Пират (сборник)

Воробушкин взял его за лацкан серого, в мелкую клетку, порыжевшего пиджака, притянул к себе, как будто собирался сообщить человечку что-то по секрету, но ничего не говорил, а только молча жевал, задумчиво оглядывая его, тщетно вырывающегося из рук, потом выплюнул разжеванную массу прямо в лицо человечку и зашагал дальше.

Коротконогий не обиделся. Он несколько секунд потоптался на месте, потом пошел следом за Воробушкиным, сильно размахивая короткими ручками на ходу, стараясь не отстать от Воробушкина ни на шаг.

Воробушкин ходил очень легко, на носках, слегка наклонив корпус вперед, и почти не касался каблуками панели. Он шел все быстрее. Минут через пятнадцать он оглянулся.

Шагах в пятидесяти от себя он увидел спутника. Тот бежал вприпрыжку, широко открыв рот; на губах у него, как у собаки, лежал кончик языка. Крупные капли пота со лба падали на глаза и катились дальше по толстым щекам, как слезы. Мышиного цвета глазки посмотрели на Воробушкина жалобно и умоляюще.

Воробушкин пошел еще быстрее. Он сам начал размахивать руками и старался шагать как можно шире.

Прошло еще минут десять. Воробушкин дышал шумно, но все ускорял шаги. Он собирался оглянуться, как вдруг услышал совсем близко от себя порывистое, хриплое дыхание.

Спутник его еще больше высунул язык. Потрепанная соломенная панамка сползла набок, лицо стало бурым, и казалось, он вот-вот упадет от усталости. Между ним и Воробушкиным теперь было не больше двадцати шагов.

Воробушкин даже потерял темп, когда услышал знакомые шаги так близко от себя. Он с удивлением посмотрел через плечо на этого коротконогого человечка, потом тряхнул головой, как человек что-то твердо решивший, и продолжал свой путь.

Улица сменялась улицей, Воробушкин так уже устал, что не замечал ни людей, ни домов, ни улиц, по которым шагал, а в десяти шагах, как привязанный, волочился за ним задыхающийся человечек.

Больше так бежать Воробушкин не мог. Они находились уже на краю города.

«Стукнуть его, что ли…» – раздумывал Воробушкин и приготовился остановиться, даже сжал кулаки и оглянулся.

Спутник его сидел на панели, бессильно прислонясь головой к забору. Глаза его были закрыты, лицо землисто-серого цвета, и на нем странно выделялись побелевшие нос и губы.

Кулаки Воробушкина разжались. Он сделал несколько шагов в сторону своего назойливого спутника, и на лице у него появилось непривычное выражение растерянности.

Возможно, он и помог бы человечку, но ему не дали. Потрепанная извозчичья пролетка выкатилась из-за угла и остановилась рядом.

И прежде чем Воробушкин успел опомниться, из пролетки выскочил Цыганок, схватил его за руку, втащил к себе в пролетку и, откинувшись на спинку, захохотал на всю улицу.

Извозчик хлестнул лошадь, и пролетка тронулась.

Цыганок держал Воробушкина за рукав, словно боялся, что тот вырвется и убежит, пытался что-то сказать, но каждый раз задыхался от смеха.

Воробушкин недовольно сопел, глядел в спину кучера и ждал.

Цыганок тыкал рукой в сторону лошади и что-то мычал.

– Лошадь заморил, – наконец выговорил он. – Два часа ездим за вами от самого сквера, – объяснил Цыганок и опять захохотал.

Извозчик, седой и бородатый, повернулся на козлах, с уважением посмотрел на Воробушкина и сказал:

– Конем бы тебе родиться, цены б не было!

Воробушкин подумал и вдруг рассердился.

«Конем, конем! – мысленно передразнил он. – Конем я б уже сто раз сдох бы, и кости сгнили, а человеком живу и живу». И, повернув голову к Цыганку, спросил:

– Куда ты меня везешь?

– В баню, – ответил Цыганок и сразу стал серьезным. – Гони, Матвей, – попросил он возницу.

Цыганок взял билеты в отдельный номер. В предбаннике – маленькой комнате с большим клеенчатым диваном – он быстро начал раздеваться.

Воробушкин сидел на диване и молчал.

– Раздевайся скорее, – торопил его Цыганок, – тебе сейчас в самый раз в ванну, сразу посвежеешь.

– Ты меня затем и привез сюда?

– И затем, – улыбнулся Цыганок. – Ты же, верно, насквозь пропотел. Не вымоешься – от тебя козлом нести будет.

– Спасибо, – мрачно поблагодарил Воробушкин и не торопясь принялся снимать сапоги.

Цыганок уже разделся и стоял перед Воробушкиным, мускулистый, крепкий, с ровным, красивым загаром на теле.

Воробушкин посмотрел на него, потом сказал нерешительно:

– Ты иди мойся, я приду.

Оставшись один, Воробушкин еще посидел немного. Он слышал, как за дверью шумела вода, сначала очень громко, потом тише, и наконец все стихло.

Воробушкин разделся и вошел в баню. Цыганок лежал уже в воде, закрыв глаза от удовольствия. Воробушкин неловко, боком, словно боясь поскользнуться, прошел мимо него и начал наполнять вторую ванну.

– Самое подходящее помещение для серьезных разговоров, – не открывая глаз, заговорил Цыганок. – Никто не помешает. Заодно и выкупаемся, не пропадать же деньгам даром… Нравится тебе баня? – спросил он через минуту.

Номер считался дорогим. Был он небольшой, но с двумя ваннами и душем; стены и низкий потолок выкрашены желтой масляной краской.

Воробушкин не ответил, попробовал рукой воду и закрутил кран.

– Теплее наливай, а то простудишься, – посоветовал Цыганок.

– Не нравится, – грустно сказал Воробушкин.

– Что? – не понял Цыганок.

– Баня не нравится, на одиночку похожа. Вот на Кавказе бани!.. – И, не договорив, он вздохнул и полез в ванну.

Несколько минут оба молча лежали в воде, потом Цыганок приподнялся и посмотрел на Воробушкина. Воробушкин тоже сел.

– Говорили мы о тебе с товарищами, – сказал Цыганок медленно, – как бы тебе работу найти. Что ты делать можешь? Специальность какая у тебя?

– Моя специальность делать то, что мне поручат. Только бы скорее начать что-нибудь.

– Я не о том спрашиваю, – ласково сказал Цыганок. – Я о профессии спрашиваю. Есть у тебя профессия?

Воробушкин подался вперед, ближе к собеседнику, и, глядя ему в лицо, сказал, отделяя каждое слово:

– У меня есть профессия, ты же ее знаешь. Я революционер.