Пиромания. Между Геростратом и Прометеем

Сигарета, спичка. Аттракционы сна захватывают дух крутизной поворотов.

Погружение в озера сна продолжается. Медленной чайкой летать над зеркалом воды. Кругами. Круги все меньше, скорость больше. Касание воды, последний глоток воздуха, последний всплеск сознания. Темнота, тишина, забвение.

Грустная мелодия флейты выплывает из мрака. Кружатся сбежавшие ноты, протягивая к сиреневому призраку тонкие влажные щупальца. Склеп подсознания. Серые стены покрыты лишайником. Множество дверей в бесконечном коридоре по закону тюремной коммуникабельности.

Острый сквозняк прогуливается по мрачным помещениям, скрипя дверями, и сушит холодный пот, вдруг выступающий на спине. Пауки, величиной со спичечный коробок, оплели сетями расстояние между стенами. Прорываюсь. Паутина липнет к рукам, к лицу, и я брезгливо ее смахиваю. Открываю дверь ближней камеры. Прикованный наручниками к двери, висит скелет, уныло раскачиваясь под музыку флейты и отстукивая неторопливый ритм костяными кастаньетами бывших пальцев. Мой милый комплекс, от которого я избавлялся, глубже запихивая в подсознание бередящие неокрепшую душу рискованные позывы. Мои милые мертвые эмоции. Им осталось слушать мелодию смерти, они не в состоянии ожить, задушенные. Бедные.

По коридору бегом. По винтовой лестнице вверх. От бега по улиточной спирали кругом идет голова. Маленькая деревянная дверь. Удар ногой (нервы ни к черту) неплохая замена ключу. Музыка громче.

Зал, проявившийся сквозь дупло двери, наполнен светом. Вздрогнули от сквозняка свечи. Высокие готические своды, витражи на окнах. За окнами бушует гроза. Гром пытается проникнуть внутрь. Дребезжат разноцветные стекла, дрожат кубки на столе в центре зала, тревожно шелестят, покрытые кабалистическими знаками, гобелены на стенах, раскачиваются неугомонные канделябры.

Человек (или нет, – а почему мне так показалось?), сидящий во главе стола, встает и, приветливо улыбаясь, начинает приближаться ко мне. На нем тяжелые парчовые одежды, толстая золотая цепь с медальоном и корона на голове. Король какого царства? Похоже, меня ждали.

Подойдя ближе, он, полуобняв меня за плечи, приглашает к столу, где я занимаю его место на массивном золотом троне.

Бывший король произносит здравицу и водружает корону на мою голову. Гости встают и поднимают кубки. Странны их одежды. Костюмы всех времен и народов, начиная от хитонов, заканчивая глянцевыми смокингами. На шею вешают медальон. Не понимая происходящего, но сознавая абсурдную торжественность момента, я поднимаю кубок. Подношу его к губам. Успеваю распробовать теплый солоноватый вкус крови прежде, чем доброжелательное лицо экс-короля искажается злобной усмешкой. Успеваю расслышать высокомерно-издевательский хохот гостей прежде, чем трон вспыхивает огнем.

Зал озаряется вспышкой молнии, заставившей померкнуть свечи. Гром, вначале воркуя где-то вдали, приближаясь, наращивает мощь до рева взлетающего самолета. Разом взрываются все стекла разноцветными брызгами в лицо. Гаснут свечи от мокрого вихря, ворвавшегося в зал. Кубок падает из рук, по пути обагряя белую рубашку, и больно бьет по ноге.

Просыпаюсь. Подушка и одеяло залиты красным. Болит нога. Я готов закричать от осознания реальности произошедшего, но окончательно просыпаюсь, поняв, что это была лишь пересадочная станция в двухэтажном сне.

«Пиромания, – вспоминаю я. – Когда не хочешь быть ни Геростратом, ни Прометеем… Просто сгорают и гаснут из одной лишь потребности гореть». К чему бы это?

За окном сереет. Неуютное петербургское утро протирает глаза, зевает и не торопится умыться со сна. На сегодня (на вчера) достаточно.

Встаю и подхожу к зеркалу. Спросонья глаза кажутся чужими. Я пытаюсь разглядеть свои глаза сквозь фиолетовые тени век и мутную пелену чужого взгляда.

«И был вечер, и было утро: день…»

Еще один день в четки.

Шаг за шагом. Все глубже в капюшон, как в раковину моллюск, прорывался я сквозь целлофан дождя, окончательно потеряв Ариаднову нить в лабиринте каналов. Напряжен. Откуда эта окрошка мыслей? Чушь! Ибо «все суета и томление духа», как сказал пророчествующий мудрец – мудрствующий пророк. Пророк без порок не пророк. И без порока не пророк. Без порока сердца. Оп, как славненько слагается.

Лекарство от памяти. Проходит год – принимаешь таблетку и помнишь только хорошее. А все плохое выходит посредством почек и пищеварительного тракта. Тракта. Тракта – загадочное слово. В общем, через органы внутренних дел.

Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной. К Великому Гудвину за мозгами, сердцем, смелостью и с просьбой вернуть домой. И верим, что Гудвин не шарлатан, хотя прекрасно знакомы с этой сказкой.

Оцепенение. Все в дожде. Дождь везде, даже в воздухе, влажно засасываемом легкими. Серое торжество компромисса. Белое плюс черное равно серое. Нет добра и зла, плюса и минуса, наслаждения и боли. Сладкий серый суррогат бытия. Сигаретный дым. Струйкой к потолку, заполняет комнату, слепит глаза, топор в неподвижности зависает в воздухе. Открыть форточку. Туда. Раствориться и исчезнуть.

Рас-твориться, обманув Создателя.

С каждым выдохом, с каждым выбросом переработанного воздуха алкогольные пары покидают тело, оставляя взамен похмельный синдром в виде скалящейся и точащей когти депрессии, сладострастно оголяющей зубы в предвкушении платы.

Мой друг встретил меня в дверях загадочной улыбкой. В нем были только глаза, остальное терялось в полумраке коммунального коридора. Глаза светились – тело отступало. Громадные, с ума сшедшие, без умные, счастливые глаза.

– Все! Ты будешь первый зритель. И, возможно, последний, – улыбнулся он, чуть помедлив.

– Твое творчество тебе не принадлежит, наивный. Оно – лишь достояние трудового народа.

– Перестань нести чушь.

Я в первый раз переступал порог мастерской. Картина стояла в углу на стуле.

– Да, Демиург, дописался, – сказал я, доставая сигареты.

– Тебе не нравится?

– Тебе-то что? Я – народ не трудовой.

– Мне еще не совсем. Она не доработана.

– Почему?

– Да я и сам еще не совсем понимаю.

– Тебе не кажется, что ты убиваешь себя? Сжигаешь. Декаданс обречен, дружище.

– Обречены все, а декаданс хоть пытается позволить себе быть откровенным. В смысле от слова «кровь». Пытается позволить себе не любить жизнь. Истерия от непонимания.

– Ты считаешь, что это выход?

– Выход там же, где вход. Выход есть метаморфоза входа. Вечный хаос нового входа.

– Должен же быть хоть один выход.

– Слишком много нас. И так толкучка у дверей. Слишком узки двери, чтобы всем влезть. Верблюды сквозь игольное ушко.