Письма героев

Впрочем, в нескольких газетах встретился интересный взгляд. Дескать, норвежский король не предавал союзников, и не впадал в помрачение рассудка. Его вместе с семьей выкрали русские пластуны и немецкие парашютисты, в контейнере дипломатической почти увезли в порт и погрузили на борт русского крейсера. Забавно, конечно. Кто знает, может быть после победы именно эта анекдотичная статья и станет правдой? Возможно все.

Мало кто понимал, злосчастного стечения обстоятельств несложно было избежать. Англичане могли признать ошибку, выплатить компенсации за несчастный пароход и жизни людей. Могли настоять на нейтралитете Норвегии, а не решать вопрос силой. Могли, но не хотели. Как ни горько было Рихарду это признавать, но Алексей Второй поступил так, как должно. Да, царь один из первых среди поджигателей войны, но моральная правота на его стороне. Близорукие лорды сами дали ему прекрасный повод выступить в роли невинной жертвы и защитника справедливости. Как глупо все получилось!

Передислокация, это маленький ад. Рихард закрутился в делах, сутками мотался между казармами, складами, штабом и интендантством. Пока налаживали быт для полутысячи с лишним человек, время улетало катастрофически. Да еще личная трагедия навалилась.

Нет, Ольга совершенно права. Работу легко потерять и сложно найти — особенно для женщины, особенно для мигрантки, особенно для еврейки. Рихард сам поддержал решение Ольги остаться, еще уговаривал ее не переживать, обещал приезжать как можно чаще, но ничего это не меняло. Осадок остался. Расставание прошло как-то скомкано. Дочка даже не поняла, что папа уезжает и уже может не вернуться. Торопливый поцелуй на прощанье, слезы в глазах жены, аромат ее духов, попытка улыбнуться, а на улице уже ждет машина.

Только потом Рихард понял, или ему показалось, в глазах Ольги читался укор: дескать, не уговорил, слишком легко согласился, оставил, бросил. Даже попрощаться по-человечески не сумел.

«Папа, ты скоро приедешь? Ты привезешь маме красивое платье?» — врезался в память детский голосок. Стоило закрыть глаза, как перед внутренним взором представала Джулия в обнимку белым медведем выше ее ростом.

Игрушку они еще осенью заприметили в магазине на Ривской улице. Огромный белый медведь в ее рост покорил воображение Джулии. На Рихарда куда больше подействовала цена, цифры заставили негромко, но смачно выразиться по-немецки. Однако, он мог позволить себе такие траты. Все равно, франк дешевеет с каждым днем, все равно золото, доллары и рубли купить можно только подпольно, а контакты с черными брокерами он потерял. Все равно смысла экономить нет. Разумеется, купил, разумеется, Джулия вцепилась в игрушку обеими руками, глаза ребенка светились счастьем. Ольга пишет — дочка так и спит в обнимку с мишкой.

В Вердене Рихард Бользен снял крохотную квартирку на окраине города. Бригаду разместили частью в старых казармах, частью в полевом лагере. Гм, по отчетам. Все делать пришлось своими руками. Фактически, их привезли в чистое поле и выгрузили. Даже палатки ставили и отхожие места копали сами. Людям Бользена повезло, его батальон занял казармы. Пусть тесно, потолки низкие, сквозняки, но зато не в грязи.

Политика такая нехорошая штука, что дотягивается до всех, даже до тех, кто ее не избегает. Официальное вступление России в войну многие в бригаде восприняли как должное. Многие, но не все. Рихард замечал растерянное выражение лиц, видел страх в глазах. Особенно впечатлила новость выходцев из России. Тот же лейтенант Доцоев весь день ходил мрачнее тучи и придирался к любой мелочи.

Даже Розенберг после митинга, где он яростно обличал фашистов и воодушевлял соратников, с глазу на глаз, за стаканом шнапса весьма пессимистично отозвался о шансах французов удержать фронт. По мнению Якова, теперь остается только ждать вступления в войну Италии. На стороне нелюди, само собой разумеется. Вторжение русских в Ирак и южную Персию даже не заметили, это слишком далеко и не интересно.

— Не устоим в Лотарингии, отойдем к Парижу, — парировал Рихард. — Как раз поражение встряхнет людей. Вспомни парижскую коммуну.

