Пираты Эгейского моря и личность.

Ленинская мысль о неизбежности «примитивного демократизма» на переходном периоде позволяет обратить внимание на то обстоятельство, что в исходный состав полосы наложения вовсе не обязательно должны входить все и всякие профессионально-государственные навыки, что в принципе возможно выделение какого-то минимума этих навыков, который обеспечивает автономию нового типа социальности.

С другой стороны, не было пока устойчивых государственных структур, способных отказаться от регулирования по отрицательной обратной связи; во всяком случае их нс было в олимпийский период. А этот тип регулирования, имея в «слепом пятне» программу, способен видеть только отклонения от нормы, а не саму норму. Поэтому требование полного и существенного представительства в полосе наложения некоторого минимума государственных и профессиональных навыков толкает к ориентирующему выводу о том, что нужная нам полоса наложения не может ни возникнуть, ни развиваться в рамках государства как социальный институт или его внутреннее свойство, то есть новая социальность личного типа в принципе нс может зародиться в недрах старой социальности профессиональночастного, олимпийского типа. Процесс не может пониматься преемственно как постепенное накопление нового или как трансформация-перерождение олимпийской структуры с попутным синтезированием личности. Идею возникновения «гражданской доблести» как универсального свойства многих можно спасти лишь в том случае, если рядом с социальностью олимпийского типа объявится какая-то другая, неолимпийская социальность, что было бы, видимо, невозможно доказать, либо же если в самом окружении олимпийской государственности можно обнаружить очаги возмущения синтезирующего типа, которые способны не только создавать помехи, но и при некоторых условиях перерабатывать олимпийскую социальную структуру и новый тип структуры, то есть - синтезировать из олимпийского материала социальность нового типа. Эта вторая возможность допускает обоснование и для бассейна Эгейского моря и может быть показана как вполне реальная и основанная на множестве свидетельств возможность.

4. Критский ключ и пираты

Все античные авторы единодушны в оценке Крита как первой в истории морской державы. Геродот, например, видел в самосском тиране Поликрате продолжателя дела Миноса: «Поликрат, насколько мы знаем, первый из эллинов пришел к мысли утвердить господство на море, если не считать Миноса Кносского» (История, III, 122). Диодор Сицилийский неоднократно упоминает о Миносе - владыке морей: «Минос был первым из эллинов, господствовавшим над морем; он построил весьма значительный по своим размерам флот для этой цели» (Историческая библиотека, IV, 60; см. также V, 54). Фукидид не только говорит о морском могуществе Крита, но и воссоздает общие контуры ключа критской государственности: «Минос - самый древний из тех, о ком мы знаем по слухам, приобрел флот и на самом большом пространстве владел эллинским морем и Кикладскими островами; в большую часть этих островов он впервые вывел колонистов, изгнав карийцев и назначив правителями своих сыновей» (История, 1,4). И здесь же следует первостепенной для нас важности уточнение; «Понятно, что он искоренил также, поскольку это было в его силах, пиратство на море, предпочитая, чтобы их доходы получал он сам».

Если в Китае ключ держался на необходимости регулировать естественные процессы, держать их в допустимых пределах отклонений от средних значений, то здесь и предмет, и состав, и цели регулирования никак не назовешь естественными. Защита земледелия от морского разбоя, а именно на этом основании могла возникнуть и развиваться государственность олимпийского типа, трудно укладывается не только в понятие естественного процесса, но и в понятие процесса вообще. Это цепь спорадических, скоротечных и очаговых конфликтов - «акций» по изъятию готового продукта с тем неприятным свойством, что преимущество здесь всегда на стороне нападающего. Ксенофонт (или кто-то близкий к нему), сравнивая действия на море и на суше, замечает: «Властителям моря можно делать то, что только иногда удается властителям суши, - опустошать землю более сильных; именно можно подходить на кораблях туда, где или вовсе нет врагов, или где их немного, а если они приблизятся, можно сесть на корабли и уехать, и, поступая так, человек встречает меньше затруднений, чем тот, кто собирается делать подобное с сухопутной армией» (Афинская полития, II, 4).

С другой стороны, защита земледелия от морских набегов, как основная функция морской государственности, имеет и то неприятное свойство, что полное искоренение этой опасности (ожидания набега) означало бы вместе с тем и полное разрушение самой основы, делающей государственную надстройку необходимым условием нормального функционирования земледелия; существование государственной структуры становится оправданным и необходимым только при естественном или искусственном выдерживании опасности или, говоря языком науки, «математического ожидания», выше некоторого критического уровня. И если регулирование в китайском ключе идет «в нулях», ориентируется на характерные для естественных явлений устойчивые средние значения и в принципе организуется по отрицательной обратной связи, то в критском ключе государственность впервые попадает в «разное» или, как сказали бы кибернетики, в чертов контур положительной обратной связи.

Чтобы нейтрализовать опасность морского нападения, государство вынуждено «ставить власть на местах», то есть децентрализировать, распределять государственную военную функцию по угрожаемым участкам, но в силу летучего и спорадически очагового характера этой опасности, когда все сплошь побережье оказывается «равноугрожаемым», распределение военнооборонительной функции неизбежно принимает форму нормального распределения с переменными параметрами. С одной стороны, любое, подчиненное случаю нападение вызывает ответную реакцию по укреплению именно этого «слабого места», что выравнивает распределение оборонительного потенциала по всей угрожаемой зоне, а с другой стороны, само это выравнивание оказывается ориентированным не на средние значения опасности (математическое ожидание), а на более высокие величины - параметр «а» оказывается подвижным: выравнивание идет по верхнему, ползуи: .'му пределу.

