н. Сыркин и др. приложили все усилия для организации АЕКон, то связь с ними была по существу не отступлением от прежней программы действий, а прямым ее воплощением. Разумеется, воплощением, менее, что ли, оперативно и конкретно ощутимым, но зато более действенным в перспективе. И главное – с точки зрения идеи консолидации сил разбросанного по миру еврейского народа – более масшабным способом выражения его воли к объединению, в том числе к объединению национально-государственному. По замыслу учредителей, с трибуны АЕКон должен был прозвучать голос мирового еврейства с требованием возвращения Палестины евреям.

Первого крупного успеха сторонники АЕКон добились 4–6 сентября 1915 г. на съезде Национального комитета рабочих, собравшемся в Купер-юнион в Нью-Йорке. На съезде присутствовало около 200 делегатов со всей Америки. Перед явной опасностью раскола в национальном еврейском движении собравшимся удалось, проявив максимум гибкости и дипломатии, выработать компромиссную резолюцию. Комментируя последнюю, И. Френкель пишет:

Так, например, резолюция требовала «признанных государством и имеющих международные гарантии правовых институтов, которые сделают возможным национальное самоопределение и беспрепятственное национальное развитие еврейского народа во всех странах его проживания (в России, Галиции, Румынии, Палестине и т. д.)». Или же в ней содержалось требование положить конец всем анти-еврейским «социальным, экономическим и культурным ограничениям – к примеру… черт оседлости и процентной нормы в России, ограничениям на использование родного языка в Галиции, непризнанию евреев гражданами в Румынии, ограничениям на иммиграцию и приобретение собственности в Палестине и т. п.». Короче говоря, она представляла собой виртуозный пример хождения по натянутому идеологическому канату – с воздержанием от признания сионистской доктрины и одновременным признанием сионистской практики (Френкель 2008/1984: 658).

Рутенберг, отмечая этот успех, писал в упоминавшейся выше статье «Чего ждут?», что 6 сентября 1915 г. «мы, националисты, выбили из-под ног Американского еврейского комитета» привычную почву. Впрочем, до конца решить проблему в пользу АЕКон ни тогда, ни после этого знаменательного съезда не удалось, и реальность продолжала оставаться для Рутенберга далекой от той, о которой он мечтал. Кроме того, в сентябре 1915 г., пережив первый в своей жизни приступ сердечной болезни, он фактически на два месяца вышел из строя. Рутенберг был сравнительно молод – ему еще не исполнилось 37 лет – и внешне выглядел физически здоровым и импозантным мужчиной, но больное сердце посылало недвусмысленно тревожный сигнал: следовало умерить активность, перестать курить, вообще решительно изменить характер жизнедеятельности.

В послегоспитальный период ничего, разумеется, не изменилось. Более того, к горам работы добавилось раздражение и усугубилось недовольство достигнутыми результатами: все делалось, на его взгляд, не так, как нужно, и не по запланированному сценарию. Показательно в этом смысле письмо Рутенберга Жаботинскому от 5 февраля 1916 г., в котором он, с одной стороны, заверяет своего корреспондента в том, что его взгляды на исход войны и важность Еврейского легиона не изменились, а с другой, откровенно описывает те трудности, с которыми пришлось столкнуться здесь, в Америке, занимаясь организацией АЕКон (. RA, копия):

Вопрос о конгрессе, – говорилось в письме, – огромной важности. Мне удалось поднять большое и красивое движение. Но, к несчастью, заболел в сентябре на два месяца, и «хевре» ⁹загубили все. С огромным трудом удается воскресение теперь конгресса из мертвых. Это особенно трудно, п<отому> ч<то> сильных и богатых много. А у меня денег нет. Ничего. Но уверен все-таки, что конгресс будет. Горы работы. Это доставляет мне много. Бьюсь как рыба о лед. Но выбьюсь все-таки. Падать душой не приходится. И <В>ас подбадривать тоже нечего ²⁰.

По тому, как это письмо написано – наспех, малоразбочивым почерком, с большим количеством ошибок, с недописанными словами, пропусками, незавершенными фразами и недовыска-занными мыслями, – чувствуется, что Рутенберг находился в крайне нервном состоянии. Смятение чувств ярче всего отражало непростую задачу далеко не слабого человека – сохранить присутствие духа и «боевую стойку» в критической ситуации.

О том же – о своей болезни и что «"хевре” загубили все», Рутенберг поведал в статье «Спасение конгресс-движения» (Di varhayt. 1916. 26 июля):

После конференции рабочих я случайно заболел и вынужден был около 2-х месяцев находиться вне Нью-Йорка. Вернувшись туда, я нашел «деятельность» трех известных комитетов и конгресс-движение в агонии…

Под «тремя комитетами» имеются в виду Исполком АЕКон, Национальный рабочий комитет и АЕКом, отношения между которыми складывались как между героями знаменитой крыловской басни, каждый из которых тянул воз в свою сторону. О напряженности этой борьбы дают некоторое представление цитируемые статьи Рутенберга, значение воздействия которых он, сохраняя скептическое трезвомыслие, нисколько, однако, не переоценивал: «Только статьями ничегоне добиться, а более действенных средств нет…» – с нескрываемо горьким чувством безвыходности завершается его статья «Бунт против мирного договора» (Di varhayt. 1916. 5 сентября).

Вместе с тем только с общественной газетной трибуны и можно было выразить свое, далеко не частное мнение по поводу тех или иных событий, явлений, процессов или просто отдельных лиц, облеченных общественным еврейским доверием и, несмотря на это, допускавших, по мнению Рутенберга, антиеврейские высказывания, как это, например, случилось на многотысячном митинге в Бостоне. Митинг проводился в знак солидарности американских евреев с евреями стран Европы, оказавшимися в самом пекле войны. Выступая на нем, американский конгрессмен-социалист М. Лондон, председатель Фонда народной помощи, допустил бестактность как в связи с еврейским прошлым, так и по отношению к еврейскому будущему.