Письма Г.В.Адамовича к З.Н. Гиппиус. 1925-1931

Все это расплывчатая лирическая чепуха, которую как ни толкуй, сводится к самовосхвалению. А я, право, несмотря на Ваши приглашения, на это не способен, — в подобной плоскости, по крайней мере. Кстати, м<ожет> б<ыть>, это я о Вас писал, — только, зная Ваши соловьевские теории, не пожелал откровенно Вас «деградировать»? Вы сердитесь за мои сомнения относительно «оправдания демократии» — тоже боясь потерять человеческое за счет усиления ангельского или квакания лягушки, если угодно. Точка [182] .

182

Гиппиус дискуссии не продолжала, написав Адамовичу 12 августа: «Насчет “ангельства” я пока закрываю прения, хотя речей может быть не мало» (Пахмусс. С. 365).

2) Пункт вполне житейский. По Вашему письму я вижу, что чета Ходасевичей вовсе не заправилы Вашего «Корабля». Между тем, когда Вы мне написали, что меня считают врагом, и когда я Вам запальчиво на это рипостировал [183] , я имел в виду именно их, скорей Берберову. Кого же я обидел, если это не они? «Suffisance». Если это не они, то я вражеству удивляюсь и фибрами его не чувствовал [184] .

3) «Интересоваться интересным». Маленькая поправка относительно лично меня, если уж разрешается отбросить скромность. Я не интересуюсь «пустяками», как Вы пишете, я только не всегда интересуюсь и интересным. «К добру и злу постыдно равнодушен» [185] . Признаюсь, на многое мне «наплевать» — на что, я знаю, что плевать не надо, в частности на демократию. Затем большая поправка вообще: видели ли Вы, кроме Льва Толстого, значительных или удавшихся русских людей, неизменно интересовавшихся интересным? Все наши «гении» — растяпы или мелочны (иногда). Пушкин с чаепитьем, Достоевский с целыми главами идиотскими в «Дневн<ике> писат<еля>» и явно мелкими вопросами, Блок, о котором Вы знаете лучше меня. Значит, что-то есть в национальном складе, да национальном ни при чем — в общественном. «Удача» всегда наперекор предполагаемым для нее свойствам. Это вовсе не ленивое самоутешение и самоукачивание, — вы мне тут доверите. Это, кажется, все та же необходимость разбавлять вино водой, а мозг ерундой (за внезапную «частушку» — прошу извинений, получилась сама собой) [186] .

183

От фехтовального термина «рипост» — отражение удара.

184

См. в том же письме Гиппиус: «Насчет “вражды”… Ну какая там “вражда” между вами и Берберовой! “Идейная”, что ли? Нет, если кто-то сказал, что “Адамович — это враг Нов<ого> Дома” — это все в неважной плоскости. Потому, должно быть, что вы по отношению к этому журналу все время безразборно, безвыборно, по каждой мелочи — упирались. Как, бывало, Перцов: молчит, долго слушает всех, а потом: “Я решительно ни с чем не согласен!”. Вот и получилось впечатление, что вы, раз Новый Дом — значит не так, а наоборот» (Пахмусс. С.364).

185

Измененная цитата из стихотворения Лермонтова «Дума».

186

4 августа Гиппиус писала Адамовичу:

Ах, я все возвращаюсь к своему «овсу и сену»: только одно важно — интересоваться интересным <…>. Это главное, а там уж, конечно, что кому Бог дал. <…> Простите, если я скажу, что думаю. В вас какая-то досадная смесь (все говорю по этому узкому вопросу). Если откинуть даже все «притворства» и т. д. — остается миганье, перемежка: то — интересным, то вдруг таким неинтересным. <…> Стоит ли говорить, что я не жду от вас блинно-плоского возражения: а кто, мол, поставил вас судить, где «интересное»!? А почему интересоваться интересным — значит интересоваться тем, что интересно вам? Я даже прошу извинения, что пишу эту оговорку…

(Пахмусс. С.361)

Получив данное письмо Адамовича, Гиппиус в ответном письме откликнулась длинным рассуждением:

