Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)

В.Д. Бонч-Бруевич вспоминал об этом так:

<…> Временное правительство, вместе с меньшевиками и эсерами, почувствовавшие, что на фронте большевиков все более и более накапливается сил, задумали одним ударом покончить с этой «гидрой революции». Они делали вид, что не замечают, что главнейшая политическая роль, в эти дни возбуждения масс, перешла сама собой к большевикам. Они решили перейти в открытое наступление против большевиков, подтягивая те войска, на которые они полагали надежду. Крутой расправой, арестами и разгромами захотели разом положить конец революционному действию масс. Еще 3 июля носились слухи о подступе к Петрограду войск Временного правительства.

Помимо войск, деятели взбешенного Временного правительства решили использовать все, что только возможно, и клевету прежде всего, против большевиков вообще и против Владимира Ильича в особенности. Четвертого июля, часов в семь вечера, после дежурства в Таврическом дворце, я пошел на некоторое время домой. Вскоре ко мне позвонили.

– Кто у телефона? – спрашиваю я.

– Вы меня не узнаете? – отвечает голос, чуть-чуть картавя. Прислушиваюсь. – Ба! Николай Сергеевич Каринский, которого я очень хорошо знал как радикального адвоката, почти постоянно жившего в Харькове. Мне, в качестве эксперта, с ним приходилось очень много раз выступать на судебных процессах по сектантским делам, и он всегда вел эти процессы очень умело, энергично, со знанием дела и настолько свободно, что его речи и допросы миссионеров, священников и всех шпионов православного ведомства нередко вызывали протесты прокурора и председателя суда.

Во время Февральской революции он был вызван в Москву, и прокурор республики Переверзев, будучи с ним лично хорошо знаком, предложил ему занять место его помощника. К сожалению, он согласился и этим очень много напортил себе.

До этого телефонного звонка я давненько его не видал и совершенно не знал, в каком он настроении.

– Я звоню к вам, – сказал он мне, – чтобы предупредить вас: против Ленина здесь собирают всякие документы и хотят его скомпрометировать политически. Я знаю, что вы с ним близки. Сделайте отсюда какие хотите выводы, но знайте, что это серьезно, и от слов вскоре перейдут к делу.

– В чем же дело? – спросил я его.

– Его обвиняют в шпионстве в пользу немцев.

– Но вы-то понимаете, что это самая гнуснейшая из клевет! – ответил я ему.

– Как я понимаю, это в данном случае все равно. Но на основе этих документов будут преследовать его и всех его друзей. Преследование начнется немедленно. Я говорю это серьезно и прошу вас немедленно же принять нужные меры, – сказал он как-то глухо, торопясь. – Все это я сообщаю вам в знак нашей старинной дружбы. Более я ничего не могу вам сказать. До свиданья. Желаю вам всего наилучшего… Действуйте…

– Благодарю за предупреждение…

Только и успел я сказать, как телефон умолк (Бонч-Бруевич 1931: 82-4).

И хотя Временное правительство имело прямую политическую выгоду от акции разоблачения Ленина и его гвардии – «холопов кайзера», как в одном из стихотворений их назвал поэт

В. Пяст (Пяст 1917: 2), юридические основания для обвинения большевиков как пособников немцев были безвозвратно утрачены. Среди историков превалирует мнение, что заявление Переверзева спугнуло двигавшегося из Стокгольма в Петроград Я.С. Фюрстенберга-Ганецкого ⁶, у которого находились деньги и компрометирующие документы. Будучи вместе с К. Радеком посредником между Лениным и немцами, Я.С. Фюрстенберг-Ганецкий, мгновенно оценив ситуацию, вернулся в Стокгольм. Министру юстиции Временного правительства пришлось после этого уйти в отставку ⁷. Ушел в отставку и Н.С. Каринский (см., к примеру: К уходу Каринского 1917: 4; Левицкий 1917: 2). Одним из тех, кто в особенности активно впоследствии, находясь уже в эмиграции, развивал версию об утечке информации о большевиках, был Керенский:

