Письма из-под виселицы

Вечером я вернулся в больницу. Первым делом зашёл к начальнику и вернул ключ от подвала, чтобы не вызывать подозрений и не отвечать на ненужные вопросы. Дубликат ключа успел сделать перед сменой, и он уже лежал на дне моего кармана.

– А я уже подумал, что тебя затянуло в недра «справедливости», – с сарказмом, но без злости в голосе, ответил Калусовский и забрал ключ.

– Вылетело из головы с утра. – Повёл бровью в ответ я и собрался уходить.

– Загляни к Катерине.

– Что с ней? – Я развернулся к начальнику лицом, но по-прежнему сжимал ручку двери.

– Сегодня она не в лучшем расположении духа.

Я кивнул и вышел из его кабинета. Проходя мимо поста, поздоровался с Инной.

– Уже здоровались сегодня, – усмехнулась в ответ она и подозвала к себе.

Я подошёл ближе, наклонившись, чтобы расслышать её.

– К двадцать пятой?

Кивнул в ответ.

– Пригодится, – она протянула мне закрытый шприц.

– Кэтти сегодня не в духе? – Я спрятал шприц в карман, надеясь, что мне не придётся им воспользоваться.

– Не то слово! За час моей смены Аля уже в третий раз выходила из её палаты с пустым шприцем.

– Сейчас она у неё?

– Да. Калусовский приказал не оставлять двадцать пятую одну до твоего прихода.

Я подошёл к палате номер 25. Дверь была приоткрыта. Кэтти неподвижно сидела в углу палаты, закрыв голову руками.

Алевтина стояла над ней.

– Кэтти, ты меня слышишь? Что тебя расстроило?

Я зашёл в палату.

Алевтина фыркнула, отойдя к двери и буравя мою спину гневным взглядом.

– Кэтти, добрый вечер. – Присел напротив неё на корточки.

Катерина убрала руки от головы и посмотрела на меня:

– Зачем они убрали вазу? Я принесла цветы!

Её карие глаза стреляли молниями. Но смотрела она сквозь меня.

– Про какую вазу она говорит? – Я обратился к Алевтине, не поворачиваясь к ней лицом.

– Во время утренней прогулки санитарка застелила её постель и убрала засохшие цветы. Вместе с вазой. И не успела вернуть вазу обратно до её возвращения в палату. – Безэмоционально отчиталась Алевтина.

– И ты спрашиваешь, что её расстроило?

– Ваза уже на месте! – Алевтина повысила голос.

– Почему она кричит?! – Катерина моментально отреагировала на её эмоцию. – Я не нравлюсь ей! Она сделала это назло мне!

– Держи свои эмоции при себе, – спокойно ответил Алевтине я и обратился к Катерине: – Всё хорошо, Кэтти. Они просто выбросили завянувшие цветы и поменяли воду. Где цветы, которые ты принесла?

– Я могу сделать это сама! Они думают, что я беспомощна?! – Катерина опять закрыла голову руками и замерла.

– Оставь нас, – вежливо попросил Алевтину я.

Но она уже вышла из палаты, не дожидаясь моей просьбы, и закрыла дверь.

– Они больше не поступят так, – уверил Катерину я и медленно убрал руки от лица. – У тебя вчера была очень красивая причёска, ты сама делала её?

Катерина не реагировала на мои слова и всё ещё смотрела сквозь меня. Я привстал и помог подняться с колен ей. Она повиновалась мне.

– А сегодня вам не нравится моя причёска? – С нотками упрёка спросила Катерина.

Я усадил её на кровать. Её длинные волосы неаккуратными прядями спадали с плеч.

– Вчера было интереснее, – подмигнул ей и присел рядом.

– Ну вот ещё! Они считают, что я не могу сама застелить свою кровать! – фыркнула она и с яростью помяла покрывала.

Я не останавливал её. Здесь был её мир. И её правила. Она сама наводила здесь «порядки».

– Кэтти, что ещё тебя сегодня беспокоит?

Она перестала мять постель и заинтересованно посмотрела на меня. Теперь её взгляд не был пустым.