Ай, батюшки! Что это вы мне написали, дорогой Георгий Викторович! Не во гневе будь сказано (а то и во гневе) — но вы тотчас напомнили мне тут Берберову. Мы как-то сидели на Croisette, на парапете, спустив ноги вниз, и зашел разговор (легкий) об этом самом «интересованьи интересным». Не я и начала его, да и длился он одно мгновенье. Но Берб<ерова> сказала: «Ах, раз Алданов с таким уважением отозвался о вас и о Д<митрии> С<ергеевиче>, что вы интересуетесь только одним возвышенным!» Я чуть не упала с парапета от такого понимания моей «формулы». <…> Но вам — неужели не возразить? Да, только Л.Толстой в последние годы жизни интересовался «возвышенным», и притом «постоянно». Но я иное разумела. Во-первых, — «интересное» не значит «возвышенное», обязательно какой-нибудь «проклятый вопрос». Интересного обыкновенно много, и оно всех бывает размеров, всех состояний: и Бог, и дьявол, и собачка, и поросенок… Очевидно, решается это тем, какой Бог, какая собачка, какой дьявол, какое событие, какое слово. Ну и «когда» тоже. А во-вторых — я и не помышляла о «постоянно» и об «исключительно». Этого даже и не хотелось бы и желать! Если постараться точнее — выйдет так: хорошо, когда человек (данный) имеет свойство почувствовать в иные моменты настоящий интерес к действительно интересному, отделить его как имеющего значение от другого, не имеющего, — попасть «в точку». Вот и все. Можно затем долго объяснять, почему это хорошо, например, доказать, что такие попаданья не забываются, точки не стираются, а где-то в подсознаньи остаются и даже связываются линиями в один рисунок… <…> Согласитесь, что ваши указания на «классиков» с их сплошным, как у Дост<оевского>, например, интересованьем чертями да Зосимами, а также рулеткой, квартирой, жениной жалью и Сусловой (Суслова-то, положим, «интересное») — эти ваши указания были некстати и в точку не попали.

(Пахмусс. С. 362–363).

4) «Интересуется ли инт<ересным>» Ходасевич? Сомневаюсь после его рецензии о «Верстах». Все-таки ничего, кроме «на большевицкие деньги» там не увидать — просто глупо. Именно «не интересно интересное». Я пишу Вам это нарочно, даже чуть-чуть с дерзостью — п<отому> что у. Вас всегда за теми же: «На какие деньги!» — всегда полет. А «на чьи деньги» и «кто большевики» я глубоко не сочувствую. Вот уж что не интересно. Может быть, и нужно — не знаю, — но так «неинтересно», что хочется помереть от скуки.

Впрочем, Ходасевич по существу интересен, только бедно — без прелести [187] .

5) О Розанове я в какой-то сотой доле «при особом мнении». Хорошо, но тоже плохо пахнет, и, в конце концов, Ваш анекдот о Сологубе — «А я нахожу, что Вы грубы!» — многое мне в Розанове объясняет. Ведь Сологуб — ангел, и ему от розановского пота нестерпимо. Конечно, чтение это удивительное, но слегка вагонное [188] .

Ну вот все пункты. Я сейчас сочинил для ближайшего «Кугеля» статейку о Бодлере (шестидесятый год смерти). И знаете, мне надоело малодушничать, отговариваться, что «наспех» и «вышло не то», поэтому я постарался написать со всей тщательностью. Откровенно Вам в этом признаюсь, и если окажется «не то», значит — я лучше не могу. Надеюсь, что Вы оцените мой героизм [189] . Кстати, о «sobre» и «без образов»: я вытравляю и вычеркиваю «картинные» выражения у себя, предназначенные для восторга Осоргина или Слонима. Будем писать как в канцелярии или как свод законов. Пусть Осоргин поскучает. Пусть люди отдохнут от трехкопеечной поэзии — во всем. Тут Вы меня не убедите, что «есть мера». Нет меры, и единственное, что я хочу, — это точности и чистоты [190] .

187

Между Адамовичем и В.Ф.Ходасевичем на протяжении долгих лет существовали значительные расхождения, выливавшиеся в печатную полемику. Подробнее см.: Hagglund R. The Adamovic — Xodasevic polemics // Slavic and East European Journal. 1976. VoL20. № 3; Полемика Г.В. Адамовича и В.Ф. Ходасевича (1927–1937) / Публ. О.А.Коростелева и С.Р.Федякина // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 4. О статье Ходасевича по поводу «Верст» см. подробнее в примечаниях к письму 4 и далее. Рассуждение Адамовича вызвано следующим пассажем в письме Гиппиус от 8 августа: «Я хотела заметить (не говоря ничего дурного), что я до сих пор не могу решить, есть ли у Ходасевича какой-нибудь интерес к интересному, или только к неинтересному? Ведь хочется всегда решить не с кондачка, а по совести и крепко» (Пахмусс. С.361).