Поздно вечером 4-го июля министр юстиции Переверзев передал в распоряжение некоторых журналистов ту часть собранных правительственных материалов о государственной измене Ленина, Зиновьева и прочих большевиков, которая находилась уже в распоряжении судебных властей. 6-го июля данные эти были распубликованы в печати, а еще раньше ночью отдельными листовками розданы по гвардейским полкам. На солдат эти разоблачения произвели ошеломляющее впечатление. Колеблющиеся полки очнулись и примкнули к Правительству; примкнувшие к большевикам – потеряли всю свою «революционную» энергию. Днем 5-го июля быстро было покончено с восстанием. Самая цитадель Ленина – дворец Кшесинской – был занят войсками Правительства. Но…

Но мы, Временное прав<итель>ство, потеряли навсегда возможность документально установить измену Ленина. Ибо ехавший уже в Петербург и приближавшийся к финляндской границе, где его ждал внезапный арест, Ганецкий-Фюрстенберг повернул обратно в Стокгольм. С ним вместе уехали назад бывшие на нем и уличающие большевиков документы. Сейчас же после выдачи Перевер-зевым части секретных данных журналистам поспешили накануне моего приезда с фронта бежать в Финляндию и сам Ленин и Зиновьев (Керенский 1928: ЗОБ) ⁸.

Так или иначе, для нас важно, что во время июльского кризиса Рутенберг находился еще в Америке, а в дальнейшем, когда Ленин скрылся в Финляндии и пользовался защитой и покровительством сочувствующего большевикам начальника Гельсингфорсской полиции Г. Ровио, настаивать на его аресте было практически бесполезно. Поэтому следует думать, что сожаление Рутенберга о том, что он не изловил Ленина, если им и высказывались, то вряд ли как сетования на конкретную упущенную возможность, а в некой абстрактной форме, как это мог сделать спустя время любой другой участник петроградских событий.

Что касается Троцкого, то, прибыв в Россию в начале мая 1917 г., он возглавил небольшую социал-демократическую группу («межрайонка»). Был избран председателем Петроградского Совета, и, между прочим, лишь его вмешательство предотвратило расправу с главным оппонентом Рутенберга по гапоновскому делу, министром земледелия Черновым, когда мятежные кронштадтские матросы окружили 5 июля Таврический дворец, где заседал ВЦИК (Троцкий 2001/1930-32: 307-08; Катков 1987: 48; Злоказов 1999: 78-9; Никитин 2000/1938: 113-14). Вскоре после июльского выступления большевиков Троцкий 23 июля был арестован, препровожден в «Кресты», но, отведя от себя все обвинения, 4 сентября отпущен под залог в 3 тыс. рублей, внесенный его сестрой О.Д. Каменевой (Злоказов 1999: 75; Никитин 2000/1938: 133, 135). Позднее, в воспоминаниях, написанных в 1928 г. в эмиграции, главнокомандующий войсками Петроградского военного округа генерал П.А. Половцов рассказывал, как он «не без удовольствия» принял из рук Керенского одобренный Временным правительством «список 20-ти с лишним большевиков, подлежащих аресту, с Лениным и Троцким во главе». Однако спустя короткое время сам же премьер отменил арест Троцкого и Стеклова-Нахамкеса:

Только что рассылка автомобилей закончилась, как Керенский возвращается ко мне в кабинет и говорит, что арест Троцкого и Стеклова нужно отменить, так как они – члены Совета. Недурно! Особенно, если вспомнить, что мне было поставлено в вину чрезмерное уважение к Совету. Отвечаю, что офицеры, коим поручены эти аресты, уже уехали и догнать их нет возможности. Керенский быстро удаляется и куда-то уносится на автомобиле. А на следующий день Балабин мне докладывает, что офицер, явившийся на квартиру Троцкого для его ареста, нашел там Керенского, который мой ордер об аресте отменил. Куда девались грозные речи Керенского о необходимости твердой власти! Лишний раз убеждаюсь, что у большевиков есть какой-то таинственный способ воздействия на Керенского, более могущественный, чем у Пальчинского (Половцов 1999/1928: 152).

