Плацдарм [трилогия]

Октябрьск. Военный госпиталь. За несколько часов до этого

–  Только прошу вас, недолго, - еще раз повторила Ташкова.
– Он и так очень плох, и…

Военврач запнулась, и Байлаков понял - надежды нет. Впрочем, зная примерную мощность потока, иного ждать не приходилось - оба лаборанта, оказавшиеся непосредственно на пути выброса, умерли спустя полчаса.

–  Хорошо, Валентина Петровна, я понимаю…

Стараясь ступать бесшумно, Байлаков вошел.

На Демьяненко было страшно смотреть. Буквально отслаивающиеся волосы, мелкие точки кровоподтеков на белесой уже какой-то неживой коже, подсохшие капли крови на подбородке.

В памяти Сергея Сергеевича услужливо всплыли характеристики последствий радиационного поражения из еще институтских учебников: «Внутренние кровотечения… Повреждения внутренних органов… Разрушение костного мозга… лимфатическая дисфункция…».

Отогнав эти мысли, он подошел и сел на стул рядом с койкой.

Его заместитель поднял на шефа глаза.

–  Сергей Сергеич, хорошо, что вы пришли, я очень просил передать… - больной запнулся, переводя дух.

И Байлаков ощутил железно впившийся в сердце страх - ведь он тоже мог оказаться в этой треклятой шестнадцатой лаборатории, он ведь давно собирался посмотреть, как идет изучение дромоса.

–  У меня не так много времени, - продолжил его заместитель.
– Помните те странные гармоники… месяц назад. Помните, когда мы сделали четырехмерную развертку на ЭВМ и математическую модель? Думаю, надо опять отсмотреть, она ведь идеально ложится на характеристики выброса…

Он закашлялся, алые брызги упали на подушку.

–  Магнитную запись наверняка стерло, но самописцы работали до самого конца.

Профессор только кивнул. Какие уж тут магнитные ленты - излучение сожгло даже микросхемы вычислительных машин.

–  Вот, наверное, и все. И еще, я очень вам благодарен: это были лучшие годы моей жизни…

Демьяненко прикрыл глаза, и лишь слабое биение пульса на виске говорило, что он пока жив.

Байлаков почувствовал, как сдавило грудь.

Лежавший перед ним умиравший человек не лукавил - он искренне считал убившую его работу лучшим из того, что было в его почти полувековой жизни.

Молодость и большие надежды, похвалы преподавателей. Потом - непонимание коллег, обвинения в шарлатанстве, и в том, что он занимается ненужными никому вещами.

Уход из аспирантуры, неудачная женитьба, работа в провинциальном НИИ, редкие публикации и разгромные рецензии, зарубленная диссертация… И, что хуже всего для ученого, никаких перспектив получить признание - не себе, свои идеям. И так до тех пор, пока три года назад его статью в специальном журнале не увидел Байлаков, отчаянно нуждающийся в нестандартно мыслящем математике для доводки расчетов. Господи, как радовался Демьяненко, словно ребенок, что его работа оказалась нужна по настоящему! Как, бывало, целыми сутками не отходил от ЭВМ, как играючи выводил формулы, глядя на которые уважительно качали головами почтенные академики-эксперты.

И вот теперь всё кончилось. Судьба заставила ученого заплатить сполна за сбывшиеся надежды.

Байлаков вдруг почувствовал, как дорог ему стал этот смешной и непрактичный человек…

Из госпиталя Сергей Сергеевич отправился прямиком в исследовательский корпус.

Здесь он приказал начальнику вычислительного центра без разговоров бросить всё и заниматься пересчетом данных шестнадцатой лаборатории за последние три месяца.

Потом включил свой персональный «Армстрад», и десять часов не отходил от него - пока тонкое западное изделие не зависло.

За это время он трижды гонял туда-сюда по дромосу лабораторный фургончик, и трижды загружал здоровенный роботроновский принтер. В последний раз, смяв распечатки, смачно выматерился, и с час просидел, запершись в своем кабинете. Потом позвонил коменданту города.

–  Товарищ Капустин, мне нужна срочно машина до Душанбе и пропуск по литере А. Что? Да, это связано с аварией… Да, срочно. Когда именно нужно? Еще вчера!

* * *

Москва, Старая площадь 1

Сейчас Байлаков вспоминал как уже скоро как четыре года тому, стоял в этом самом кабинете, перед почти таким же высоким собранием. Тогда решалась судьба его детища. Теперь она уже решена.

Итак, Дмитрий Федорович, - начал он сразу с места в карьер, - У меня есть чрезвычайно важное сообщение.

Маршал, словно почувствовав, что дело и впрямь нешуточное, судорожно вцепился руками в подлокотники кресла, а сам подался вперед, грудью навстречу неведомой опасности.

–  Дело в том… - говорить было тяжело из-за сухости во рту.
– Дело в том, что есть вероятность закрытия портала.

–  В результате процессов, причину и характер которых мы пока не выяснили, произошло спонтанное изменение характеристик дромоса. Выглядит это так, что его пространственная локализация и объем остались без изменений, но форма, если о ней можно говорить применительно к фигурам такого рода, - он поймал себя на том, что цитирует умершего сегодня утром Демьяненко, - форма изменилась. Объект стал внутренне протяженнее, но его субъективное поперечное сечение уменьшилось, практически пропорционально удлинению.

Он внимательно вгляделся в лица присутствующих, но уловить, поняли ли они что-то, не представлялось возможным.

–  Условно говоря, если представить себе объект перехода как резиновую трубку, то её словно вытянули в длину и, соответственно, её толщина уменьшилась. Так вот, товарищи, это еще не всё. Как мы выяснили, в самое ближайшее время аналогичный процесс повторится, в срок приблизительно от десяти до четырнадцати дней. Затем, соответственно через пять-семь дней, снова. После чего объект перехода станет недоступен для большей части имеющейся автотехники. Затем в срок от одних до трех суток процесс вновь повторится…

–  И сколько этот ваш дромос будет еще вытягиваться?
– осведомился маршал.
– До мышей дойдет?

–  Больше уже не будет, - вздохнул Сергей.
– Тут есть еще одно обстоятельство. Дело в том что внутреннее сечение объекта перехода не строго цилиндрическое а гиперболическое.

Нарисовал на имевшейся в кабинете доске, как это выглядит - две дуги одна над другой.

–  То есть он сужается к центру, хотя для наблюдателя находящегося внутри дромоса это практически незаметно. И при сближении поверхностей на расстояние меньше критического, как мы предполагаем, произойдет коллапс дромоса, с выделением энергии порядка одного-двух миллиардов эргов, большая часть которой, правда, уйдет на выпрямление остаточных деформаций континуума.