Письма г-на Сен-Пьера, написанные им в Севилье в 1764 году

6. Я сам могу лишь повторить вам, что мои руки не запятнаны кровью.

Ну вот, я изложил вам свои соображения. Как вы видите, это не оправдания, а лишь попытка спокойно размышлять о событиях последних дней и людях, в них участвующих. Это попытка дать вам пищу для размышлений, ибо тут не так все просто, как может показаться на первый взгляд. Признаюсь, что сердце мое сжимается, когда я хочу найти убийцу среди людей, к которым я питаю искреннее уважение, и от которых никогда не видел зла. Но ведь кто-то виновен в убийстве. И, возможно, даже в двух убийствах. Кто, я не знаю. Как бы мне хотелось сорвать маску с его гнусной физиономии! Но я заперт в камере и не могу действовать. Действуйте же вы, синьор Лопес, делайте хоть что-нибудь, чтобы открыть истину! Не сидите, сложа руки, ибо время уходит, а с ним и надежда открыть правду.

Ваш узник, считающий вас не тюремщиком, а другом,

Сен-Пьер.

Письмо Сен-Пьера графу де Оссону.

В Мадрид. 5 декабря 1764г.

Любезный граф,

Я все еще в заточении и могу надеяться лишь на вашу помощь. Я жажду свободы, но более я жажду правды! Если бы вы были не столь далеко от меня и могли бы помочь мне в моих рассуждениях! Но вас нет, и я вновь терзаю мой бедный мозг, и не могу придти ни к какому решению. Я один здесь обречен думать над тем, что со мной случилось, ибо никто не занимается моим делом, кроме меня самого. Все ждут от меня признания, которого я не могу сделать! Иногда мне кажется, что мой противник сам дьявол! Но тогда у меня мало шансов. Изо дня в день я ищу ответы на одни и те же вопросы: кто убил, как и почему. Было ли специально устроено так, чтобы я оказался на месте кровавого преступления через минуту после того, как оно было совершено? Значит, за мной следили? Но кто же? Не может быть, чтобы у маркиза де ла Крус полностью переменился характер, и он сделался отчаянным ревнивцем! Согласитесь, граф, что для обыкновенной ревности преступление какое-то уж слишком изощренное. Дуэль или убийство из-за угла были бы менее хлопотным и более надежным средством избавиться от любовника своей жены. Да их и не было в Севилье, когда убили алькальда! Боже мой! Последние дни я только и делаю, что подозреваю честных людей во всевозможных злодействах. Так недолго и с ума сойти. Порою мне думается, что пытки были изобретены потому, что силой можно добиться большего, чем разумом. Но тогда...

Если есть в человеке что-то, бесспорно достойное уважения, так это разум, который велит ему идти путем добра, а не путем зла. Человеческому мышлению доступно безгранично многое, надо лишь уметь пользоваться этим даром Божьим, как мы пользуемся машиной или инструментом. Ах, если бы мне удалось понять! Но пока все мои догадки наталкиваются на непреодолимые противоречия. Мне не под силу ни снять обвинения с себя самого, ни воздвигнуть их против кого-либо другого. Что же мне делать? Я виновен лишь в собственном недомыслии, и в наказание за это расстанусь со своей репутацией честного человека, а быть может, и с жизнью. Предоставляю вам судить, какая из двух потерь чувствительнее, а я буду снова рассуждать, плести цепочки из догадок и ждать - "время покажет"! Время самый надежный мой друг и самый беспощадный враг.

Верящий в вашу помощь и заступничество,

Сен-Пьер.

Письмо Сен-Пьера к отцу.

В Париж. 8 декабря 1764г.

Дорогой отец, приготовьтесь пережить вместе со мной ужасные события, коих я оказался свидетелем. В тот день, когда я написал вам последнее письмо, я отправился, как и собирался, к Жюли, откуда возвращался довольно поздно. Я шел по улице Дуэний, названной так из-за Дворца Дуэний, там помещающегося. Это темное здание, испещренное по фасаду рядами окон, забранных решетками. Я как раз проходил мимо него, когда услышал крик и призыв о помощи, раздавшийся рядом. Поспешив на зов, я увидел маркиза дЭскилаче, смертельно раненного. Убийца нанес удары в спину и грудь маркиза. Молодой человек скончался на моих руках, не успев сообщить ничего, что бы могло навести на след злодея. Шпага дЭскилаче находилась при нем, следовательно, он не собирался оказывать сопротивления или не имел на это времени. Чуть поодаль, на расстоянии вытянутой руки я обнаружил кусок черной ткани, сложенной так, что она могла служить повязкой на глаза. Из этого я сделал вывод, что юноша был приведен к месту гибели, как агнец на заклание, слепым и не подозревающем о своей участи. Совершенно очевидно, что он мог довериться лишь тому, кого хорошо знал. Это сужает круг людей, которых можно было бы заподозрить в гнусном убийстве. Но все это мысли, пришедшие мне в голову значительно позже.

Позвав на помощь, я был немедленно арестован прибывшими солдатами и препровожден в тюрьму. Там я был допрошен со всей строгостью и рассказал то, что рассказываю и вам. Я имел возможность убедиться, что тюрьма - наилучшее место для размышлений. Почти ничто не прерывает хода мыслей, кроме шагов тюремщика и позвякивания ключей у него на поясе. Впрочем, меня навещали друзья. Первым явился дон Робиу, с которым я передал письмо нашему послу в Мадриде графу де Оссону. Благодарите в своих молитвах г-на графа, дорогой отец, за то, что ваш сын нынче обрел свободу и пишет вам! Дон Робиу говорил с алькальдом, пытаясь склонить его на мою сторону, он тоже во многом способствовал моему освобождению, которое было затруднено не столько предубеждением против меня как иностранца, сколько особенностью судебного производства в Испании, где до выяснения дела принято держать в тюрьме не только обвиняемых, но и свидетелей происшествия.

