Письмо Россетти
Шрифт:
– Ничего страшного. Ваши извинения приняты, но только при одном условии. Если вы принимаете мои, за то, что обозвала вас “лошадиной задницей”.
– Конечно. Должен сказать, никто прежде не обзывал меня по-латыни. Я даже был заинтригован. Скажите, это единственное известное вам ругательство на мертвом языке?
– Отнюдь. Могу ругаться, как матрос, еще и по-гречески.
– Так что в классических языках вы человек продвинутый?
Клер отрицательно помотала головой.
– Нет, знаю только бранные слова.
– Вот как? Но где же вы этому научились? Что,
– Да нет, никакой книги нет, конечно! – рассмеялась Клер. – Но это было очень просто. Стоит выйти замуж за ученого, специалиста по античности, и можно узнать просто уйму совершенно незаменимых фраз и слов.
Эндрю заметно растерялся.
– Так ваш муж… он… э-э?
– Бывший муж, – поправила его она. – Помощник профессора на кафедре античной истории Колумбийского университета.
“А его подружка занимает кабинет напротив, через коридор”.
– Это довольно редкостное умение, ругаться на латинском и греческом, не правда ли? – заметил Эндрю. – Оно могло бы оказаться весьма полезным где-нибудь в Афинах или…
– Или в Древнем Риме, – подхватила Клер.
– Да уж. – Он на секунду умолк. – Что планируете делать, получив ученую степень?
– Хотелось бы преподавать. Вообще-то у меня есть голубая мечта. В идеале я хотела бы стать профессором в Гарварде.
– Есть шанс, что предложат должность?
– О, нет. Получить там работу почти невозможно. Мой бывший с огромным трудом получил место в Колумбийском университете, это стоило ему немалых усилий, это очень и очень престижно…
– И вам хотелось бы переплюнуть его.
– Да. Глупо, не правда ли? А дело, скорее всего, кончится маленьким заштатным колледжем где-нибудь на Среднем Западе.
– Лично мне кажется, ничуть не глупо. Уверен, из вас получится просто отличный преподаватель. Вы нашли ключ к сердцу девочки – она ведь доводится вам племянницей? – этой своей историей о Казанове.
– Спасибо. Гвен мне не племянница. Я просто ее компаньонка. – Клер поняла, что надо дать какие-то пояснения. – Родителям Гвен был нужен человек, который бы отвез ее в Европу на неделю. А мне необходимо было попасть на эту конференцию, но материально… я не могла себе этого позволить. Вот мы и заключили сделку.
– И часто вам доводится выступать в роли компаньонки?
– Разве не видно, что в первый раз?
– Напротив. Вы прекрасно справляетесь. Ну, если не считать того, какие вольности вы разрешили ей в самолете.
– Ничего я ей не разрешала! Просто заснула в кресле, а она ускользнула.
– Вообще, она доставляет много неприятностей, верно?
– Она подросток. И с учетом возраста все эти неприятности – практически норма.
– У меня сын девяти лет. И я уже почти с ним не справляюсь. Только не говорите мне, что дальше будет еще хуже!
– Мне страшно не хочется выступать в роли носителя плохих новостей, но смею заверить: в подростковом возрасте все значительно осложнится.
– По опыту знаю, все осложнилось с самого начала.
– Так что вы не станете описывать своего сына как милого, скромного
и абсолютно нормального мальчика?– Кого, Стюарта? Честно вам скажу, у него напрочь отсутствуют все перечисленные вами качества.
– А куда вы пристраиваете Стюарта, когда вам приходится путешествовать?
Едва задав этот вопрос, Клер поняла: теперь Эндрю знает, что она говорила о нем с Ходди. Иначе откуда бы ей стало известно, что он вдовец?
К счастью, Эндрю не придал особого значения этому ее промаху, лишь окинул пристальным взглядом, а затем ответил:
– Он остается с моими родителями.
– И вы беспокоитесь о нем?
– Да, конечно, беспокоюсь… Но не столько о Стюарте, сколько о тех, кто оказывается в радиусе пяти миль от него. В данный момент тревожусь о родителях… об их доме… машине… собаке. Если процитировать одного из его школьных воспитателей, Стюарт обладает незаурядными разрушительными способностями.
– Разрушительными?
– Преподаватели бывшей школы сочинили на него примерно следующую характеристику: “Высока вероятность того, что сконструирует в подвале собственного дома атомную бомбу”. Нет, разумеется, я объяснял им, что держу плутоний в надежном месте, в самом верхнем ящике шкафа, так что ему не достать, но они предложили нам искать другой выход из этой ситуации.
– Значит, вашего сына вышибли из школы?
– Ну не то чтобы вышибли, но пришли к выводу, что будет лучше для Стюарта и всей школы, если он поступит в другое образовательное заведение. И оказались правы, сейчас он гораздо счастливее. В университете ему нравится куда больше.
– А разве в Кембридже есть детская школа?
– Нет. Он ходит в университет. В Тринити-колледж, это моя альма-матер.
– Но мне казалось… вы говорили, ему только девять.
– Да, девять.
– И он учится в Кембридже?
– Под надзором воспитателей, разумеется.
– Да, конечно…
– Видите ли, он… считается довольно продвинутым для своего возраста.
– Так значит, ваш сын – гений?
– Судя по всему, да.
– И вы, наверное, страшно гордитесь им?
– Да, хотя последнее время он испытывает, как мне кажется, даже какой-то нездоровый интерес к ракетостроению. И мне трудно провести границу между гордостью и страхом за его жизнь. – Эндрю остановился у ворот из сварного железа. – Ну вот мы и пришли.
Он толкнул калитку, и они вошли во двор перед домом Бальдессари. Поднялись по ступенькам к двери, постучали.
Эндрю обернулся к ней.
– Знаете, то, что вы сказали вчера вечером в ресторане, очень много для меня значит.
– А что я сказала?
– Что даже самые маленькие, с виду незначительные истории могут оказаться важными, если они помогают понять человека.
– Вы хотите сказать, все эти мои мысли не столь уж глупы?
– Ничуть. Я был очень удручен тем, как складывается работа над книгой, как медленно она продвигается, что даже начал испытывать нечто похожее на отчаяние. А вы… вы говорили так страстно, убежденно, напомнили мне молодость, каким я был тогда, что чувствовал, когда начинал.