188

Ответ на следующее замечание Гиппиус в письме от 4 августа: «не могу начать свою статью даже: так захватывает меня почти каждая книжка старая Нового Пути: “Угол” Розанова — какой блеск! Не говоря о содержании, захватывает просто по языку, по его какой-то волшебной убедительности» (Пахмусс. С.361). В ответ на письмо Адамовича она писала 12 августа: «А вот Розанов… если мы будем говорить о “нравится”, об “affinite” Сходство, родство (франц.)>, то я, в конечном счете, с вами окажусь; но ведь можно иной раз и выйти из себя минут на десять; и ничего не поделаешь, говорить — и “слово” точно не слово, а живой голос, сам человек (противный — другое дело)» (Там же. С.365). И в следующем письме, 18 августа, Добавляла: «Я очень “слышу”, что вас отталкивает от Розанова. Это не те или другие его мысли (о, менее всего!), это не “пол”, не плюханье в особый дето-родительский пол… это даже не полное его “разнастыванне”, античеловеческое “рассечиванье”; это — вся сокровеннейшая материя его существа, уловимая разве по запаху и не определимая словами. Она — конгломерат всего вышеперечисленного, вплоть до “мыслей”. Она же, в иной категории может быть названа его волей» (Там же. С. 367).

Цитируемый Адамовичем «анекдот» вошел в воспоминания Гиппиус о Розанове:

Между Сологубом и Розановым близости не было. <…> Но для коренной розановской интимности все были равны. И Розанов привязался к Сологубу.

— Что это, голубчик, что это вы сидите так, ни словечка ни с кем. Что это за декадентство. Смотрю на вас — и, право, нахожу, что вы не человек, а кирпич в сюртуке!

Случилось, что в это время все молчали. Сологуб тоже помолчал, затем произнес, монотонно, холодно и явственно:

— А я нахожу, что вы грубы.

Розанов осекся. Это он-то, ласковый, нежный, — груб! И, однако, была тут и правда какая-то; пожалуй, и груб.

(Гиппиус З. Стихотворения. Живые лица. С. 318).

189

Имеется в виду статья «Шарль Бодлер (К шестидесятилетию со дня смерти)» (Зв. 1927. № 3. С. 138–140). Гиппиус отвечала на этот пассаж Адамовича: «Если вы Бодлера писали “с любовью”, то, какой бы он объективно или на чей-нибудь взгляд ни вышел, вам “малодушничать” не приходится. Все ведь в этом, писать “как лучше не могу”. Только редко мы это делаем» (Пахмусс. С.364).

190

На это суждение Гиппиус откликнулась в ответном письме, цитируя собственное стихотворение «Опрощение»:

Уверяю вас, если всему есть мера, значит, есть она и «картинности». Однако чтобы найти меру, иногда нужно сначала ее переступить. В этом смысле я положительно приветствую ваш порыв к «совлечению» (а не ввиду Осоргина или там кого). <…> Для обеднения, опрощения — совлечения, — нужна смелость, но все же оно не цель, не последнее, а лишь переход, искус. Мысль «коварносложную», поэзию «коварно-красивую» следует проучить. Но проучив — ее

опять прими, прими

………………смелую

ибо пройденное испытание

Вернуло ей одежду белую

Белизна ведь не первая простота, а вторая.

(Пахмусс. С.З63)

Я надеюсь скоро воскреснуть и приехать к Вам на поклон.

Преданный Вам Г. Адамович

P.S. Еще пункт: Возьмите к себе в «Корабль» спаржу. Он пишет рассказы крайне милые и свои. Если он Вам не подойдет по темпераменту, то ни в чем остальном не подведет. Я бы очень хотел, чтобы он «вышел в люди». Пожалуйста, окажите ему высокомилостивое внимание (Тот, в «Звене», рассказ — был самый неудачный). [191]

Я тоже занялся беллетристикой, но это не для «Корабля», а так, для самоуслаждения [192] .

191

«Спаржей» (Адамович нередко пишет это слово со строчной буквы) друзья звали прозаика Николая Бернгардовича Фрейденштейна (1894–1943), писавшего под псевдонимом Юрий Фельзен. Его рассказ — «Опыт» (Зв. 1927. № 228, 12 июня. С. 7–8) или «Отражение» (Зв. 1926. № 201, 5 декабря. С. 7–9). Адамович не раз писал о Фельзене (см., например: Смерть и время // Русский сборник. Париж, 1946. Кн.1; Одиночество и свобода. С. 154–156, в том числе и о его общении с Мережковскими). Гиппиус писала, откликаясь на слова Адамовича: «Колю-Спаржу я раньше вас если не “отметила”, то “приветила”. Но беллетристика у него недоваренная. Возможно, что доварится» (Пахмусс. С.364). Фельзен оставил воспоминания о «воскресеньях» на парижской квартире Мережковских: Фельзен Ю. У Мережковских по воскресеньям // Даугава. 1989. № 9. С. 104–107.