– А я не беспокойна! – Быстро проговорила она. – Сегодня так хорошо на улице!

Она соскочила с места и подбежала к окну, распахнув его настежь.

– Последний майский воздух, – она втянула воздух полной грудью и на выдохе скороговоркой выпалила: – А завтра будет лето. Я люблю лето. А вы?

Она присела возле меня и замерла.

– Я люблю весну, – ответил я.

– В моей комнате больше не будет весенних цветов. Они всё испортили. А я не беспокойна! – Последнее предложение она повторила громче.

– Кэтти, я верю.

Она улыбнулась и начала заплетать косу.

– Я могу тебя оставить?

– Только не присылайте ко мне её! Я ей не нравлюсь!

Я кивнул и оставил Катерину одну. Она не нуждалась в дозе успокоительного.

Я подошёл к посту и вернул не использованный шприц Инне.

– Ну ты волшебник, – подмигнула мне Инна. – Перекур?

Кивнул и вышел на веранду.

Кэтти находилась в больнице уже три года. Она попала сюда в двадцать лет, на пике своей молодости. Она была более переменчива в настроениях, когда я перевёлся сюда месяц назад. Сейчас же её болезнь протекала умеренно. Если бы она находилась в своей естественной среде, то её перепады эмоциональности случались бы ещё реже. Она более склонна к хорошим возвышенным настроениям, истерики с ней случаются не особо часто. Диагноз ей поставили в 15 лет, когда на уроке химии она по непонятной причине швырнула колбу с раствором в стену и ударила по лицу подбежавшую к ней учительницу. А дальше: нервный срыв, отца к директору, разговор со школьным психологом и выявление первых симптомов биполярного расстройства. Мать Катерины умерла от рака, когда девочке было 13. Истерики и срывы в течение года после потери списывались на раннюю утрату дорогого и очень близкого человека, никто не предполагал, что это первые симптомы психического расстройства. Отец начал пить и не уделял должного внимания и поддержки дочери, а она нуждалась в заботе, как никогда. С 15 лет Катерину поставили на учёт к психологу, а после и вовсе перевели к психиатру, когда её поведение стало неконтролируемым. Отец спился и умер, когда Кэтти исполнилось 20. Через месяц она попала в психиатрическую лечебницу, потому что смерть отца вызвала у неё другое эмоциональное потрясение, которое проявлялось не слезами и горем, а противоположными эмоциями. Первый год в лечебнице Кэтти пичкали психотропными.

Как молодому сознанию прийти в порядок, если его пошатнувшееся положение только усугубляли, а не пытались вылечить? Второй год лечения Кэтти провела в камере-одиночке, как особо буйная и нервозная пациентка. И, опять-таки, вопрос: как ей в одиночку справляться с переполнявшими её эмоциями, да ещё и запертой в четырёх стенах? Её крики о помощи ударялись о глухую стену. Она звала, но к ней никто не приходил. На третий год она замолкла. И её стали выводить за пределы одиночной камеры. Она искренне радовалась всему: солнцу, дождю, снегу, ветру, цветам и даже другим пациентам. Её перевели в палату в общем коридоре. Но даже несмотря на такое неправильное обращение, она не затаила обиду и всё равно отдавала предпочтение положительным эмоциям, чаще пребывая слишком счастливой, чем слишком несчастной. Есть ли хотя бы мизерный шанс, что её душа вылечится от недуга, и Кэтти сможет вернуться к обычной жизни? Я считаю, что есть, если к ней обращаться как к обычному человеку, считаясь с каждой её эмоцией.

Когда я докуривал, ко мне подошла Алевтина. Она уже была переодета и собиралась домой, её смена подошла к концу.

– Это письмо действительно предназначалось не мне. – Я заговорил первый, выбросив окурок в урну. – Случайно захватил его из коробки в подвале, когда сортировал их.

– Ладно, – тихо ответила Алевтина.

– У тебя завтра ночное дежурство? – Перевёл тему разговора я.

– Да, – в таком же духе отвечала она.

– Ты хочешь ещё о чём-то поговорить?