Письма крови

Достигнув же ворот, я несколько минут мялся, не решаясь открыть их или даже просто постучать. Будто нищий студент-заучка перед дверью первой красавицы города, который не знает, чего он боится больше – что его прогонят или, наоборот, пригласят войти. Казалось, что в этом месте любые сомнения, страхи и пороки сами собой усиливаются во сто крат – вполне естественное опасение перед неизвестностью, которое я испытывал, приближаясь к обители, и сомнение в успехе моих поисков, также порожденное неизвестностью и неопределенностью, возле входа в нее стали просто невыносимым бременем. С каждой секундой я чувствовал себя все большим и большим ничтожеством, недостойным даже держать монастырь в поле зрения. Все самое отвратительное, что только было в моей душе, яростно рвалось наружу, чтобы окончательно разорвать мое сознание. Не знаю, помогла ли мне моя нечеловеческая сущность или же крупицы добродетели все же остались во мне и не позволили восторжествовать губительным силам, но, все же, я не побежал прочь от ворот и не бросился в пропасть под бременем накативших эмоций.

Вероятно, вы ждете, что я напишу, как воспрял духом и снес ворота с петель?

Увы, нет. В тот момент я был спокойнее и беспомощнее ягненка на бойне.

С большим трудом мне удалось сжать пальцы в кулак и постучать…

Минуты ожидания казались мне вечностью. Вечностью между жерновами безумной мельницы, неторопливо перемалывавшей мой разум и мою душу. Я был практически на грани полнейшего истощения, когда эти проклятые ворота наконец открылись. Передо мной предстал средних лет человек в одеянии монаха ордена святого Франциска Асиззского – клобук и ряса темно-коричневого цвета, веревка вместо пояса, сандалии четки. Даже вблизи он казался неотличимым от обычного нищенствующего церковника. Неотличимым ничем, кроме холодной колючей тьмы в глазах. Его взгляд настолько же отличался от взгляда человека, как и отличается взгляд любого из наших соплеменников, например. Но если в наших глазах можно найти только бесконечную пустоту тоски и скорби, то у моего привратника из них выглядывало зловещее небытие, алчущее поглотить все сущее без остатка. Несколько мгновений это небытие с интересом изучало меня, потом произнесло хриплым безучастным голосом: «Входи».

Я переступил порог и последовал за монахом по узким извилистым коридорам, едва позволявшим мне стоять в полный рост. Мы шли в полной темноте. Это не было для меня препятствием, но так же не стало бы и будь я смертным – пол и стены идеально ровные, без трещин или бугров, каковые должны были бы стать естественными спутниками прохода, вырезанного в горной породе. Судя по всему, мы направлялись куда-то вглубь этой самой породы, на первой же развилке свернув направо, хотя были где-то на полпути к основным строениям монастыря и поворачивать, по идее, было некуда. Тем временем, ощущение самоубийственной подавленности постепенно сменилось странной смесью томительной похоти и возвышенного блаженства. Даже я, будучи практически до пресыщенности искушенным в плотских утехах, чувствовал себя крайне неуютно.

Миновав ряд закрытых дверей, довольно тяжеловесных на вид, пройдя через несколько полупустых залов и свернув еще несколько раз направо, мы с моим совершенно безмолвным и бесстрастным проводником достигли лестницы с крутыми и узкими ступенями, ведущей куда-то бесконечно глубоко вниз. Здесь лжемонах оставил меня, жестом наказав спускаться в эту разверстую пасть первородной тьмы. Увы, душа моя, это не метафора – на лестнице я не видел дальше пары ступеней. Вскоре эта непроглядная противоестественная тьма поглотила меня, и я полностью потерял ощущение времени и пространства. Сколько спускался я? Возможно, несколько минут. Возможно, несколько часов. Возможно, несколько лет. В тот момент я поверил бы в любую версию, только бы иметь возможность хоть как-то уцепиться за привычный способ восприятия бытия. Все прочие ощущения также покинули меня. С какого-то момента стало казаться, что стены и потолок исчезли, и я, подобно канатоходцу, иду наугад сквозь пустоту. Я даже не решался прикоснуться к стене, чтобы развеять эту иллюзию, опасаясь, что она может оказаться правдой и, потеряв равновесие, я свалюсь в непроглядную черную бездну и останусь в ее чреве навеки.