192

О каком именно рассказе Адамовича идет речь, нам неизвестно. В то же самое время, что и Гиппиус, он писал М.Л.Кантору: «Мой рассказ — если он и будет — все равно маленький» (Письма в «Звено».,С.157). Узнав про «беллетристику» Адамовича, Гиппиус просила в письме от 12 марта: «Какова ваша? Если и только для “самоуслаждения” — мне почитать дайте, elle m’intrigue <она меня интригует (франц.)>, и обещаю относительно “внешних” держать себя так, будто не читала и не видала» (Пахмусс. С.364).

21

<13–14 августа 1927> [193]

Дорогая Зинаида Николаевна Мне тоже давно и до отвращения надоел тон «полушуток», полу-смешка, полу-иронии. Вы вполне правы: ничего веселого в глупости нет: Но эта привычка чуть-чуть «гоготать» въелась неискоренимо. Я в прошлом году написал ко «дню русской культуры» [194] статью об этом, сославшись на Пушкина. Потому что тон этот его и от него, от его писем, — помните письма к Нат<алье> Ник<олае>вне — с усмешечками и отчаянием? Но статья не появилась по строгости Милюкова. Это настоящая тема — и по-настоящему интересная — «так жить нельзя», т. е. на всё усмехаясь, от всего отмахиваясь. Одно из двух: la vie ou l’ironie [195] . Кстати, кто это сказал, никак не могу вспомнить: «Христос никогда не смеялся». Здесь мы переходим в другую область — не иронии, не смеха — но все-таки как хорошо, что «Христос не смеялся». Представьте себе, что он «звонко расхохотался» или «залился серебристым смехом» и т. п. Ведь это хуже и оскорбительнее всего, что можно о нем представить, куда хуже даже того, что о нем недавно выдумал какой-то немец: что он был homosexual. Христос в крайнем случае мог улыбаться, — да и то непременно «печально». Иначе все рушится и летит к черту, все Евангелие. Вот, кстати, одно из оправданий пессимизма — наперекор «оптимизму как мировоззрению» и бодрости опекаемых Вами птенцов. Просто-напросто радость и смех — это грубо и невыносимо в лучшем, что дано человеком. Это, конечно, совсем иное, чем «ирония» Пушкина — я только заодно вспомнил. И то и другое объединяется только тем, что «ничего веселого, в сущности, нет» и вообще, в мире [196] .

193

Датируется на основании того, что является ответом на письмо Гиппиус от 12 августа, а на данное письмо она отвечала 15-го. Отметим, что это письмо было особенно выделено Гиппиус в ответе от 15 августа: «Знаете, не скрою: в первый раз чувствую, что с вами можно (я могу) говорить не для вас, а и для себя тоже. Пусть вас не обижает, что "в первый раз” Ведь никакие “разы” с другими у меня так давно не наступали, что и ожидание стерлось, потерялось. <…> Это не значит, что мы пришли к согласию или даже что можем “договориться”. Я, м<ожет> б<ыть>, и сейчас во многом с вами не согласна, и вы не согласитесь с моими возражениями; но я вас слышу и (вот это-то мне и увиделось-почувствовалось “в первый раз") — вы слышите меня» (Пахмусс. С.365).

194

День русской культуры — ежегодный праздник русской эмиграции, приуроченный к дню рождения Пушкина (6 нюня), идея которого возникла в 1920, впервые отчасти была реализована в 1921, еще в советской России, а потом перенеслась в эмиграцию.

195

Жизнь или ирония (франц.).

196

12 августа Гиппиус писала Адамовичу: «Мне эти мои собственные шутки надоели, свой тон надоел. Ничего, в сущности, такого веселого нет…» (Пахмусс. С.363). И в письме от 15 августа, в связи с ранее состоявшимся разговором о В.В.Розанове: «Любопытно, между прочим: статья, блеском которой я недавно увлеклась (и писала вам), была, по содержанию, вернее, по теме, — необыкновенно близка к попутным мыслям вашего письма. Это о христианстве и о Евангелии, в том смысле, что, конечно, оно бы провалилось, если б Христос “хохотал” или даже радовался. Что “соблазн” печали Евангелия так велик, что вот и он, Розанов, тут же — чуть заглянул — уже соблазнился… Но это воистину “соблазн”, самый ужасный… Словом, выводы (“воля”), наоборот: защита евреев, “плоти” пожирнее, кровки покраснее, хохота погромче… и т. д., что вы легко можете вообразить. Если же это отрезать — и отрезать ваши выводы (“грубость”, вами отрицаемая, им утверждаемая), — то оценка, или просто взгляд на Евангелие, и вот такой-то взгляд на понимание христианства, у вас будет общий, — правильный, т. е. фактически (или “исторически”) верный» (Там же. С. 367–368).