Ни Половцов, ни кто другой из многочисленных авторов, писавших впоследствии об излишне либеральной политике Временного правительства, упущенных им возможностях и, в частности, о том, что большевистское руководство не было вовремя обезврежено, имя Рутенберга в этой связи не упоминают.

Не упоминается имя Рутенберга и в связи с «делом Корнилова» (см., например: Керенский 1918; Савинков 1918; Катков 1987; Вырубов 1993: 7-27; Милюков 2001/1921-24: 205–433; Дело Корнилова 2003; Ушаков, Федюк 2006 и др.) – основные связанные с ним события происходили в конце августа 1917 г. ⁹, когда Петр Моисеевич уже находился в Петрограде, но вряд ли, вопреки мнению современного ученого (Будницкий 1996: 451), имел к ним какое-либо отношение: во-первых, хотя бы потому, что не располагал для этого никаким серьезным должностным статусом, а во-вторых, Керенский наверняка не простил бы ему этого демарша. Между тем их отношения и тогда, и в дальнейшем, к чему мы еще вернемся, оставались самые безоблачные.

Странную ошибку допускает обычно исторически точный М.В. Вишняк, называя Рутенберга «губернатором Петрограда» в дни корниловского мятежа (Вишняк 1957: 83) ¹⁰. Ср. с тем же искажением в цитировавшемся в конце последней главы предыдущей части фрагменте из воспоминаний X. Вейцмана:

Он <Рутенберг> вернулся в Россию и занял место в рядах Керенского. Мы слышали, что он сделался губернатором Петрограда (Weitzmann 1966/1949:170).

Это неверно. 27 августа 1917 г. в Петрограде было объявлено военное положение – военным губернатором города и одновременно исполняющим обязанности командующего войсками

Петроградского округа стал Савинков (он также продолжал оставаться управляющим Военным министерством). Помощником Савинкова по гражданским делам был назначен П.И. Пальчинский, как мы помним, знакомый Рутенберга по Италии. Спустя несколько дней, 30 августа 1917 г., Савинков, на котором лежала тень замешанности в корниловском мятеже, подал прошение об отставке; его освободили от всех должностей. Место военного губернатора Петрограда занял Пальчинский, а Рутенберга сделали его помощником. По-видимому, с назначением на эту должность связан его отказ от сотрудничества с Поалей-Ционуо чем говорилось выше.

Превращение сугубо штатского инженера Пальчинского в военного губернатора столицы у многих вызвало чувство недоумения. Известный меньшевик Н. Суханов (Гиммер) в «Записках о революции» сопровождает это назначение такой иронической ремаркой:

И на место Савинкова в генерал-губернаторы <Керенский> тут же пожаловал Пальчинского. Великолепно. Удачнее кандидата, по всей совокупности обстоятельств, не мог бы и в три года выдумать другой глава правительства и государства (Суханов 1922-23, V: 332).

Имя Рутенберга Суханов не упоминает.

На этой должности Пальчинский пробыл, впрочем, недолго – через несколько дней он занял пост председателя Особого совещания по обороне. Вместо генерал-губернатора решено было учредить упраздненную какое-то время назад должность главнокомандующего Петроградским военным округом (см.: Упразднение генерал-губернаторства 1917: 1). 8 сентября на нее был назначен принявший в период корниловского кризиса сторону Временного правительства полковник Г.П. Полковников ¹¹, а Рутенберг стал его помощником по гражданским делам. Так, 20 сентября он выступал в этой новой роли на заседании директории (особом совете, созданном при Временном правительстве, который занимался вопросами продовольствия). На данном заседании, говорилось в прессе, Рутенберг