— Лучше вспомни февраль восемнадцатого в Берлине. Недели не продержались. Фрайкор все улицы кровью залил. Или киевский погром, помяни. У нас же и оружие было, целыми вагонами скупили, и боевые дружины, а разнесли нас как Давид Голиафа. — Алкоголь развязал Якову язык. Обычно он удерживался от обсуждения причин поражений Интернационала, и не касался интересных моментов еврейских погромов в России.

— Но ведь поднялись, попытались установить республику. Всему миру показали, что можем. — Вторую часть эскапады комиссара Рихард «пропустил».

— В двадцать восьмом тоже пытались. Ты сам помнишь. И что? По всему миру кризис, безработица, заводы закрывают, крестьяне разоряются, марши голодных в столицах. Немцы только отошли от одного пике и сразу в другое свалились. Сам же помнишь, в Ростоке половину докеров за один день уволили.

— Ты это к чему? — в отличие от комиссара Рихард почти не опьянел, хоть пили они на равных. Сказывались долгие тренировки.

— Да ладно тебе, — Яков перешел на русский. — Мы все такие благородные, правильные к чему народ призывали? Мы дрались за справедливость, за равенство, чтоб всем по труду, чтоб капиталы национализировать, чтоб всем хорошо, а не одним дворец, другому голодовку. Мы же сами людей от себя отталкиваем.

— Что-то ты не туда увел. Чем плоха справедливость?

— Не справедливость. Мы сами не туда идем. Воюем против одних капиталистов за других капиталистов. Призываем людей к борьбе, обещаем трудности, кровь и пот. Скажи, Рихард, людям это нужно?

— Черт его знает. Если люди к нам идут, значит им это нужно, — разговор Бользену категорически не нравился. Совершенно не было желания отвечать на откровения Яши.

— Не так мы боремся. Надо не с оружием за одних фашистов против других сражаться, а саму идеологию, базис капитализма крушить. Как черви, как инфекция. Внедряться в журналистику, университеты, выдвигаться во власть. И работать, работать и работать, каждый день точить дерево.

— Что-то тебя понесло. Ты что, Грамши и Мархузе перечитал? — Рихард пьяно ухмыльнулся и потянулся за бутылкой. — Давай, старый камрад, за наше правое дело.

Яков молча залпом опрокинул стакан. Сам Рихард только пригубил, и резко опустив стакан выплеснул содержимое на пол. Розенбауму этого хватило. Больше на скользкие темы комиссар не съезжал.

Глава 18 Месопотамия

1 апреля 1940. Иван Дмитриевич.

Армия, это порядок?! — На шестой день войны до Ивана Дмитриевича дошел весь сарказм фразы. За время марша батальон потерял два полных взвода. К счастью, только отставшими. Людей пришлось бросать вместе с поломанными машинами. Иначе нельзя, надо идти вперед. Успокаивало только то, что с тылами 2-й Санкт-Петербургской механизированной шли рембаты. В крайнем случае, оставшиеся с безлошадными, унтера должны получить новые машины. По крайней мере, подполковник так говорил. Правда, никто не знал: верил ли он в это сам?

Батальон за эти дни встретил немало вставших на обочинах грузовиков, тягачей и бронетехники. Марш по предгорьям оказался сложной задачей. Попадалась и подбитая сгоревшая техника. К счастью, по большей части британская и Иракской армии.

С востока накатывался низкий гул. Шли большие двухмоторные бомбардировщики. Иван Дмитриевич задрал голову и прикрыл глаза ладонью, его глаза следили за большими птицами с металлическими крыльями и пламенными сердцами в мотогондолах. Завораживающее зрелище. Еще выше в разрывах облаков мелькали темные крестики истребителей.

— Сила прет, ваше благородие, — заметил остановившийся рядом сапер. — Полетели наши мацу в шабат раздавать.

— Шабат еврейская суббота? Слышал у вас в субботу работать нельзя, верующие даже огонь не разжигают.

— На машине тоже нельзя ездить, — кивнул сапер, Семен Гитлер его звали. — Динамо искру дает, в цилиндрах смесь взрывается. Нельзя, запрет.

— Как же обходите?

— Дело житейское, ваше благородие, кому равин специальное разрешение дает, а тем евреям кто в армии, русский царь все разрешил.