Позвольте мне в свою очередь выразить глубочайшее недоумение по поводу Вашего понимания «интересного». Не подозревайте, что я «упираюсь», из упрямства. Нет. Но между возвышенным (без кавычек — без иронии) и интересным я ставлю знак равенства, как бы Вы не протестовали. Вы, впрочем, сами написали: «…о человеке, о любви, о смерти» [197] . В этой формуле неясна первая часть — «о человеке». Что это? Я расшифровал так: о грехе и о воздаянии. Две вещи есть «интересные» в жизни: 1) «лю<бовь> и смерть» — слишком, впрочем, захватанная плохо вымытыми руками; 2) «грех и воздаяние» — ничуть не менее значительная и более чистая. Конечно, я не думаю что надо исключительно и постоянно об этом думать, но я уверен, что думая о другом, о чем угодно, — можно постоянно об этом помнить, т. е. в суждения о явлениях и предметах вносить этот привкус, оценку с этой, единственно не вздорной точки зрения [198] . Вот возвышенное. Мое перечисление «классиков» с их «идиотскими» интересами вот что значило: Достоевский мог играть в рулетку (что, между прочим, интересно) и хлопотать о квартире и жениной шали это не был его интерес, это была его житейская сторона. Напрасно, по-моему, Вы про это вспомнили. Но ведь когда он писал в «Днев<нике> пнсат<еля>» о турецкой армии или падении португальского министерства, он писал об этом с умственной страстью, интересуясь глубоко, как настоящий публицист [199] . И Пушкин с мелочным и мелким «Пугачевым» [200] , хотя и восхитительно написанным. Вот туг Толстой и выделяется — и только об этом я ведь и писал. Толстому было явно скучно, когда речь шла не о «самом важном». А «самое важное»? Не кажется ли Вам, что оно касается исключительно личности и души человека, а не человечества, т. е. не демократии или империи, судьбы желтой и белой расы, конца мира и значения крестовых походов и т. д. и т. д., — не всего этого второстепенно— интересного (вернее, интересного после, потом), а вот того, о чем писал Т<олстой>, — быть может, не так писал, как надо, но иногда безошибочно в самую точку «главного и важного». Весь его исторический нигилизм и пренебрежение к грекам и культуре и к «нашему славному прошлому» этим оправдывается. «После, когда-нибудь» — как второстепенное [201] .

197

Неточная цитата из стихотворения Гиппиус «Тройное» (впервые: СЗ 1927. Кн.31). В оригинале: «О Человеке. Любви. И смерти».

198

Гиппиус отвечала на этот пассаж: «Я невольно подумала, читая ваше письмо (невольно в голову пришло), что вы по материи или по “уклону”- типичный “христианин”. Гораздо более, чем я. (Мы не говорим о “вере”, мы сейчас о другом.) <…-> Довольно мудрствований, однако. Это я на “первый раз” пошла в столь отвлеченные “заносы”, в них нужна тоже мера. Но уж очень вы сами этим вашим “христианством” соблазнили, — даже до “греха и воздаяния”. Воздаяние — слово трудное. И о двух концах. Оно звучит как “наказание”. Только. А тут ведь что-то потруднее есть, и пострашнее слово, зато поточнее: искупление. Только оно — освобождает действительно» (Пахмусс. С.368).

199

О турецкой армии наиболее подробно Достоевский писал в разделе «Мы лишь наткнулись на новый факт, а ошибки не было. Две армии — две противоположности. Настоящее положение дел» и во всей первой главе октябрьского «Дневника писателя» на 1877 год. Высказываний о падении министерства в Португалии в сочинениях Достоевского нам разыскать не удалось. Возможно, речь идет о заметках в «Гражданине» (1873, 29 декабря) по поводу смены министерства в Испании («Иностранные события»).

200

Имеется в виду «История Пугачева» («История Пугачевского бунта»).

