Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)

– Забавно, верно? – спросила Вера. – Вам забавно?

Левин молча покачал головой и отвернулся.

– Бегите отсюда! – сказал он, не оборачиваясь. – Бегите, ради вашего Бога, бегите!

Вера, казалось, его слов не слышала.

Теперь дождь, нисколько себя не сдерживая, громко бил по окнам.

– Не надо! – просил Левин, касаясь губами пульсирующей ложбинки возле Вериной ключицы. – Не надо!

– Я слышала Его! – шептала Вера, стянув с Левина рубашку и прикрыв ею свою наготу.

Морща нос и пожимая голыми плечами, Левин стоял недвижный, пытаясь понять, почему эта женщина в его комнате, да ещё в его рубашке.

– Думаете, тогда, в зрительном зале, я ошиблась? – спросила Вера. – А может, ошибаюсь сейчас?

– Ваша одежда! – сказал он. – Заберите…

Вера послушно надела лифчик, потом трусики, потом колготки и юбку. Блузу в кресле оставила.

– Каждому – своё! – проговорила она.

Левин пожал плечами.

– Я почти старый… – заметил он.

– Как Бог!

– Не настолько, но всё же… Даже страшно подумать…

– Напрасно вы пугаетесь… Я передумала дарить вам сына. Позвольте лишь ещё немного взглянуть на ваши книги, на портрет Ремарка, и я вас оставлю…

– Побудьте! – неожиданно для самого себя сказал Левин. – Чуть-чуть ещё…

– Зачем?

Левин хотелось объяснить, что к одиночеству не привыкают, но, вместо этого, сказал:

– Теперь дождь зарядил надолго!

Вера покачала головой.

– Вот и хорошо! – заметила она, берясь за дверную ручку. – Вымокнув, мир обновится!..

Левин смотрел в окно, как Вера переходит улицу. У неё была лёгкая прямая походка.

* * *

Четверо суток лил дождь, а на пятые, прикрыв, как в далёком детстве, глаза ладонью, Левин неторопливо пропел: «Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать!»

* * *

Надо же такое: стоило Вере подумать о том, что впереди её ждёт вечер, наполненный тоской и одиночеством, как в дверь позвонили.

Левин стоял в дверях, прикрывая лицо сверкающими под дождевыми каплями белыми гвоздиками.

– Ты словно мокрый сад! – проговорила Вера.

Опустившись на пол, они стали друг друга трогать везде-везде.

– Маялся? – спросила Вера.

– Нисколько! А ты?

– Не было времени… Как тебе эта юбка?

– Своеобразная!

– Я сшила её из твоей рубашки. Я четверо суток шила, шила, шила…

Они не заметили, как дождь лить перестал. Закрыв глаза, Вера и Левин яростно и долго целовались, а потом они вдруг ощутили голод, но, так и не решив, чего бы им поесть, вошли в комнату, где стояла кровать с узким, но надёжным матрасом.

– Я снова слышала Его! – сказала перед рассветом Вера.

Левин сел в кровати.

– Повезло тебе! – заметил он. – С таким-то слухом… Давай немного поспим!

– Поспим, а потом проснёмся?

– Надеюсь!

Вера взглянула на ночное окно.

– Зачем? – вдруг спросила она. – Зачем люди просыпаются?

– Чтобы начать новый день.

– Новый день – это как новая жизнь?

– Вроде бы… Жизнь так коротка…

– Мы проснёмся, потому что жизнь коротка?

– Потому что она хороша!..

Вера посмотрела туда, где мерцала ваза с белыми гвоздиками.

– Давай спустимся в город, чтобы послушать, как просыпаются птицы, – сказала она.

– Господи, как ты хорошо придумала! Потом, когда вернёмся, я сварю нам крепкий кофе.

– А потом мы снова опустим занавески.

– А потом их раскроем, чтобы увидеть, как птицы гоняются за ветром, – Левин вдруг уснул снова.

Вера осторожно поднялась с кровати, подошла к окну и посмотрела на обновлённый после дождя мир. Она стояла и улыбалась, нисколько не догадываясь, что в эту минуту была беременна.

Суки

Осенняя ночь тянулась нескончаемо долго, и по пустыне бегал сухой холодный ветер. Высунув голову из траншеи, солдат послушал ветер, посмотрел на месяц и, ни к кому не обращаясь, прошептал: «Суки!». Ветер за бруствером, подхватив невесомые песчинки, носил их на себе, а потом разбрасывал по сторонам. Пытаясь отвлечь себя от досадных мыслей, солдат стал считать звёзды, а когда глаза утомились, послушал биение своего сердца. «Суки!» – повторил он, вновь опускаясь на туго набитые мешки с песком. Где-то вверху, над траншеей, послышался неуверенный крик птицы и тут же умолк. Рукавом бушлата солдат провёл по влажному от росы стволу пулемёта и взглянул на часы. Шёл пятый час. Солдат снова послушал пробегающий над ним ветер и облегчённо вздохнул. Появившийся на бруствере сменщик спросил:

– Чай подвозили?

Солдат поднялся с мешков и потряс пустой флягой. Сменщик грубо выругался и сплюнул в пустыню.

– У меня тут курево! – солдат похлопал по карману в бушлате.

– Ты что? – сказал сменщик.

– А что?

– Здесь курить нельзя! – сменщик топтался возле бруствера, поджидая, когда солдат выберется из траншеи.

– Здесь ничего нельзя!

Над траншеей по-прежнему бегал ветер.

Сменщик коротко усмехнулся и, повернувшись спиной к ветру, стал мочиться.

– Может, отойдёшь чуть подальше? – сказал солдат.

– Ты что?

– Так ведь рядом граница, – пояснил солдат. – Не дай Бог ветер к иорданцам отнесёт… Тебе международный конфликт нужен?..

– Суки! – проговорил сменщик и спрыгнул в траншею. – Между прочим, – полчаса назад в нашу палатку змея заползла…

– Змея?

– Коричневая! – сменщик почесал себе нос и перезарядил пулемёт.

Солдат задумчиво посмотрел туда, где над бруствером мерцали усталые звёзды.

– Змея была мальчик или девочка? – спросил он.

– Ты что?

– А что?

– Разве их разберёшь? Говорят, змея-девочка в одиночку заползать не станет…

– Суки!

– Жаль, что нет чая! – сказал сменщик.

– Нет, чая нет… Песок, вон, есть, ящик с патронами есть, а чай не подвезли.

– Жаль! – повторил сменщик.

Солдат подумал об уходящей ночи, о палатке, в которую заползла змея, и, сдвинув три мешка с песком воедино, прилёг на них.

– Я, пожалуй, здесь пережду… – сказал он.

Сменщик пожал плечами.