Питирим
Шрифт:
– Острог укрепляют. Караулы на берегу усилили. Готовят что-то. В Печерском монастыре другую земляную темницу вырыли...
– Господь знает, что творится!
Олисов перекрестился двуперстно. Нестерова он не боялся. Он близко сошелся со Стефаном Абрамовичем. Знал, что обер-ландрихтер втайне тоже поддерживает и защищает "ревнителей древлего благочестия".
– Спорить нам с ним нельзя, - сказал он с суровым выражением на лице, - но ослушаться придется... На Черную Рамень или в семеновские, керженские леса я не пойду... На помощь в защиту нас и в понуждение работных людей посылает он с нами гвардейцев, а кого мы теми гвардейцами бить будем?.. Не керженских
– Посоветуй же, Афанасий Фирсович, что мне делать?
– простонал Нестеров.
– Крепиться. Мы тебя в обиду не дадим!
– сказал, как отрезал, Олисов.
– Человек ты нам нужный по юриспруденции. Человек ты наш. Купцы защитят. К царю обратимся, в случае чего.
И, задумавшись, добавил:
– Может, денег тебе?
– Я уже и так у вас в долгу...
– На правеж не потащим, - засмеялся Олисов.
– Многие дворяне, не ты один, у нас в долгу.
Олисов прильнул к нестеровскому уху:
– Под Макарием разбойники пять стружков ко дну пустили. Тридцать гвардейцев утонуло...
– Как так?
– изумился Нестеров.
– Иван Воин утопил. Напал врасплох со своей ватагой на них из-за стрежня под Исадами... Храбрые люди!
Лицо Олисова ни в какой степени не выражало печали о погибших губернаторских стружках с гвардейцами, - напротив, в глазах его светилось бедовое любопытство. Нестеров весело оживился. Надул самодовольно щеки.
Олисов продолжал:
– Ржевский в угоду Питириму послал стружки наказать разбойников за ограбление вотчин - рад стараться!.. Того ради готов на все! А их утопили. Ватажники стоят крепким станом под Макарием и грозят Лыскову... Снова бунт хотят поднять там. А главное - мордва, чуваши и прочие иноверцы за них.
Нестеров был доволен тем, что затея епископа не удалась. Вообще, о разбойниках он был иного мнения, чем другие. Сочувствовал им. Он не считал их "ворами".
– Сам царь говорил нам, - оживленно выпрямился Нестеров, - что бегут на разбой от худого распорядку в дворянских вотчинах и полках. Не может раб без причины оборотиться во льва. По земельному, судейскому и иному неустройству разбойники родятся. Во всех государствах христианских и басурманских разбоев нет таких, каковые у нас на Руси. Головосечением, колесованием и рукосечением делу не поможешь... Сам я ландрихтер, но и я скажу - суд у нас гнилостный, правды в нем нет... Для знатных и богатых он всещедрый, для убогих - гиблый.
Олисов внимательно посмотрел Нестерову в лицо. Прекратилось его сочувственное поддакивание. Когда Нестеров кончил, Олисов вздохнул.
– Из тли орла не сделаешь...
– сказал он задумчиво.
– Ты о чем это, Фирсович?
– Об убогих и голытьбе... Сочувствую я им, но не верю. Есть и у меня на работе. Знаю я их. Рабами родились, рабами и сдохнут.
– Рабами никто не родится, потом людей делают рабами, - возразил Нестеров. Он вспомнил о Степаниде и ее любознательности, о том, что она очень быстро научилась сносно читать и писать по-немецки, о ее силе, о красоте, об энергии, об ее старании через него помочь обездоленным, - и готов был возражать Олисову. Хотелось многое сказать в защиту голытьбы, однако, не желая раздражать Олисова, не стал ничего ему говорить.
Олисов с явным недружелюбием слушал слова Нестерова, который перед уходом спросил:
– А другие гости как насчет леса?
– Новое даяние согласны
все поднести губернатору на корабли... А сверх указанных денег ни один не будет на Керженце порубать леса... Хлеботорговец я и рыбник, Пушников мануфактурничает, Строганов солью промышляет, а дела лесные люди лесные и ведут артельно. Их и должно власти расположить к себе добром, а не кнутом и секирою... Дать и им заработать с прибытком... Солдаты тут ни к чему. Егда торг будет купечеству дан свободный, то и польза государству будет явная... и казна царская не оскудеет, и власть прилипнется к купечеству с пользою себе. На Керженце есть свои умные головы... Не надо им препятствовать. Жестокость добра не принесет.Нестеров, прощаясь с Олисовым, еще раз спросил совета, как ему теперь действовать, когда всякое его слово епископ может истолковать, будто "помеху" своему "святому делу", а за это царь грозит не иначе, как наказать без всякого милосердия смертною казнью.
Олисов успокоительно похлопал по плечу:
– Не робей... Застоим.
Немного погодя, он, нагнувшись к уху Нестерова, шепнул таинственно:
– Давно я хочу спросить тебя, Стефан Абрамыч, да все не решаюсь... Правду ли говорят, что царевич Алексей убит и что в Стародубье его нет и польский король ему не помогает?
Олисов застыл в ожидании. Глаза его блестели лихорадочно.
– Ну что вы, Афанасий Фирсович!
– рассмеялся Нестеров.
– Сказки все это. И кто это разболтал такую дурь? За язык бы того. Петровы прихвостни, по его же приказу, задушили Алексея и давно схоронили его... Видел я собственными глазами, как его отпевали. Отец при всем народе проливал слезы. Сам велел умертвить, и сам плакал...
Олисов даже зашатался от неожиданности. Опустился на скамью, глубоко, мучительно вздохнув: "Та-ак!"
Нестеров продолжал:
– И не верьте. Выбросьте это из головы. Никакого царевича Алексея нет и в помине.
Олисов пожал ему руку.
– Ну ладно. Спасибо, что прояснил... Спасибо. Великое дело сделал.
Они распрощались.
Нестеров очень рад был тому, что оказался полезен Олисову. Он знал, какую силу день ото дня отвоевывает себе в государстве гостиная сотня. Вышел от Олисова он успокоенный, радостный. И даже решил мысленно помириться с женой и бросить пить винище, а с Питиримом повести борьбу еще упорнее и крепче.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
После ухода Нестерова Олисов долго бродил из угла в угол своей горницы, заложив руки за спину. Он обдумывал рассказанное ему Нестеровым: "Неужели помер?"
Вошла его жена - пухлая, белотелая пожилая женщина в чепце. Глаза ее беспокойно остановились на муже.
– Ты чего, Фирсович? Или расстроил он тебя чем? Напрасно ты его пускаешь к себе... Не доведет этот человек тебя до добра...
– Да, - вздохнул он тяжело.
– Я уж и сам теперь думаю... Э-эх, Варвара!
Горячая испарина выступила на его лбу.
– То-то...
– тревожно приглядываясь к выражению лица мужа, сказала женщина.
– Уж не стряслось ли какой беды?..
Олисов остановился против нее.
– Раньше у Питиримки было два копыта, когти и хвост... А теперь ему государь приделал к голове острые пронзительные рога... Всех бодать будет... Поняла?
Варвара с недоумением слушала мужа.
– Рога?!
– Да. Грамоту ему такую дал: казнить, кого он хочет, без суда и расспроса. Это раз. А во-вторых, царевича-то и в самом деле нет... Убит он давно. И враки все, что собирает он войско. Поняла? Становись. Помолимся...