201

См. в ответном письме Гиппиус: «я согласна и с “после, потом”. Но разве всегда то, что “после, потом” — хуже, меньше? Вот хотя бы 2; оно после 1, а чем оно хуже? Или 3, чем оно меньше одного и двух? А категория чисел — ближе соприкасается с реальностью, чем мы привычно воображаем» (Пахмусс. С. 367).

Вражда «Н<ового> Дома» — и обратно — конечно, пустяки. Не стоит об этом распространяться. Вы очень верно пишете, что я по отношению к «Н<овому> Д<ому>» — «безразборно, безвыборно упирался». Правда — признаюсь! Но это дело не идейное, а физиологическое. Мокрые руки Кнута [202] , идейное достоинство Терапиано и унтерофицерство Фохта [203] — меня чуть-чуть и мутило. А идеи сами по себе — ничего. Я вот теперь перечитал «Н<овый> Д<ом>» как-то, от скуки — есть кое-что очень хорошее и приятное. (Я тогда не читал рассказов, — а ведь «Шурик» Г.Пескова очень пронзителен! но какая птичья чепуха рассказ Одоевцевой. [204] )

202

Довид Кнут (Давид Миронович Фиксман; 1900–1955) — поэт и прозаик, один из редакторов «Нового дома».

203

О роли В.Б.Фохта в судьбе «Нового дома» Гиппиус писала Адамовичу в письме от 12 августа: «А конкретно и житейски — один был враг у Н<ового> Д<ома>: Фохт. Да он, бедный, и самому себе враг. Представьте, он еще хорохорится и требует “выкупа” Зеленой Лампы, которая, будто бы, “монопольно принадлежит Нов<ому> Дому, а не Кораблю”. По-моему, она больше принадлежит вам (совокупно со мной, Ход<асевичем> и Цетлиным), нежели Фохту. А он грозит, что один будет продолжать куда возьмет всю Лампу. Впрочем, грозит как-то бессильно, и где уж со столькими женами журнал издавать! Да еще “идеологический”, как он гордо подчеркивает» (Пахмусс. С. 364). Ср. также ее рассуждения в письме к В.Ф.Ходасевичу от 31 сентября 1927 (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.80).

204

Рассказ Георгия Пескова (наст, имя Елена Альбертовна Дейша; 1885–1977) «Шурик» был опубликован во втором номере «Нового дома» в 1926. Ирина Владимировна Одоевдева (Ираида Густавовна Гейнике; 1895–1990) опубликовала в третьем номере «Нового дома» рассказ «Сухая солома». Подробнее об отношениях Одоевцевой с Адамовичем см.: Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.Адамовича И.Одоевцевой и Г.Иванову (1955–1958) / Публ. О. А.Коростелева // Минувшее. Вып.21. С. 391–501.

Бахтин где-то пропадает, в Париже, — кажется, дела его очень плохи. Мне его жаль головой — сердце мое к нему безразлично, что врать. Но я знаю, что это человек редкий. Он очень жаден к жизни, но считает себя (кажется) уродом, в глубине всех презирает и имеет maximun 300–400 франков в месяц на все нужды и наслаждения. Как же тут не сойти с ума [205] . С ним часто видится Фрейденштейн, который теперь лежит в плеврите.

Никакого барона Штейгера я не знаю [206] , — и, не делая никаких общих заключений и выводов, решительно отчаялся получить когда-нибудь со стороны, из неизвестности, стихи хоть сколько-нибудь «стоящие». Неизменно, постоянно — ерунда.

205

12 августа Гиппиус спрашивала: «Скажите, где Бахтин? В Корабль он, конечно, не пойдет, но почему его нет в Звене?» (Пахмусс. С. 354–365). 16 августа, отвечая Адамовичу, она говорила: «Что касается “сердечного” отношения, то куда уж, хоть бы “головой” жалеть некоторых, вроде Бахтина» (Там же. С.368).

206

Барон Анатолий Сергеевич Штейгер (1907–1944) — поэт. 12 августа Гиппиус писала Адамовичу: «Не знаете ли вы такого “поэта”-барона Штейгера? Ему 18 лет, он ужасно меня бомбардирует стихами, которые…» (Пахмусс. С.365). Прочитав стихи Штейгера, Адамович изменил свое мнение о нем (см. рецензию на сборник «Этот день»: СЗ. 1929. Кн.38; О Штейгере, о стихах, о поэзии и прочем // Опыты. 1956. Кн.7; Одиночество и свобода. С. 151–154). См. переписку З.Н.Гиппиус с А.С.Штейгером, опубликованную Л.А.Мнухиным (Русская мысль. 2000.4—18 мая, № 4316–4318).

