Письма русскому буддисту

– Но бывают люди, которые работают в поте лица, чтобы что-то создать, но у них не получается.

— Значит не с того начинают, значит они плохо продумали свой путь. Скажи, если ты решишь посадить роскошную клумбу, что ты будешь делать?

— Вскопаю землю, посею семена, полью, и дальше буду удобрять, поливать…

— У тебя получится клумба, которую ты представлял?

— Если буду делать все, что должен, то да, получится прекрасная клумба.

— У тебя будет множество беспокойств – ливни, засуха, насекомые, капризы растений…

— Да, но я не оставлю своей затеи.

— В этом случае, какова вероятность того, что твоя клумба будет хороша?

— 90%.

– Все-таки 10 ты оставляешь на волю случая?

— Нет, если приложу все усилия и ничего не упущу – 100%!

— Скажи легко ли посадить клумбу?

— Нет. Нелегко.

— Но если ты все сделаешь, это будет хорошо? Ты будешь счастлив своему произведению?

— Да.

— Есть ли что-то невозможное в твоей затее?

– Нет ничего невозможного.

— Что может стать помехой? Что являлось теми 10 процентами, которые ты оставлял тогда?

— Вдруг что-то не получится.

— Как мы выяснили, в твоей задаче нет ничего невозможного. В этом случае что такое «вдруг»?

— Лень.

— А если так относиться не только к клумбе, и каждый шаг в своей жизни делать на 100 процентов без тех коварных 10, которые, как правило, все 90 сводят на нет?

– Это трудно.

— Но ведь нет ничего невозможного?!

— Нет!

— Ты скажешь мне, что такое случайность?

— Это лень.

— Почему люди допускают случайность и считают ее нормой жизни?

— Не хотят делать то, что могли бы.

— Много ли на свете мыслящих людей?

— Нет.

— Кого выберет сосулька вселенной?

— Лентяя.

Случайные связи

Майские грозы – время бессонницы Потапа Еремеевича. Он бродит по дому в полосатом халате с парчёвым воротником, ссутулившись от окна к окну, слушает ливень, смотрит на влажные дорожки и вдыхает запах свежей пыли и сирени. Затем включает настольную лампу, берет гусиное перо и пишет письма в разные города, разным женщинам.

Здравствуйте, Зинаида, обещал написать вам сразу по приезду, но вынужден был уехать тут же снова на север…

Милая Наталья, не в силах забыть нашу последнюю встречу, ваши огромные, полные любви к жизни глаза, ваши…

Уважаемая Фаина, ваш визит в деревню меня смутил, сбил с толку и обрадовал одновременно…

Потап Еремеевич юрист. Много лет назад он пытался стать сначала актером – но ему не хватало разнообразия в лице: и жуликов, и благородных господ, и священников он изображал одинаково.

Затем певцом, но слух подвел Потапа Еремеевича. Отец же всегда настаивал на юридической карьере, и, махнув рукой на творческие свои порывы, решив, что и юрист может и должен быть артистичным, способным на игру, на порыв, а также обладать музыкальным чутьем на правду, стал юристом.

Частые командировки по стране дарили ему – холостому, перспективному и артистичному много радостных минут, дней, часов. Несмотря на свою молодость, Потап Еремеевич, будучи умным и наблюдательным, понимал, глядя на напряженный союз своих уважаемых папеньки и маменьки, что женщина прекрасна, когда недолго рядом, и научился ценить короткие моменты счастья. Когда все вокруг обещает блистательный головокружительный роман, когда едва дунь и разгорится пламя, которое сожрет потом полжизни и развеет твою беспечность и легкость, как прах на твоею же головой, Потап Еремеевич, вскакивал на подножку поезда и, отсылая горячие воздушные поцелуи влюбленным женщинам, с красными зареванными лицами, несущимися по перрону за ускользающим счастьем в клубах паровозных облаков… он, с улыбкой чуть печальной – чуть насмешливой, исчезал в полумраке вагона мирно стучащего, пил чай с сахаром и лимоном и счастливо улыбался, укутавшись в клетчатый железнодорожный плед, глядя в окошко и мечтая о том, как могло бы быть, да, к счастью, не будет, засыпал.

Берегитесь душевного довольства, господа, когда все протекает так безбрежно и хорошо. В определенный небесами срок Потап Еремеевич познакомился с очаровательной женщиной. Не в командировке какой-нибудь, в чужом каком-то городе, а в своем и нарушил всего лишь раз правило своего похотливого счастья. Сначала он пригласил ее в кинематограф, затем – в ресторан, и вот они уже около ее дома с колоннами и львами, похожими на цепных псов. Она пылает от желания, Потап Еремеевич умоляет о следующей встрече, планируя как всегда ее избежать.

На следующий день, получив новую должность, трепеща от волнения, он входит в кабинет начальника тайной канцелярии, для нижайшего приветствия и видит ее – вчерашнюю очаровательную Нину Ермолаевну, в строгом костюме, на высоких каблуках с очень звонкими набойками: цок, цок, цок, клац! «Знакомьтесь, – басит граф Фаддей Венедиктович Шопотов, новый начальник, теперешний царь и бог нашего героя, – дочь моя. Прошу любить и жаловать!» Для Потапа Еремеевича – это конец свободного полёта над многоцветьем ромашковых полей родины, для нее – «судьба», из рук которой повесе уже никогда не выскользнуть, – поигрался, так сказать, и будет.

Стоял душистый май, цвела сирень, и гортанные грозы тревожили сердце, и отдаленный, перекатистый гром отдавался щекотливым волнением внизу живота Потапа Еремееича, напоминая о былом счастье и свободе. В самом дальнем уголке его души попрежнему теплились застенчивые радости. К его везению случилось так, что Нина Ермолаевна не лишена была творческих начал, и поощряла усмирённого супруга к занятиям изящной словесностью. Он же предпочитал жанр эпистолярный.

Драгоценная София, когда я встретил вас….

Осенний пасьянс

Ян шёл по осени, чуть подпрыгивая от радости. Он был тепло одет, а воздух был свежим, горели фонари, и моросил, приятно щекоча лицо, мелкий дождик. На углу улицы кого-то сосредоточенно, от души били. Был слышен хруст костей, глухие удары по чьему-то обмякшему, едва стонущему телу. Стало холодно, колючий дождь неприятно прокалывал кожу, фонари зловеще тлели, обрисовывая крупные чёрные силуэты, совершающие тупые и однообразные движения ногами. Ян повернул налево и, стараясь слиться с теменью, ссутулившись, пошёл в сторону дома. Разбудил телефонный звонок. Савва рассказал, что вчера был забит до смерти их учитель музыки, всеобщий любимец, чудаковатый старичок. Когда он слушал Моцарта, в нем просыпалось что-то мальчишеское и безудержное, он похохатывал, подмигивал, гримасничал. Он становился кем-то другим. Мы не понимали, что он слышит, но понимали, что мы не понимаем, а он слышит. Нам казалось, что он переводил нам Моцарта. А вчера его убили.