Неожиданно лестница кончилась, и я очутился в огромном зале, залитом ослепительным светом. Буквально через пару секунд я понял, что свет не такой уж и яркий, даже относительно тусклый, но после моего нисхождения даже обычная свеча показалась бы мне солнцем. Источник света я так и не смог определить. Он просто был. Сам же зал представлял собой слегка облагороженную пещеру, где кирпичные стены и узорчатая плитка пола затейливо переплетались с диким камнем и сталагнатами. Почему-то у меня сложилось впечатление, что комната растет откуда-то из центра пещеры и постепенно стремится поглотить ее полностью. Приглядевшись, я заметил, что каждый кирпич в этих стенах был покрыт письменами на непонятном мне языке. Спустя некоторое время я стал замечать определенную систему в записях. Это явно был некий связный текст, разделенный на абзацы и главы. Запись велась справа налево, как принято в семитских языках, кое-где встречались совершенно неясные мне схемы и символы.

Почти обойдя зал по кругу, я, наконец, понял, что за текст читаю.

Это и был столь вожделенный мною гримуар.

Знания, лишь приумножающие печаль.

44

Как я уже сказал, я обошел зал по кругу почти полностью. Но, когда я вернулся ко входу, мне показалось, что помещение как-то изменилось. Откуда-то появились тяжеловесные книжные шкафы, наполненные очень старыми на вид томами, не менее монументального вида столы, сколоченные из грубых толстых досок, но имевшие некую брутальную красоту, а под сводом я разглядел несколько ярусов балок, хотя, так и не понял, для чего они служили. Я подошел к ближайшему из шкафов и взял с полки книгу. Она была столь же грубой и массивной, как и мебель, в переплете из толстой темной кожи. Пергамент страниц был покрыт теми же неведомыми мне символами, что и стены зала. Десятки, сотни гримуаров окружали меня. Конечно же, я не имел ни малейшего понятия, какой из них мне нужен. И даже если бы волей случая угадал бы и взял подходящий, как мне понять написанное в нем? В отчаянии я предпринял попытку реализовать заведомо обреченную на неудачу, но единственную, казавшуюся мне верной, идею – брал книги с полок и сравнивал их первые страницы с тем местом на стене, откуда, по моим расчетам, должен был начинаться текст. тем местом на стене, откуда, по моим расчетам, удачу, но единственную казавшуюся мне верной тальную красоту, а под сводом я ра

Не исключено, что рано или поздно я мог бы найти книгу, текст в которой совпадал бы с настенным. Но количество томов было таково, что была и не меньшая вероятность умереть с голоду раньше, чем это случится. Да, любовь моя, я помню, что такие как мы не могу умереть с голоду в привычном смысле этих слов, но так ли сильно отличался бы от этого вечный сон в самом сердце дьявольского гнездилища? Да и с чего я взял, что текст на стене – именно тот, который мне нужен? Только потому, что он был написан на самом видном месте. Означать же он мог все, что угодно. Равно, как и не быть каким-либо осмысленным текстом вообще. Это все были только мои догадки, не основанные ни на чем, кроме надежд и наспех привязанных к ним умозрительных заключениях. Пораженческие настроения усиливались еще и оттого, что выход был на расстоянии вытянутой руки. Я могу в любое мгновение оставить свое бесполезное занятие и вернуться домой, где буду коротать вечность в мечтах, что однажды все само собой найдется и произойдет.

Когда не остается больше никаких возможностей победить,

Мы можем сделать только один правильный выбор —

Продолжать борьбу.