Собирается ли вспыхнуть осенью «Зел<еная> Лампа»? По-моему, ее бы хорошо реформировать в смысле более широкого привлечения «полу-врагов» и даже врагов — что не только подогреет воздух, но и наш лагерь объединит. Ведь до сих пор этого не было, незачем себя обманывать. И не только объед<ини>т, но и обострит [207] .

Всего лучшего. Целую Ваши руки.

Искренно Ваш Г. Адамович

P.S. Не знаете ли Вы, где Манухин (доктор)? И не знаете ли Вы какого-нибудь русского психиатра — выдающегося? Это не для меня — я с ума не сошел [208] .

207

О судьбе «Зелёной лампы» Гиппиус писала 15 августа: «О Зел<еной> Лампе — вы очень верно. Но вот где нужно осторожничать…» (Пахмусс. С. 368).

208

На вопрос Гиппиус отвечала: «Манухин сейчас в Швейцарии. Хотите его адрес? В Сентябре он будет в Париже. Психиатора <так!> я, увы, не знаю. Но можно спросить у того же Манухина» (Пахмусс. С.367). Иван Иванович Манухин (4882–1958) — врач, общественный деятель. О его отношениях с Мережковскими см. во вступ. ст. М.М.Павловой и Д.И.Зубарева к публ.: «Черные тетради» Зинаиды Гиппиус // Звенья: Исторический альманах. Вып.2, М.; СПб., 1992. С. 17–19. Для кого Адамович наводил справки о психиатре, мы не знаем.

22

29. VIII.<19>27

Дорогая Зинаида Николаевна

Простите за длительное молчание. Я уезжал в горы «для поправки» и был там дней 10. Приехав домой, нашел Ваше письмо [209] . Благодарю Вас. Я многое хотел бы Вам ответить, но боюсь, что прервалась нить и что уже нельзя «отвечать», т. е. говорить с полуслова, а надо обстоятельно и подробно «развивать». Поэтому отложим, пока сами собой «два угла» возобновятся. Я уже подумываю о Париже. А вы — еще долго здесь будете? Где же Ваш «Корабль»? Если он вышел, будьте добры, попросите В<адимира> А<наньевича> мне его прислать: и на предмет рецензии, и так, для чтения и назидания [210] . Кстати: мне хочется написать краткую статью о церковных делах, т. е. о послании митроп<олита> Сергия о «лояльности к большевикам» [211] . Нельзя ли написать у Вас? В «Звено» это не годится, в газете не подойдет, да я и не хочу. У меня это желание появилось вот почему: наш дом крайне Карловацкий [212] , и на днях у нас тут было собрание с архиеп<ископом> Серафимом, который приехал из Лондона, выбившись из-под власти Евлогия [213] . Были всякие разговоры между прочим Олсуфьева [214] , — знаете, что был на соборе 1917 г. человек «умный, но возмутительный»? Я сидел молча, но многое услышал, чего раньше не знал. Не знаю, как Вы относитесь ко всей этой истории. Еще: нет ли у Вас оттиска Вашей статьи о книге Ильина [215] ? Я помню, что она была, но не помню содержания, — а есть у меня только сладко-розовая статья Зеньковского о том же, но она меня раздражает [216] . Ильина я прочел только что, случайно, — и хочу, как гимназист, «прочесть затем критику». О послании Сергия можно написать в «Корабле», если: 1) очередной № не слишком задержится, 2) для Вас приемлема попытка оправдать «лойяльность» и даже возвеличить ее как настоящий героизм. Не думайте, что туг с моей стороны выверт или снобизм, в чем Вы меня упрекаете постоянно.

209

Имеется в виду письмо от 15 августа 1927 (Пахмусс. С. 365–367).

210

О первом номере «Нового корабля» Адамович написал отзыв, помещенный в хроникальном разделе «Звена» (Зв. 1927. № 4. С. 233–235; подп. — С.), где говорилось: «По внешнему облику, по тону, частью по именам редакторов “Новый Корабль” является прямым продолжением недолго существовавшего “Нового Дома”. Новорожденным принято что-нибудь “желать”. Пожелаем “Кораблю” оказаться долговечнее “Дома” — он этого вполне заслуживает. Журнал содержательный и своеобразный». 17 сентября он писал М.Л.Кантору: «Как Вам нравится “Корабль”? По-моему, ничего — но нам все же конкуренция, хотя они “маниаки”, а мы “просветители”» (Письма в «Звено». С. 160). Сохранился отзыв Гиппиус об этом обзоре. 3 октября она писала В.Ф.Ходасевичу: «Видела Звено; прочла только Адамовича; не правда ли, как он элегантно написал о Корабле? (А “в целом и общем” — погас, т. е. Ад<амович>, а не Корабль.)» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.80).