Также навестила меня и донья Исабель, встревоженная ужасной новостью. Она рассказала мне, что Хосефа, получив известие о гибели своего жениха, заболела нервною горячкой и доктора опасаются за ее жизнь и рассудок. Я, сам находясь в весьма плачевном состоянии, утешал донью Исабель тем, что молодой организм может вынести большие потрясения без всяких последствий. Однако, в глубине души я также боюсь, что столь быстрый переход от счастья к несчастью может губительно отразиться на здоровье бедняжки.

Приходил ко мне и дон Фабрисио, одуревший от радости, что теперь он опять стал единственным притязателем на руку Хосефы. Он наговорил столько поэтического вздора, что я досадовал на то, что даже стены тюрьмы не могут уберечь меня от него. Он говорил, что донья Хосефа избежала величайшей беды, что во всем происшедшем он видит промысел Божий и что после гибели распутника (несчастного дЭскилаче), дьявол будет посрамлен и ангелы небесные возвестят хвалу Господу. Также он добавил, что намерен сочинить поэму, где выведет меня освободителем Севильи от чумы распутства, этаким Сидом, победившим неверных. И навеки прославит мое имя. К моему огорчению, он, кажется, в самом деле считает меня убийцей, но именно его безумные слова придали мне силы и укрепили в желании найти подлинного виновника смерти маркиза.

Итак, мне нанесли визит все, за исключением принца де Кампанья, который, без сомнения, испытал своего рода удовлетворение, узнав о моих злоключениях.

Но вернемся к моим рассуждениям. Я провел долгие часы, пытаясь угадать, кто так желал смерти дЭскилаче. Никто, кроме дона Робиу, не задевал публично интересов маркиза. Он выступал против работорговли и вполне мог знать об участии алькальда де Алава и маркиза в этой коммерции. Кроме того, дон Робиу присутствовал при смерти алькальда и даже мог убить его каким-то тайным способом, ибо теперь я не сомневаюсь, что подозрения маркиза не были лишены оснований, и де Алава действительно был убит. Дон Робиу был хорошо знаком с дЭскилаче и вполне мог заманить его в ловушку - причиной же убийства могло стать нежелание дона Робиу, чтобы маркиз, запятнавший себя работорговлей, поправил свои дела женитьбой на невинной девушке. Все это походит на сумасшествие и, признаюсь вам, отец, что мне больно подозревать человека, которого я глубоко уважал, но есть нечто, укрепляющее меня в моих подозрениях. Находясь в тюрьме, я просил дона Робиу передать два письма - одно было адресовано графу де Оссону и несомненно было передано ему; второе я написал Жюли, и она его не получила, о чем я узнал сегодня утром. В том письме я просил ее не свидетельствовать по моему делу (так она и поступила, хвала Всевышнему!), а то мое положение оказалось бы еще более запутанным. Я твердо решил завтра же отправиться к дону Робиу и поговорить с ним начистоту. Ведь я все еще нахожусь под подозрением в убийстве моего друга! И вопреки всей этой дьявольщине я должен доказать свою невиновность! Если виновен дон Робиу, я выведу его на чистую воду!

Вот, дорогой отец, какие мысли занимают сейчас вашего сына. В остальном же он вполне благополучен, чего и вам желает. Прочтите мое письмо Эрве, ибо я не в силах повторить этот рассказ дважды.

Нежно любящий вас,

Шарль.

Письмо Сен-Пьера графу де Оссону.

В Мадрид. 10 декабря 1764г.

Дорогой граф,

Я бесконечно признателен вам за то благодеяние, которое вы мне оказали. Теперь, благодаря вашему заступничеству, я свободен и все свои силы трачу на то, чтобы доказать свою невиновность. Но, кажется, все демоны ада ополчились против меня!

Выстроив цепочку рассуждений, в которой, как я полагал, нет ни одного слабого звена, я отправился к дону Робиу, чтобы получить от него некоторые разъяснения. Я вошел в его дом, и слуга проводил меня в кабинет. Но, Боже мой! Что я там увидел! В кабинете я застал своих старых знакомцев: донью Исабель, принца де Кампанья и алькальда с солдатами. Сам дон Робиу сидел за столом, свесив голову на грудь и был совершенно мертв! Кто-то, явившийся к нему рано утром, застрелил его.

Принц де Кампанья со слезами говорил, что опасность грозит каждому, кто принимал участие в той злосчастной игре в пикет, и теперь он в жизни не возьмет карт в руки. Если он сдержит слово, то это станет единственным благим следствием всех совершенных злодейств.

Все словно помешались, и ни от кого я не смог добиться здравого суждения. Я оставался самым спокойным среди этой бури. Поскольку именно меня обвиняют в страшном преступлении, я готов сделать все, чтобы добиться наказания для истинного убийцы, даже если мне придется погибнуть. Впрочем, людям свойственно надеяться на лучшее.

Ваш покорный слуга

Сен-Пьер.

P.S.

Принесли письмо от доньи Исабель и теперь мне стали известны обстоятельства, решающие все. Но об этом позже - я должен идти к ней.