В сердцах я ударил кулаком по стене и воскликнул: «Господи, раз уж ты избрал меня своим союзником, то не оставляй меня без своей помощи!». И через мгновение я получил ответ, хотя, и ожидаемо не от того, к кому обращался. «Имя твоего бога оскорбляет мой слух и эти древние стены, тварь!» – раздался протяжный скрипучий голос из глубины этой странной библиотеки. Я насторожился, будто голодный волк, почуявший добычу. Больше не чувствовалось каких-либо чар или иллюзий, противоестественной тоски или возбуждения. Остался уже знакомый мне обжигающе холодный азарт смертельно опасной охоты. Я обнажил меч, чтобы быть готовым к любой напасти, и медленно двинулся в ту сторону, откуда раздались эти слова. «Эй, демон! – крикнул я. – Ты же знаешь, кто я и что мне нет дела до твоих чувств?! Дай мне то, что я хочу, и сиди среди своих любимых стен хоть до конца света!». Ответом мне стала странная смесь шипения и смеха, и фраза на греческом, исполненная злобы: «Molon labe!».

И я пошел. Петляя между книжными шкафами, будто Тесей в лабиринте Минотавра, я продвигался к центру зала. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, каким будет итог моей встречи с местным «библиотекарем» – пока что, все мои контакты с демонами заканчивались совершенно одинаково. И пока что, в мою пользу. Излишнее высокомерие безнадежно губило моих противников. Но эта встреча, чем бы она не закончилась, должна изменить подобный порядок вещей – я не случайно нашел этот монастырь и, тем более, не случайно нашел библиотеку. Я знал это и мой враг должен был знать это, не хуже меня. Если мне удастся уйти живым, отношение ко мне изменится очень сильно. Если мне удастся уйти с тем, что я здесь ищу, то вся расстановка сил в нашем мире изменится. Фактически, два мира, ранее существовавшие почти параллельно друг другу, хоть и в пределах одной реальности, и не особо обращавшие друг на друга внимание, теперь будут обречены на столкновение. Последствия этого столкновения могут быть весьма печальными для моего племени.

Я остановился как вкопанный, внезапно осознав, что прямо сейчас приношу всех вампиров в жертву ради достижения своей очень призрачной цели. То, что мы так ревностно оберегаем от взгляда смертных – сам факт нашего существования – сейчас будет подарено врагу, возможно, даже более опасному и в обмен на что?! Пожалуй, счастье мое, в обмен могли предложить только возможность поголовного истребления. В задумчивости, я провел на полу перед собой едва заметную черту острием меча. За ней – гримуар, который так нужен мне для спасения души моей драгоценной Шарлотты, и разрушительная война, которую неизбежно вызовет мое вторжение в чужие покои. Перед ней – безопасная вечность для моих сородичей, которая не несет им ничего, кроме отсроченной гибели от пресыщенности жизнью, и я сам, до глубины души презирающий тоскливую изнеженность своего племени. Мы можем править этим миром, сделать его совершенным и наполненным бесконечной красотой. Но сначала, нам необходимо вспомнить, кто мы есть и на что способны.

Победу может подарить только война. С этой мыслью, я уверенно переступил созданную самим собою преграду. Если мой народ полностью погибнет в этой войне, это будет значить, что мы действительно нелепая ошибка природы, не способная на существование, отличное от паразитирования на человечестве, и, следовательно, недостойная права на это самое существование. Однако, смог же я преодолеть соблазн погрязть в болоте уныния, неотступно следующего за каждым подобным мне. Значит, кто-то еще тоже сможет это сделать. Или же, я – ошибка внутри ошибки?! С каждым шагом нить умозаключений становилась все более запутанной и приводила к все более извращенным выводам. Когда клубок мыслей в моей голове превратился в набор прочнейших узлов, я остановился и громко сказал: «Хватит играть с моими мыслями, поганое отродье! Я знаю, чего я ищу, и знаю, чем может обернуться мой успех! Дай мне книгу или приготовься защищать ее ценой своей жизни!». Ответом мне был знакомый смех и знакомая уже фраза: «Я же сказал – приди и возьми». Только сейчас голос прозвучал совсем близко. Я пришел и я возьму. И будь, что будет.