211

Речь идет о декларации «Об отношении православной Российской церкви к существующей гражданской власти», опубликованной в июле 1927, в условиях все более растущего государственного гонения на Церковь, заместителем Патриаршего местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским). В ней говорилось что православные верующие одновременно являются «верными гражданами Советского Союза, лояльными к советской власти», причем «не только из страха, но и по совести», в соответствии с заповедью апостола Павла (Рим., 13,5). Этот шаг, предпринятый Сергием с целью получения так называемой «регистрации» (по указу ВЦИК 1922 года все общественные организации, к которым была отнесена и Церковь, должны были иметь государственную регистрацию), знаменовал значительные уступки враждебной христианству власти и имел следствием раскол русского Православия: многие епископы сочли заявление Сергия канонически неправомочным и прервали общение с ним; возникло движение «непоминающих», а с дальнейшим расширением преследований со стороны власти — и так называемая «катакомбная Церковь». Подробнее см.: Полищук Е.С. Патриарх Сергий и его Декларация: капитуляция или компромисс? // Вестник Русского христианского движения. 1991. № 161.

212

«Карловчанами» называли сторонников так называемого Высшего церковного управления (ВЦУ), созданного в 1921 в Сремских Карловцах (Сербия) Общецерковным заграничным собранием, впоследствии переименовавшим себя в Русский Всезаграничный церковный собор. ВЦУ было упразднено патриархом Тихоном в 1922, однако не подчинилось указу патриарха и тем самым положило начало доныне существующему расколу между Московским Патриархатом и русской церковной диаспорой.

213

Евлогий (Василий Семенович Георгиевский; 1868–1946) — митрополит, глава русских православных приходов в Западной Европе с 1921; в 1931 с частью приходов перешел в юрисдикцию Константинопольского Патриархата. Гиппиус писала о нем В.Ф.Ходасевичу 26 октября 1927: «Евлогий под сурдинку варит кашу с духовенством, многих уже обработал, а насчет паствы… считает, что ее дело помалкивать в тряпочку. Да, кажется, большинство так за ним и пойдет: “он знает, а мы что?” Факт, в общем, таков: если ты “непримирим”, - ты за “реставрацию и интервенцию”. Если же не за реставрацию — значит, должен быть примирим. Так-с. Понятно, что таким, как мне, — не оказывается на земле места. Хоть убирайся с нее совсем» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.86; в предпоследней фразе, вероятно, опечатка: вместо «мне» следует читать «мы»).

Серафим (Лукьянов; 1879–1959) — до 1924 архиепископ Финляндский; с 1926 — настоятель Лондонского православного прихода, в 1927 перешел в карловацкую юрисдикцию («я, чтобы импонировать англичанам, выписал из Финляндии архиепископа Серафима, который, лишенный кафедры, сидел тогда в монастыре на Коневце в заточении. Архиепископ Серафим внес в лондонскую паству смуту, а потом возглавил там “карловчан”» (Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. Париж, 1947. С.426); с 1937 — митрополит; в 1945 вместе с возглавляемыми им приходами вернулся в юрисдикцию Московского Патриархата (в сане) и в 1946, после смерти митрополита Евлогия, был назначен его преемником со званием Патриаршего экзарха в Западной Европе; в 1954 вернулся на родину.

214

Олсуфьев Дмитрий Адамович, граф (1862–1937) — до революции — член Государственного Совета от Саратовского земства, один из руководителей Совета объединенного дворянства; член Всероссийского Церковного Собора 1917–1918 избран от Государственного Совета), где занимал крайне правые позиции, требуя от Собора поддержки помещиков в их борьбе за землю (См.: Минувшее. Вып.9. Paris, 1990. С.38); в эмиграции был одним из идеологов Карловацкой церкви, издав в 1929 книгу «Мысли соборянина о нашей церковной смуте» (Париж, 1929); часто бывал на эмигрантских литературных собраниях, выступал с докладами о творчестве русских писателей.

215

Имеется в виду книга философа Ивана Александровича Ильина (1883–1954) «О сопротивлении злу силою» (Берлин, 1925). Гиппиус писала о ней в статье «Предостережение» (ПН. 1926. 25 февраля).

216

Речь идет о статье религиозного философа Василия Васильевича Зеньковского (1881–1962) «По поводу книги И.А.Ильина “О сопротивлении злу силою”» (СЗ. 1926. Кн. 29).