Реальный смысл этого явления - накопление в пределах рода-общины «гражданских свойств» и рост автономии земледелия за счет поглощения государственной военно-оборонительной функции. Но вместе с тем это и расширенное воспроизводство опасности морских нападений. Пираты (Хпотаг), упоминания о которых содержатся практически во всех документах древности, выступают здесь своеобразным промежуточным продуктом и опосредствующей «сущностью», в которую, с одной стороны, отчуждается-проектируется государственная функция защиты как требование на некоторый ползущий минимум «пиратской квалификации», обеспечивающий должную вероятность «счастливого исхода» при нападении, и которая, с другой стороны, сама отчуждает эту свою растущую «пиратскую квалификацию» в земледелие как обстрактное ожидание опасности нападения и как вполне конкретное требование на постоянное повышение обороноспособности земледелия.

В этой древней «гонке вооружений» в едином беличьем колесе оказываются и государство, и пираты, и земледельческая община: каждый заставляет другого бежать быстрее, бежать на Алисин манер - «чтобы остаться на месте» и сохраниться. Но силы здесь явно не равны.

Государство, чтобы остаться в живых, вынуждено сохранять и пиратов, как источник опасности, и земледельческую общину, как предмет защиты от внешних посягательств. С другой стороны, ни пираты, которым безразлично, грабить ли им земледельцев государственных или автономных, ни община, которой нужна реальная защита, а не та или иная ее форма, не связаны с государством узами общности судьбы, не включают в условия собственного существования и, по-существу, выступают могильщиками олимпийской государственности. В соревновании средств нападения и средств защиты государство в его олимпийской форме, где военно-оборонительная функция-профессия и «частные» люди существуют в матрице профессионально-государственных навыков, оказывается третьим лишним. Оно еще способно перерождаться, усваивать отдельные черты своих соперников, что, собственно, и происходило как в Кноссе, так и в Пилосе с их формами «дворцового» или «храмового» хозяйства, но выжить в новом, «медном», окружении государство уже не может. Совместные усилия пиратов и военизированных земледельцев создают ту ситуацию, о которой Геродот лаконично замечает: «На опустошенный Крит переселились различные народы, преимущественно эллины» (История, VII, 171).

Термин «медный», как общая характеристика Эгейского окружения, мог бы означать тот верхний предел, выше которого не могла в то время идти гонка вооружений и возможностями которого исчерпывались, собственно, значения параметра «а» в нормальном распределении опасности и оборонительного потенциала на островах и побережьи. О том, что значения этой опасности и оборонительного потенциала в Эгейском море были значительно выше, чем в других районах, говорит и сам факт колонизации побережья других бассейнов и множество связанных с этим легенд.

Характерна в указанном смысле сохраненная Геродотом легенда об установлении единовластия в Египте. По предсказанию, полновластным царем Египта должен был стать тот из двенадцати царей, кто выпьет священный напиток из медного сосуда. Псамметих, которому однажды во время жертвоприношения не хватило золотой чаши, выпил положенное из медного шлема, возбудил подозрения коллег и подвергся гонениям. В изгнании он получил предсказание: «месть придет с моря, когда там появятся медные люди». Псамметих не очень поверил предсказанию. но далее события развивались крайне показательным для нас способом: «Вскоре после этого ионийцы и карийцы, вышедшие в море для разбоя, были застигнуты бурей и отнесены к Египту. Когда они, одетые в медные доспехи, сошли на берег, один египтянин, никогда прежде не видевший людей в медных доспехах, отправился в болота и сообщил Псамметиху, что пришедшие с моря медные люди опустошают долину. Псамметих понял, что предсказание исполняется. Завязав с ионийцами и карийцами дружеские отношения и пообещав им большую награду, он убеждает их поступить к нему на службу. Затем с помощью этих наемников и своих сторонников из египтян он лишает вдасти остальных царей и завладевает Египтом» (Геродот. История, II, 152).

В этом свидетельстве особый интерес для нас представляют мимоходом отмеченные детали: ионийцы и карийцы отправляются в море для разбоя, это плаванье настолько безадресно, что даже буря не мешает им заняться делом - «опустошать долину»; военное искусство этих «медных людей» настолько высоко, что горстка пришельцев с моря оказывается в состоянии определить судьбу огромного государства. И наконец, что наиболее интересно, перед нами, собственно, не пираты в традиционном понимании, а просто «ионийцы и карийцы», которые, судя по их дальнейшей судьбе, суть обычные земледельцы: «Ионийцам и карийцам, оказавшим ему содействие, Псамметих отдает для поселения участки земли, расположенные друг против друга на обоих берегах Нила» (Геродот. История, II, 154).

Переплетение пиратских, земледельческих и гражданских свойств отмечается как «естественная» черта и в ряде сохранившихся литограмм, фиксирующих отношения между городами. В договоре между Кноссом и Тилиссом (города на Крите) сказано: «Тилиссянину разрешается безнаказанно заниматься грабежом повсюду, кроме районов, принадлежащих городу кноссян. Все, что мы захватим у врагов, от всего этого при дележе пусть (тилиссяне) имеют: от захваченного на суше - третью часть, а от захваченного на море - половину» (50, с. 114). Того же типа и договор между локридскими городами Эантией и Халеем: «Имущество чужеземца на море вольно брать всюду, кроме лишь гавани у города» (там же, с. 116).