Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)

Доктор попросил:

– Рассказывайте!

Гай рассказал:

– Хочу жить!

Доктор поднял голову, и Гай, не устояв перед долгим задумчивым взглядом доктора, искоса посмотрел на стенные часы с синими стрелками.

– Хочу жить! – громко повторил Гай.

– Жить? – слабым голосом переспросил доктор.

– Доктор, вы сомневаетесь?

Доктор Вайнер не ответил.

Какое-то время они сидели, разглядывая друг друга молча, а потом доктор поднялся и немного походил по кабинету.

– Так что там у вас? – вдруг спросил, возвращаясь к столу доктор. Сквозь окно пробился солнечный луч, подполз к часам и вобрал в себя синие стрелки.

Гай тихо вздохнул и коснулся левой стороны груди.

– Давит на сердце, – сказал он. – Иногда, знаете…

– Знаю! – перебил доктор. – Только сердце не здесь…

Гай почесал лоб и громко рассмеялся.

Зрачки в глазах доктора замерли.

– Вас что-то рассмешило, – спросил он.

Гай провёл ладонью по левой стороне груди.

– Рассмешила ваша шутка о том, что сердце не тут!.. – объяснил он.

– Но оно действительно не тут! Сердце как раз там, где пуговка вашей рубашки. Посередине… А вы, милый, жить будете, если… Умеренное питание, умеренные движения, умеренные мысли, умеренные желания… – доктор вдруг замолчал и устало взглянул на часы.

Гай радостно улыбнулся.

– Это всё, что от меня потребуется? – спросил он.

– Этого достаточно! – доктор снова поднялся со стула, подошёл к окну, внимательно оглядел сухую ветку дерева, которая упёрлась в стекло и, не оборачиваясь к Гаю, добавил: – Возможно, что такое состояние, вам удастся принять за жизнь!

«Ха-ха! – мелькнуло в голове Гая. – Мои дела не так уж плохи!..»

Поклонившись в спину доктора, он направился к двери. Боль в груди, вроде бы, отпустила.

– Думаю, вам я больше не понадоблюсь! – услышал за спиной Гай и, радостный, обернулся.

– Больше нет?

– Да уж…

– Господи, доктор! – весело сказал Гай.

– Прощайте! – едва слышно проговорил доктор. Он продолжал смотреть в окно.

Через четыре дня город облетел слух, что доктор Вайнер принял какой-то очень сильно действующий яд.

Ушли дни, ушли ночи

Устав от бесконечного ожидания, женщина повернулась на бок и, поглядывая сквозь пелену ночной комнаты на лежащее подле неё недвижное тело, надрывным голосом прошептала:

– Хочу жить!

– А я спать! – сухо покашливая, ответил пожилой мужчина.

Женщина несколько раз просунула горячую ладонь между его ног, однако в ответ раздавалось неизменное «а я спать!»

Наконец, тяжело откинувшись на подушку, женщина пролежала с открытыми глазами до рассвета, стараясь изо всех сил ни о чём не думать и ничего не желать.

С рассветом её пылающая ладонь попыталась снова прикоснуться к междуножью мужчины, но пригодиться женщине тому по-прежнему не удавались.

– Сожалею!.. – сказал он на третьи сутки, и на него обрушился неудержимый кашель.

Женщина, покачав головой, подождала, когда кашель утихнет, и подвела итог прошедшим суткам:

– Не можешь ты!..

– А что, если подождать ещё? – спросил мужчина.

– И никогда уж не сможешь!.. – сказала женщина.

Она привела к себе другого мужчину.

Тот находился на заслуженной пенсии и в крошечной мастерской чинил старые часы. Женщине нравился его густой зычный голос, а ещё тот факт, что кашлял он крайне редко.

– Хочу жить! – говорила она, кладя нетерпеливые пальцы между толстых ног часового мастера.

– Живи! – отзывался мужчина, ничего не предпринимая для жизни, а когда женщина подавала ему в кровать стакан дорогого вина, он лишь громко икал и пел похабные песни.

Закрыв глаза, женщина слушала его пение, и оттого, что слова в песнях были крайне непристойными, ей ещё нестерпимее хотелось жить, и она ещё настойчивее тянулась к заветному месту. Затаив дыхание, женщина терпеливо ждала, что это место, возможно, оживёт.

– Ты чего? – сжимался пенсионер.

– Хочу жить! – неуклонно поясняла женщина.

– Поздно! – ошалело моргая ресницами, пояснял мужчина.

Убирая руку, женщина тяжело вздыхала. Порой ей казалось, что она умирает, и тогда она тихонько, не умеючи, плакала. «Жить!» – рвался из неё сдавленный стон, но часовщик уже крепко спал.

На третий день, возмущённая настолько, насколько способна возмущаться женщина, она разбудила часовщика и, включив свет, потребовала, чтобы он убирался.

Мужчина, стоской поглядывая в ночное пространство, сбросил на грудь седую голову и громко, сладостно заплакал.

Теперь они плакали вместе: она – оттого, что хотела жить; он – оттого, что жизнь ему опостылела.

– Убирайся! – сказала, наплакавшись, женщина.

Часовщик взглянул на её пустые, отвислые груди, на тонкие бескровные губы и, не спеша натянув на себя мятые брюки, молча вылил на сверкающую белизной простыню недопитое вино.

Он ушёл.

Ушла ночь.

Потом уходили ещё дни и ночи.

Однажды женщина вышла из дому, чтобы побродить по городу. Возле аптеки она съела ванильное мороженое, а когда солнце зашло за городом, шоколадное. Снова бродила по улицам, пока не наступила ночь.

В эту ночь она не плакала. Присев к окну, она подумала о том, как странно, что больше не плачет, а позже, выпив два стакана вина и ощутив удивительную лёгкость, вдруг догадалась, что больше жить не хочет.

И умерла.

Немного неба и много луны

Брату

После того, как на врачебной комиссии я заявил, что жизнь – прекрасна, мои слова всех трёх докторов привели в полное изумление, и я был незамедлительно отправлен в психушку.

– Сюда! – сказал горбатенький санитар, указывая на дверь с цифрой «4», – отныне твоё место здесь!

– Как интересно! – заметил я.

Радостно взвизгнув, санитар куснул меня в шею и втолкнул в комнату.

– Буду тебе братом! – сказал парень с длинными усами. Его кровать стояла возле окна.